Единственное, что я знал о Бане, Бане Соколовича, вишеградской Бане, как ее все называли, помимо того что там брали камень, из которого построили Вишеградский мост, так это то, что в пяти километрах от города били целебные источники. На них Мехмед-паша Соколович, дожив до глубокой старости, выстроил хамам с куполом, желая еще что-то подарить родным краям. В брошюре 1934 года я прочитал, что эта радиоактивная вода (на высоте более четырехсот метров над уровнем моря) лечит от ревматизма, невралгии и женских болезней. В ней утверждалось, что эта вода великолепно воздействует на женское бесплодие. «Если бесплодная женщина пройдет полный курс и вскоре после этого родит ребенка, все суеверное население сомнительно покачает головой и скажет: “Вот те крест, кабы не купалась да кабы не ворожила, так бы и не родила…”».
Так и я частым лесом отправился в хамам по редкостной, растущей только здесь траве волшебного облика, которую я назвал русалочьей косой. Радовался предстоящей встрече со старым знакомым Орханом Памуком, самым знаменитым турецким писателем родом из Стамбула. Меня немного удивляло, что и он страдает от неписания, поскольку он был известен своей плодовитостью. Если в какой-то период писательской жизни он и не выдавал новинок, то следующим плодом его творчества становилось довольно крупное дитя.
Я же рожал детей намного реже, и чаще всего они были среднего веса. Такой уж у меня был ритм. Однако в этот последний год я не зачал ни одного, и это меня весьма обеспокоило. Поэтому я отправился на встречу с камнем, который рожал воду: его плодовитость возвращала мне уверенность. Камень, на который я наступил, топтали более четырех веков! Камень цвета травы и мха! Вода горячая, но не кипящая, ровно райской температуры. И тело, превращающееся в дух! Жив, но и мертв! Памук и наш хозяин пытаются переговариваться сквозь водянистый туман, но слова исчезают в стеклянных окнах купола и теряют всяческий смысл. Мы становимся героями фильма с суфийским названием «Барака» режиссера Рона Фрике, которые, стоя на месте, плывут по поверхности, превращающейся в дымку, и переходят в иное агрегатное состояние, теряя вместе с собой всяческий интеллект. Веки смыкаются, но глаза не уходят в сон. Когда становится опасно, я проталкиваюсь сквозь тяжелую воду и подставляю плечи под сильную струю, льющуюся из камня в этот небольшой бассейн. Она со страшной силой избивает меня. Но я счастлив до глупости. Здесь встречаются каббала, дзен, суфизм, православная аскеза, католическое уничтожение боязни греха, художественный ислам… Как папоротник «русалочий волос» не может расти на ином месте, так только здесь. Вода поднимается с глубины в сто восемьдесят метров и из еще более серьезной исторической глубины в тридцать восемь тысяч лет. Возраст достаточный, чтобы не усомниться в причинах существования источника и его обращения к миру.
Отсюда и мое общение с прошлым. Древность, которую ты вдыхаешь здесь, подлинна, и ты не можешь воспротивиться ей. Сначала дух теряет ориентацию, после чего исчезает понятие времени, а тогда и тело теряется в пространстве, как и само понятие о нем. Эта своеобразная нирвана превращает меня в огромный вопросительный знак. А не обслуживал ли в этом хамаме бесплодных женщин некий мужчина, известный своим здравым семенем? Не был ли этот бассейн мужским гаремом для безутешных нерожавших женщин? Каким же наслаждением мог быть этот плещущийся бассейн для бегов, пашей, визирей или султанов, хозяевами они там были или гостями, не все ли равно! Какой бы пол ни обслуживал эту активную воду и купающихся в ней – говорят, в одном утраченном тексте утверждалось, что занятия любовью под горной струей (температурой тридцать четыре градуса) равны наслаждениям в райских садах, валгалле и дзену.
Этот хамам мог бы стать идеальным местом для караван-сарая. Сколько бы денег оставили здесь путешественники! Но природа, да и судьба пожелали укрыть его в стороне от слишком оживленных путей и пристроили его на высоте, отпугивающей усталого путника самой мыслью о предстоящем подъеме. Потому и камень хамама шлифовали десятилетия и века, а не никчемная рука человека. Хотя, следует признать, эта рука встревала, куда и где только могла: именно по этой причине можно найти цитаты в старинных текстах (узнавая их по языку без необходимой ссылки на источник и время создания), которые совпадают с днем нынешним: «Рядом с Баней воздвигнуто здание, в котором один популярный арендатор содержит ресторацию и комнаты для ночлега. Перед этим зданием есть большая веранда, с которой открываются величественные панорамы природы».
Не знаю, насколько популярен нынешний арендатор, частник он или нет, но он не избавился ни от «ресторации», ни от «веранды». Потому что совершенно точно, что удовольствие, полученное от купания в крохотном райском бассейне, не было бы полным, если бы после него нельзя было пройти по чему-то вроде моста на ресторанную террасу. Она представляет собою большой висячий незастекленный балкон над глубокой горной пропастью, с которого открывается великолепный вид, захватывающий дух, и мысли ваши, распространяясь, отталкиваются от боснийских гор и ущелий и возвращаются к вам бесплодными, так что мурашки бегут по коже. А еда! Помимо всех местных закусок, вас ожидает королевское блюдо – за час до этого заказанная по телефону и доставленная из Златибора только что выловленная в ближайшем горном ручье юная форель. Та, что перезимовала без пищи и только что начала питаться не прокисшим еще кормом.
Но это достижение цивилизации в виде ресторана не следует смешивать с караван-сараем XVI века. Это совсем не то. Сегодня для тех, кто хочет наслаждаться красотой несколько дольше, неподалеку находится отель – реабилитационный центр под именем «Русалочий волос» со всем необходимым комфортом и с современным бассейном, который, естественно, не лишен термальной воды. Радиоактивность ей придает радон, а где радон, там и физиотерапевты. Конечно, вам не обязательно быть больным, да и не надо особо заботиться о своем здоровье, чтобы приехать сюда. Именно здоровым прибыв сюда, вы докажете себе, что вовсе не лишены гедонизма.
Но Мехмед-паша Соколович не сделал из хамама, из «прекрасной бани с куполом», караван-сарай, а выстроил его несколько ниже, «у реки Дрины как каменный хан Соколовича, или караван-сарай, который мог принять около десяти тысяч коней и верблюдов». Вы думаете, цифры преувеличены? Я бы не сказал. Вы только представьте, как выглядело строительство моста вроде Вишеградского в семидесятые годы XVI века! Во времена Мехмед-паши в Вишеграде было около семисот домов, мечеть по имени Селимия, фонтаны, примерно сотни три лавок, имарет, приютивший городских сирот, монастырь дервишей – текия. В селе Соколовичи (которое получило название по паше, или паша получил имя по нему, без разницы) была мечеть Соколовича и церковь, на фундаменте которой, по преданию, паша воздвиг храм для своей православной матери. Это, конечно, не должно никого удивлять, потому что большинство населения знает: именно Мехмед-паша Соколович, визирь турецкого дивана, в 1557 году лично восстановил сербский Печский патриархат и поставил во главе его своего брата Макария в то время, когда, как сообщают источники, «православие пребывало в хаосе и распадалось, а национальная мысль сербского народа стала угасать в тяжких оковах рабства». Некоторые историки полагают, что позже «великий визирь этим актом в действительности спас сербский народ от окончательного истребления и гибели». Это утверждение вовсе не так далеко от истины, если учесть, что в то время сербский народ, не имея собственного самостоятельного государства, уповал на единственную существующую замену государственности – церковь. Отсюда и весьма распространенное мнение о Мехмед-паше Соколовиче, который был «непоколебимым мусульманином и в то же самое время… истинным патриотом, достойно служившим своему народу». Он верил, что тем самым примирил ислам со своей боснийской родиной, сербскими корнями и христианской православной верой.
Вот почему в моих мыслях здесь, в хамаме, вместе со мной появился самый лучший, самый популярный и, откровенно говоря, самый спорный современный турецкий писатель Орхан Памук. Он посвятил свои книги связям Востока с Западом, продолжив тем самым путь, которым шли некоторые из его предков. В этом я имел возможность убедиться, беседуя с Памуком, а не только читая его книги. Его шедевр, роман «Меня зовут Красный», рассказывает об Османской империи времен Мехмед-паши, а также о последствиях, вызванных той эпохой. Он познакомил меня с важными особенностями турецкой системы – агрессивным правлением и завоеванием новых пространств искусства внутри этой империи, то есть с тем, о чем я ранее не имел ни малейшего понятия. За такой труд Памук заслужил виртуальное (для него, возможно, и дервишское) купание. Впрочем, чистоты и очищения никогда не бывает довольно. Равно как и наслаждения, или ашкамлука, «боснийского обычая сидеть вечерами на травке, обычно у воды, и пить ракию, беседуя и напевая песни».
