– Не получилось, – говорю. – Как он? – спрашиваю.

– Истомин-то?.. Да как всегда, – отвечает Таня. – Истомин как Истомин. Всё холостой ещё. Невесту себе ищет. Мы тут ему одну старушку предложили – отказался… Сейчас в Ялани.

– Знал бы, зашёл, – говорю. – Мы только что оттуда.

– Его, геолога, застанешь… По лесу бродит, с речки не вылазит.

– Он не геолог, – говорит Володя. – Археолог. – А я не знаю… Все они бродяги… С Вовкой рыбачили две ночи, – говорит Таня и щиплет мужа за плечо. – Шкура да кости – ну, мужик.

– Плохо кормишь, – говорит Володя; терпит щипки, плечо не отстраняет.

– Сам ешь – не маленький… Пили тут больше, чем рыбачили!

– Не сочиняй.

– Не правда, что ли?

– Нет.

– Ну, и попили хорошо.

– Ну, и попили… И рыбачили.

– Кого там!.. Четыре шила принесли.

– Мало?.. По нынешним-то временам.

– Конечно – мало!

– Ты сказки Пушкина читала в детстве?

– Ага, представь себе, читала!

– Ну, тогда чё?

– Да ничего… Как вы рыбачили, я знаю. Шумная была раньше Таня – сейчас такая же.

Володя, как всегда, невозмутимый. Таким и в детстве, помню, был. Как он реагирует на что-то в себе, по его внешнему виду трудно догадаться. Только когда выпьет, пошуметь может, но не дерётся. И песни, выпив, любит петь – это мы знаем. Раньше он мастерски играл на баяне и на аккордеоне. «Теперь всё больше а капелла исполняем, – как рассказывает Таня, – и под горючую слезу». Ну, что ж, случается, и я бывал тому свидетелем. И соучастником, конечно.

Совсем уже почти лысый мой одноклассник. Череп коричневый – так загорел, как закоптился. Остатки жёлтого пушка торчат жиденькими пучками на затылке и над ушами – как у младенца. Темя – блестит, как полированное. Глаза большие, под цвет средней полосы Российского государственного флага. Улыбается открыто – зубы вставил. А раньше прятал рот беззубый за ладонью, когда смеялся. Рука привыкла закрывать – её одёргивать приходится Володе.

– Здорово, – говорит.

– Здорово, – отвечаю.

Руки пожали, обнялись.

– Поздравляю, – говорю.

– С чем? – спрашивает.

– С зубами.

– А-а, и забыл… Это она заставила, хозяйка.

– Сам не хотел?

– Да денег не было.

– Его заставишь… Так и ходил бы… Кое-как уговорила, – смеётся Таня. – И был как дедушка Ау, с торчащим зубом посерёдке… ещё шатался. Да ты же видел… Ему – ладно, ушёл в лес, и трава не расти, чай пьёт, лапшу китайскую одним зубом жуёт да избушку, зевая, пугает, а мне за него перед людьми стыдно было – муж полоротый. Кредит пришлось брать на себя… Теперь – красавец.

– Дорого бабе обхожусь, – шутит Володя.

– Конечно, дорого!

– Бюджет семейный подрываю.

– Подрываешь… Но свой, родной ведь, хоть и худенький, – говорит Таня. – Помыть, почистить – и жених… Это кому, коню на зубы смотрят?

– Хватит уже, наженихался… Я не дарёный.

– Слава Богу!.. Такой подарок бы…

– Врагу.

Таня смеётся, а Володя улыбается.

– Шишку собрался промышлять? – спрашиваю у Володи, кивая на станок.

– Видно будет, – говорит он. – Живы-то будем. – Как дела?

– Да ничего. А у тебя?

– Нормально.

Познакомил хозяев с Машей. Сказал:

– Из Сербии.

– Прямо из Сербии?! Да что ты! У нас из Сербии ещё тут не было, – говорит Таня. – Канадцы были. Место себе для жизни тут подыскивали.

– Русские староверы, – говорит Володя.

– Ну, всё равно же из Канады…

– Ну, из Канады.

– Подыскали? – спрашиваю.

– Да вроде да, – говорит Володя. – Там, на низовке, рядом с кержаками.

– А вы из Сербии, на самом деле? – спрашивает Таня у Маши.

– Из Сербии, – говорит Маша. – На самом деле.

– Ваня обманывать не стал бы, знаю… А говорите чисто так по-русски… И у нас одна дочь Машка, – смеётся Таня. – Замуж никак не можем выдать их, ту и другую – творческие девки. Другая – Катька. А сыновей не народили, муж – ювелир… Юрист, чуть было не сказала.

– Ага, юрист… Кому-то это интересно, – говорит Володя. – Кто-то их будто выдаёт… По своей воле не выходят, сами. Теперь так модно.

– Да я шучу, – пуще того смеётся Таня. – Модно… Ваня, он у меня такой же всё серьёзный – шуток моих не понимает… Мода!.. Плохая, значит, мода. И демография поэтому такая… какая мода.

– Шутки бы были, то… Нужно кому-то знать о нас и наших девках.

– Да ладно, муж, и застеснялся.

– В ушах звенит уж, не трещи, – говорит Володя Тане. А после мне: – Пойдём-ка, покажу.

Уведя меня в огородчик, скромно похвалился Володя своими, сидящими там, чтобы в ограде не мешали, на цепи, смирными лайками и их щенками, живущими пока в курятнике. А после, уже в сарае, – и новым снегоходом, ради которого он, Володя, «всю зиму сопли морозил в тайге, соболя добывая, а потом всё лето с реки не выбирался – красную рыбу ловил на продажу».

– А с рыбой нынче как? – спрашиваю.

– Да так, неважно… Там, на низовке, вроде ещё ловят. У Мангазеи.

– Сам-то не плаваешь туда?

– Или вообще мало её становится, или не поднимается сюда. Который год уж… Далеко, – говорит Володя. – Бензин нынче, сам знаешь, кусается… Туда как минимум без бочки не отправишься. Раньше мы тут, напротив Старицы, и никуда не надо было ехать… Сорная есть, ельца вон сколько хочешь.

– Ну а тугун?

– Да тоже мало… С Олегом был вот, полведра наневодили.

– Ну, полведра хоть.

– Да кого там… на закуску. В октябре, может, перед ледоставом пойдёт, посмотрим… Теперь вот с техникой. Смотри, какой красавец.

– А у тебя же вроде был.

– Осени жду. Ещё и не объездил… Был, – говорит Володя, – да сплыл.

– Продал? – спрашиваю. – Или сломался?

– Да нет, – отвечает. – Утопил… Через Ислень весной поехал… Сам ещё выбрался… каким-то чудом.

– Этой весной?

– В конце апреля. Этой… Не помню, как… на льду уже опомнился… Одно мгновенье – бульк – и нет.

– Ты же всегда был, Вовка, осторожный…

– Ну?

– Что вытворяешь? Как мальчишка.

– Мальчишка. Дедушка Ау… Всё не предусмотришь, – говорит Володя. Говорит он всегда, и сейчас так же, медленно, с расстановкой, будто кота за хвост тянет. – Ну, так и чё, что осторожный… и с осторожным всякое случается.

– Так думать надо.

– Чё тут думать… Метель была, не утихала суток трое – снегом забило полынью. Уж из избушки выехал в потёмках, и снегоход сломался – починял. Не вытворяю… Мне по дороге торной надо было двигать, а я спрямить решил, поторопился… Ну, и приехал.

– Ты даёшь.

– Живой же вот.

– Ну, слава Богу.

– Метра три, может, промазал, – говорит Володя. – Не мерил… Что полынья там рядом, знал. Вешка торчала – ветром уронило.

Глаза большие, щёки впалые, лоб высокий и морщинистый; зимой бороду носит, сейчас чисто выбритый. Смотрит Володя на меня и улыбается, как виноватый.

– Неглубоко вроде, перекат, – говорит, – но снегоход-то утянуло…

– И не нашли потом?

– А где его найдёшь… Я от него, успел, и оттолкнулся… Жить-то захочешь… Домой, как в панцире, в коросте ледяной явился. И сразу в баню, – говорит. – Танька ждала меня, топила… Натёрла после самогонкой… Когда увидела меня, перепугалась. Одежда – коробом, едва с меня стянула.

– Перепугаешься, ещё бы… От дому близко хоть?

– Не очень. Бегом бежал… Морозу не было большого. Градусов десять.

– На твоё счастье, – говорю. – Мороз… по коже у меня вон… представил только.

– А-а, не бери в голову, – говорит Володя. – Так и не куришь?

– Нет. А ты?

– Бывает… Кому сгореть, тому не утонуть.

– Ты про соседей?

Отец у Володи, когда Володя был ещё подростком, утонул в Кеми возле Ялани. Очень любил его Володя. Я это вспомнил.

Вернулись к женщинам в ограду.

– Снегоходом, наверное, хвастался. Собачками своими. Хоть при тебе-то их не целовал?.. Ну, заходите в дом. Чё тут стоим, – говорит Таня. – Жену готов на лайку променять…

– Идёмте, – говорит Володя, надевая рубашку. – Прошу… Мария.