Пошел дальше, к себе. Подскочил Игнатенко: «Анатолий Сергеевич, надо все это поломать». Мы вдвоем двинулись вслед за Горбачевым. Я говорю иронически: «Михаил Сергеевич, что — подготовку материалов к Испании остановить?». Он мне: «Зайди?». Игнатенко ринулся за мной. Оба навалились. Я говорю: «Чего испугались? Рыжков до того дошел, что запугивает: мол, дело приблизилось уже к тому, что в лучшем случае нас расстреляют, в худшем — повесят. А мне вот, например, не страшно. Ельцин шантажирует, блефует. Нет у него возможностей осуществить угрозу. Не из кого ему делать российскую армию, таможню и т. п. Вам надо подняться над этой очередной провокацией».
Стоит перед нами, молчит. Снял трубку. Шеварднлдзе не оказалось на месте. Дали Ковалева. Спрашивает: «Ты уже отбой послал в Париж и Мадрид?» «Нет еще», — отвечает Ковалев. «Повремени».
Убедившись, что он не сделает глупости, не откажется поехать в Мадрид, мы с Игнатенко опять завели речь о выступлении на телевидении. В конце концов он позвонил Лукьянову и обязал его это сделать вместо себя.
19 октября 1990 г.
Как мы были правы с Игнатенко, что повисли на М. С. и отговорили его давать отпор Ельцину по TV в тот же день.
Пошла сессия Верховного Совета. Аганбегян размеренно и спокойно убеждал всех, что «основные направления» — самое реальное, что сейчас можно сделать и что это невозможно не сделать. Элегантно приложил Ельцина, показав по тексту его речи, что она была написана до получения президентской программы и что Ельцин эту программу не читал, и что с какой бы программой Горбачев ни выступил, Ельцин все равно был бы против. А сегодня Горбачев в своем большом докладе спокойно признавал: так, мол, и так, наделали ошибок и глупостей, но теперь ничего иного, как принимать эту программу сделать нельзя. И сегодня ВС принял его проект. Ельцина он задел чуть-чуть и без паники, которая царила на президентском совете, нагнанная Лукьяновым и Рыжковым. Сработало, возможно, мое восклицание в ходе перепалки на президентском совете: вусмерть напугал всех Ельцин! А мне, например, не страшно. С первого взгляда видно, что блеф.
Между прочим, Болдин мне сказал, что Ельцин вчера дозванивался до Горбачева и, дозвонившись, всячески выкручивался и оправдывался.
Глазунов сделал портрет короля Карлоса. Это, чтоб его взяли в Испанию, причем, настаивал перед М. С., чтоб тот вручил этот портрет королю сам. Я встал стеной… и против того также, чтоб включать в команду Лукьянова. Глазунов стал запугивать меня Раисой. Неужели она еще не прозрела насчет этого подонка.
Раиса Максимовна звонит: почему не реагируем на поток поздравлений с Нобелевской премией. Ответил: реагируем. Я велел МИДу все телематериалы на этот счет отправить в ТАСС Кравченко, чтобы выпустил оценочно-цитатный обзор. Уверен, ничего никто делать не будет.
20 октября 1990 г.
Весь день работал над материалами для Испании. М. С. приезжал в ЦК, занимался бумагами. Шеварднадзе сообщил, что Миттеран приглашает Горбачева на обратном пути из Испании остановиться у него на ферме в Пиренеях. М. С. согласен.
Приходили двое из американского посольства, принесли письмо Майклу от Буша. Благодарит за направление Примакова в Багдад, но настаивает на том, чтобы Хусейну «премии не давать и не спасать ему лицо». Примаков по моей подсказке залетел по пути в Лондон, чтобы встретиться с мадам (Тэтчер), «а то все Андреотти, Миттеран, Буш, а она по боку».
М. С., получив письмо от Буша, позвонил: усек — президент США нуждается в Майкле! Я тоже усек., но дело идет к войне.
Приходил Игнатенко, принес реплику М. С.: мол, разгоню эту шантрапу (Совмин). И мне он тоже сказал, когда уговаривали не «давать отпор» Ельцину. — «Да что Рыжков! О нем разве речь?! Вчерашний день!» Это в том смысле, что Ельцин, хотя три раза и назвал в своей речи 16-го октября Рыжкова, «метит в президенты», «на его место», на место Горбачева.
Шеварднадзе позвонил: чехи и венгры подготовили такой проект декларации для Будапешта (ПКК ОВД), — что лучше не собираться., похороны с позором! М. С. согласился перенести их после Парижской встречи в верхах (3–4 ноября), хотя уже объявлено в газетах.
21 октября 1990 г.
Вернулся Примаков (Рим-Париж-Вашингтон-Лондон). Звонил вечером: почувствовал кожей, что военный удар неизбежен, дело одной недели, просит помочь ему перед М. С. — поехать теперь в Каир, Эль-Риад и к Хусейну сказать: мы сделали все, не уступишь — пеняй на себя.
М. С. одобрил мои сочинения для Мадрида. Но еще «тосты», мелочи и материалы для переговоров. Я попросил, чтоб Сантра он примет с Гусенковым, а мне можно при этом не быть, а интервью с «Эль-Поис» — с Игнатенко. Согласился.
22 октября 1990 г.
Писал тексты для Испании. Уже не хватает 12-томного словаря русского языка в поисках слов, которые не звучали бы банально. Вообще же красоты стиля выглядят нелепо на фоне происходящего в стране. Агентура КГБ доносит из разных концов Советского Союза, что Нобелевская премия для Горбачева оценивается большинством населения негативно. В «Таймсе» статья под заголовком «Превозносимый в мире и проклинаемый у себя дома» и портрет-шарж в виде памятника.
Задерган телефонными звонками — разные люди и ведомства подстраиваются в Испанию. А Болдин просто «рекомендует» все новых своих слуг. Я ему напомнил, что КГБ посылает 150 человек охраны. и никто не хочет пикнуть: обвинят в подрыве безопасности президента. Эта орава на каждом визите бесстыже кормится, позоря все и вся вокруг, делая нас посмешищем!
Страна разваливается. Народный фронт Молдавии уже вынес решение о присоединении к Румынии и переименовании государства в «Румынскую республику
Молдова». Ситуация на грани гражданской войны с гагаузами и приднестровскими русскими.
В Татарии 15 октября объявлено национальным днем памяти погибшим при защите Казани от Ивана Грозного (1552 год)!
В российских областях черт-те что. Съезд «Демократы России» создал массовую оппозицию КПСС и вынес резолюцию: в отставку президента, правительство и Верховный Совет СССР. А мы едем в Испанию, где толпы будут давиться от восторга, чтобы увидеть Горбачева. И будем говорить о советско-испанском факторе в судьбах Европы и Средиземноморья, о Дон Кихоте, о призвании обоих народов быть вместе в «улучшении мира», в то время как одному из этих народов все до лампочки, в том числе — Испания.
М. С. продолжает совещаться с экономистами. «Оттачивает» стиль основных положений экономической программы. А Грушин, политолог и друг Фролова, любимчика горбачевского, вчера по телевидению фактически заявляет: таскать вам не перетаскать, никакая программа не осуществима.
Ю. Афанасьев в «Родине» дает комментарий к заседанию Государственного собрания в августе 1917 — те же проблемы, что и сейчас. Мы были близки с Афанасьевым до перестройки и в начале ее. Он ко мне ходил за поддержкой, сначала — от меня, потом — от М. С. Не я — не быть бы ему ректором Историко-архивного института. Я уговорил тогда Зимянина. М. С. его очень ценил поначалу. Теперь он ему отплачивает тем, что «объективно анализирует» силу и слабость Горбачева, его обреченность.
23 октября 1990 г.
Написал две записки Горбачеву.
1. Узнав, что собираются взорвать очередную ядерную бомбу на Новой Земле, в бешенстве писал: что же это такое? Ведь это в такой момент, когда Вы собираетесь в Скандинавию, по соседству с Новой Землей, едете получить Нобелевскую премию мира, когда в Испании будете скоро говорить сладкие слова, когда предстоит Парижская встреча в верхах и там же подписание Общеевропейского договора об обычных вооружениях, — кому этот взрыв сейчас нужен и зачем все эти игры?! И что скажет Верховный Совет РСФСР? — в Казахстане (на Семипалатинском полигоне) нельзя взрывать, а в России можно?! Записку он прочел и не сказал ни слова.
2. Гриневский прислал из Вены шифровку. В тревоге сообщает, что переговоры по обычному оружию срываются, а значит горит и Парижская встреча. Генералы из генштаба дают директивы своим людям в делегации и те вяжут руки Гриневскому. Я разразился в записке: пора выбирать между образом мысли (а может и замыслами) генералов и ближайшими судьбами политики нового мышления, угрозой провала всех усилий добиться поддержки Запада в критический момент перестройки.
