Став придворным, следующие десять лет Баица уверенно продвигался по пути успеха. Тем не менее следовало знать, что такой успех далеко не всегда сопутствовал всем людям его положения. Он сам нередко задавался вопросом, что оберегало его от временных падений и, не дай боже, от гибели. Ответ на этот вопрос он получил намного позже: ему повезло с первым званием! Его на придворные должности назначали не приближенные султана, как это было принято. Из паутины известных обстоятельств его выбрал лично и непосредственно сам султан! Конечно, это не гарантировало его будущего уверенного пути к вершинам власти, но препятствовало любым другим попыткам повлиять на его судьбу, а таких было предостаточно. Сейчас его судьба зависела, как в милости, так и в опале, все-таки от единственного человека, хотя именно от того, кто обладал неограниченной властью. Хорошая, равно как и дурная, сторона такого положения состояла в том, что все зависело от настроения властителя. Это заставляло Баицу непрерывно быть бдительным и идеально выполнять данные поручения. Он даже моргнуть не мог, чтобы это не стало известно окружению султана. Конечно, тот не тратил зря время на то, чтобы не спускать глаз с Баицы, но возможность в любой момент увидеть его заставляла пажа быть в постоянном напряжении. Именно это помогало Баице воспринимать свое положение и состояние не как боязнь допустить ошибку, но как шанс властелина сразу заметить его успехи. Собственно, ему пришлось постоянно доказывать свои способности. Для любого другого человека это было невероятным испытанием преданности. Ему же просто следовало освободиться от этого ощущения.

Такое освобождение не лишило его понимания, основанного на чужом опыте: несмотря на любую защиту со стороны властителя, он не мог окончательно спастись от попыток завистников, ревнивцев и просто злобных людей помешать ему, навредить, сбросить с должности или вообще лишить жизни. Первое правило поведения на придворной арене гласило: отбросить наивность или, если это невозможно сделать, исчезнуть со сцены. Уже сама мысль об этом свидетельствовала о вступлении в придворную жизнь.

Очень сильно помог ему сам султан: все последующие звания, присвоенные Баице, свидетельствовали о его исключительной близости к властелину. Но насколько эта близость не спасала его от неизвестных, а потом и затаившихся конкурентов или противников, ровно настолько же она увеличивала нетерпение у известных ему врагов, а у некоторых из них – и ненависть.

Кроме того, что он был близок к султану по своему званию, Баица довольно много времени проводил рядом с ним еще по одной причине: Сулейман всю последующую декаду проводил в постоянном передвижении. А пребывая вне двора, он лишался многих разнообразных протокольных, а зачастую и просто излишних обязательств, которые обычно отвлекали его внимание. Глупо, но точно: вне сарая его передвижение, будь то в рамках лагеря или ставки, было ограниченно! В итоге он посвящал больше времени своему сопровождению и военачальникам. Для Баицы это означало службу без перерыва и без какой-либо передышки, потому что эта ограниченность заставляла его постоянно присутствовать у ноги султана. А поскольку властелин часто получал возможность убеждаться в его преданности и способностях, что ему, конечно же, нравилось, он все больше в делах опирался на своего пажа. Эта карусель причин и следствий превратилась в своеобразный заколдованный круг.

Было тут еще кое-что. Баица понимал, что тесная близость с султаном опасна. Причем это было видно на великолепном примере. Самый близкий друг детства властителя, первый после него человек в стране – великий визирь Ибрагим-паша – в один прекрасный день утратил доверие султана. Причем, похоже, по той причине, что слишком окреп во власти. Властелин вынужден был напомнить, где место главного визиря и что первый министр империи остается его рабом (в данном случае – греческим рабом), и не более того. И наказал его – смертью. Однажды ночью 1536 года он послал ему в постель шелковый шнурок.

С султаном (и новыми великими визирями, недолго с Аяс-пашой, а затем с Лютфи-пашой) за этот десяток лет чего только не пришлось пережить Баице: шестимесячный поход из Царьграда на Влёру и бои с венецианцами за Корфу в 1537 году; половину следующего года он провел в пути из Царьграда в Молдавию, где надлежало казнить непослушного вассала, воеводу Петра Рареша. Летом 1541 года султан отправился в Буду, захватил бо́льшую часть Венгрии, а два года спустя повторил путешествие, сопровождая его новыми завоеваниями. Если Сулейман не отправлялся в военные походы, то свое беспокойство усмирял частыми охотами, так что не давал роздыху свите.

Полное доверие время от времени выражалось в присвоении новых званий, которые раздавал султан. Однажды он назначил Баицу своим чоходаром[34]. Таким образом, Баица, занимаясь кафтанами властелина, тюрбанами, соболями, золотыми галунами и сотнями других деталей, которые составляли внешний вид султана, еще более оказался приближенным к нему. Это звание дало возможность другим придворным называть его агой. Следующей формой этой странной интимной и буквальной близости стала особая степень доверия: султан, наряду с привычными церемониальными мерами, начал доверять ему особые дела дипломатического, военного или полусекретного характера. Одновременно Баице был присвоен следующий чин: он стал силахдар-агой[35], что заставило его, высокого и стройного, сопровождать властителя во время появления последнего на людях и нести на правом плече его саблю; таким образом, он выделялся, даже бросался в глаза во время таких выходов. Потом султан произвел его в чешнегир-башу[36]. И этим жестом Сулейман как бы демонстрировал свое безграничное доверие к Мехмеду, показывая, что он не может и не хочет остаться без него. Но и это не стало окончательным званием: повелитель провозгласил его капиджи-башой[37]. Теперь перед Баицей открылся прямой путь к высочайшим государственным должностям. Потому что это высочайшее положение при дворе не только позволяло ему в рамках аудиенций представлять иностранных посланников властителю, но и дало султану возможность давать ему доверительные поручения: Баице полагалось доставлять секретные письма и указы Порты наместникам в провинциях, вручать шелковые гайтаны султана с катил-ферманами[38] и так далее. Так Баица стал при дворе влиятельной личностью, и ему улыбалось новое звание впервые вне дворцовой жизни – пост санджак-бега[39].

Во всех делах султана, а особенно во время военных походов, Мехмед не старался выказать мастерство воина. Воинское искусство его не привлекало, да и особых отличий в воинском деле у него не было. По этой причине все свои способности он направил на развитие искусства планирования, организации, переговоров и составления приказов… Султану нравилось, что Мехмед умел претворять замыслы в дела и все приводить к успешному завершению. Если бы это у него не получалось, то Сулейман утратил бы к нему всяческий интерес. А так Баица показывал, что его методы приносят видимые и прекрасные результаты. Султан весьма ловко испытывал его способности, поручая мелкие и почти необязательные дела, осторожно и почти незаметно переходя от них ко все более серьезным и важным задачам.

За то время, когда Баица / Мехмед становился общепризнанным любимчиком султана, его друг Иосиф / Юсуф обрел покровителя в лице великого визиря (и не его одного). В этот самый период, не считая вознаграждений за его военные таланты, Синан после участия в походах на Корфу и в Молдавию получил и гражданское признание (в том числе и за быстрое возведение моста на реке Прут в интересах армии, что оказало серьезное влияние на одержанную победу). Он был назначен субашой, официальным смотрителем за всеми строительными работами в различных частях империи. Вскоре после этого смерти и перемены в высших эшелонах сарая позволили ему получить наивысший ранг в строительном деле. Он стал мимар-башой, главным строителем империи. В 1538 году скончался прежний имперский архитектор Ачем Алиси-ага, и только что назначенный садр-и азам, великий визирь Лютфи-паша, с большим нетерпением дождался позволения назначить на его место Синана, который отныне именовался коджа мимар[40]. Впрочем, практически не было никого, кто мог бы на равных состязаться с ним в строительном деле: к тому же Лютфи-паша был его последним командиром в прежних военных походах в Румелии и Персии, так что он имел непосредственную возможность убедиться в многочисленных способностях Иосифа. Кроме того, он испытал его и в деле гражданского строительства: за два года до этого он приказал выстроить для себя настоящую баню. Так Синан возвел для него в царьградском Еникбахче роскошный хамам.