Так и в издательской деятельности, и в литературе появились разного рода цифры. Чаще всего они в окружении слов выглядели лишними. Кроме, пожалуй, чисел, указывающих на так называемый тираж или на количество отпечатанных экземпляров книги и на количество изданий данного произведения. Эти цифры существовали всегда, но они, несмотря на их важность в издательском деле, не были решающими, неприкосновенными или божественными. Они просто существовали как равноправная часть целого, состоящего из разнообразных элементов, в том числе и из цифр, которые образовывали книгу и ее жизнь.

Но цифры, которые появились позже, в переходный период, были лишними: например, цифра, означающая занятое книгой место в топ-листе самых популярных, самых продаваемых, самых читаемых, самых современных и тому подобное… Похоже, что занятие места происходит демократическим путем. Но так только кажется. Неотвратимо ощущение, что продвижение с помощью цифр отнимает место.

А исчислениям нет ни конца ни края: сколько недель находится книга в топ-листе, сколько изданий выдержала в твердом переплете, в мягкой обложке, в новом переплете, в золотом переплете, вплоть до изготовления переплета на глазах у читателя. И потом, какое место она занимала на прошлой неделе, сколько недель, сколько голосов получила, сколько собрала голосов в Интернете – сколько было «посещений» сайта с голосованием.

Есть и утаенные цифры в пяти так называемых договорах, которые никогда не станут достоянием общественности: даты, к которым писатель обязан предоставить рукопись, сколько страниц может или должна она иметь (ни больше ни меньше), проценты возможного гонорара во всех предполагаемых обстоятельствах.

Неисполнение обязательных пунктов таких договоров также состоит из цифр: от штрафных очков до процентов вычетов. Эта математика сильнее смерти! Счет действует и через семьдесят лет после смерти писателя: все продолжает обсчитываться, складываться, вычитаться, умножаться и делиться. Счастье, что книги переживают своих авторов, но и счет не сдается: он и на том свете сопровождает писателя и не позволяет ему отказаться от своих прав. Этот отрезок времени post mortem называется счастливой математикой.

Полемика за и против подобного брака между литературой и математикой еще не разгорелась. Причина проста, хотя и не очень заметна. Дело в том, что в переходный период интеллигенция потеряла свое общественное, а также культурологическое значение, что ее поначалу удивило, потом возмутило, унизило и прилично маргинализировало. К перемене статуса и прежней значимости добавилась и новая суровая материальная нищета. В таком преддепрессивном состоянии некоторые люди в мире литературы и издательской деятельности стали морально и материально продажными. Они и получили популярную кличку – Математики.

Но, может быть, все это не было бы таким трагичным, если бы не вызвало изменений некоторых особенностей и черт характера. В комбинации с вопросами нации, национальной принадлежности, языковой комбинаторики, зависимости и независимости и тому подобным интеллигент столкнулся с проблемой национального самосознания. А когда это до него дошло, началось обрушение и созидание, созидание и обрушение. Национального самосознания. И всего прочего.

Боевые искусства могли быть всего лишь маскировкой многого другого из того, чему их подвергали: в простой на первый взгляд и весьма суровой школе физических единоборств они постигали многие тайны духа. Например, чтобы воспринять отвагу как личную особенность, следовало сначала изучить трусость; и только преодолев ее собственной волей, можно было приступить к изучению того, как следует победить ее. И только тогда это новое состояние можно было назвать личной особенностью.

Обобщенно говоря, переломным моментом всего обучения было установление связи между духом и телом. Осознав однажды эту связь, Баица стал намного легче и быстрее усваивать истинные ценности. Это была цепная реакция. Из отношений между трусостью и отвагой проистекала и связь подчинения и командования. Страх отступал перед вызовом, но… После этого учителя еще выше поднимали планку психологического барьера, который следовало преодолеть: они учили, что и страх можно превратить в отвагу. Причем более сильную и неодолимую, чем обыкновенная! И включались в эти процессы, собственным примером доказывая справедливость такого учения.

С помощью такой методики правильнее понималась цель: его следовало превратить не в сверхчеловека (как он полагал поначалу) путем прививки чего-то внешнего, но как можно лучше воспитать в себе то, что уже было заложено в нем, и лучше употребить в деле. Концентрированнее и самоотверженнее. Его словно хотели превратить в цельную личность.

Правда, все сказанное выше относилось только к Баице и еще нескольким молодым людям из группы. Никто не говорил, что они предназначены для особых дел; просто на некоторых занятиях отсутствовали другие юноши. Но в результате такого выделения и долгого времени, проведенного вместе, и, возможно, из-за сильного чувства уверенности в обществе друзей между некоторыми из них стала развиваться странная, может быть, даже спасительная дружба; правда, тайная, потому что они не смели открыто ее демонстрировать. Вплоть до последнего мгновения.

Несмотря на многолетнее пребывание в едренском сарае, Баица так и не удосужился увидеть своего господина. Султан был занят другими делами в других помещениях. И даже когда он приезжал в Эдирне, то вообще не видел их, потому что всех юношей, стоило только султану приблизиться к сараю, запирали в классных комнатах и строго их контролировали, чтобы во время пребывания монарха никто не увидал их вне помещений. Но им говорили, что султану ежедневно докладывают об успехах будущих хранителей империи и что он постоянно и очень серьезно интересовался их будущим. Доказательством тому в один прекрасный день послужил внезапный приезд его посланника, Дели Хусрев-паши. Это было лицо, на которое они могли взглянуть.

Для этого гостя и одновременно хозяина был устроен открытый показ искусности и знаний юных учеников империи, облаченных по полной форме в парадные одежды и с соблюдением соответствующего церемониала. Они поразили его знанием персидского и арабского языков, истории, числом заученных и продекламированных сур из божественного откровения Мухаммеда.

После всего этого паша произнес перед строем речь. Завершив ее, он распустил прочих учеников, а десять особо отличившихся пригласил во внутренний двор сарая, объявив, что они добились права увидеть некоторые из покоев султана. Когда они вошли в зал, который всем своим тщательным убранством и украшениями свидетельствовал о его важности, паша сказал им:

– Когда наш правитель собирает в Эдирне визирей, именно здесь заседает имперский диван, принимая решения по важнейшим государственным вопросам. А там, наверху, в этой самой стене, почти под самым потолком, вы видите небольшое зарешеченное окошко, за шторой которого сидит султан и слушает, как советуются его визири.

– Как Аллах сверху смотрит на всех нас, – вылетело у Баицы. Большинство товарищей посмотрели на него с удивлением; кто-то с подозрением, а кто-то – с одобрением.

А потом последовало несколько настоящих сюрпризов. Дели Хусрев-паша сначала отпустил своих сопровождающих и сторожей, и как только те покинули пределы двора, заговорил по-сербски!

– Вы показали себя хорошими учениками империи. Когда я передам свое мнение нашему властителю, это будет означать, что вскоре на основании докладов ваших учителей и надзирателей о каждом из вас в отдельности вас определят в разные стороны света на разные должности.

Он выдержал паузу.

Потом подошел к одному из друзей Баицы, которого теперь звали Мустафой, неожиданно обнял его и тихо произнес:

– Брат.

Юноша смутился, не понимая, что происходит; ему показалось, что он не расслышал. Тогда паша продолжил что-то шептать ему на ухо, а потом и Баицу обнял за плечи и ему шепнул на ухо: