Сейчас позвонил Гусенков, говорит: М. С. к одиннадцати приехал к себе в кабинет в Кремль, чтоб встретиться с японскими журналистами… Но за час до этого в его кабинете водворился Ельцин. И М. С… стал принимать японцев в кабинете Ревенко!! Зачем унижаться так, зачем он "ходит" в Кремль… и флаг уже сменен над куполом Свердловского зала, и не президент он уже!

Кошмар!. А тот хамит, еще больше и больше. Топчет все наглее… Мстит, наверное, и за вчерашнюю встречу с прессой!

В 8. 15 утра Ельцин со свитой появился в приемной Горбачевского кабинета. Секретарю-дежурному скомандовал: "Ну, показывай!" И пошел в кабинет…

— А вот тут на столе стоял мраморный прибор… Где он?

Секретарь объясняет дрожа: "Не было прибора… Михаил Сергеевич, мол, никогда не пользовался такими ручками. Мы ему набор фломастеров выкладывали на стол"…

— Ну ладно… А там что? — и двинулся в заднюю комнату (комната "отдыха"). Стал выдвигать ящики стола. Один оказался закрытый.

— Почему заперт?! Позвать коменданта… Прибежал кто-то с ключом, отпер — там пусто.

— Ну, ладно…

Вернулись в кабинет, расселись за овальным столом… Он, Бурбулис, Силаев (?), еще кто-то.

— Давай сюда стакан!

Мгновенно явился человек с бутылкой виски и стаканами. "Основные" опрокинули по стакану.

— Вот так-то ладно. А "ореховую" не буду смотреть и помещение Госсовета тоже — там Политбюро раньше заседало… Бывал, бывал…

Гурьбой хохоча пошли из кабинета. Секретарю бросил напоследок: "Смотри у меня! Я сегодня же вернусь!!".

Вчера отговорил М. С. давать интервью Эн-Эйч-Кей (Япония) — постыдно ездить в Кремль, где "веселился" в его кабинете Ельцин… Еще постыднее (пока) искать какое-то другое место. Ревенко потом корил: за это интервью японцы обещали 1 млн. долларов.

Послал Горбачеву письмо Мэйджера (его передал мне Брейтвейт), сам перевел — от руки; письмо Миядзавы (Тамара съездила в посольство); книгу, исписанную вахтанговцами — передала мне Юлия Хрущева. М. С. мне отзвонил. Взволнован. Такие знаки внимания для него — бальзам сейчас. Сказал мне, что заболевает — грипп, наверное. Но дали всего три дня, чтоб убраться с дачи… Приходится разбирать книги и барахло… Сказал, что, давай, мол, начинай делать "хронику нового мышления" из записей его бесед с 85 по 91 гг.

Вебер и Ермонский вроде отчаливают…

Сам начал сегодня разбор книг, два чемодана уже вывез на свалку… Кое-что и годится только в макулатуру, хотя жалко, с ними, с каждой всегда что-то связано, но читать их уже никто не будет, ни я, ни внук. Тяжелая работа. И долгая.

Вчера Ельцин произнес новогоднюю речь. Можно бы и согласиться, если бы "сообщил", кому он обязан тем, что может именно так выступать и так "вести дело"… Но — ни слова… Напротив, оставили, мол, мне Россию, будто в ней 70 лет хозяйничал враг…

А в Минске — все гладко, но ничего не получается из Содружества, которое лишь ширма для развала Союза.

Итог 1991 года[109]

6 ноября 93 года Любимов в "Красном квадрате" по ТВ брал интервью у Ненашева (при Горбачеве он был председателем Комитета по радио и телевидению, до того — замзавотделом в ЦК и всякое другое). Из весьма "прогрессивных" аппаратчиков, умен и с характером.

Мы сидим с любимой женщиной перед экраном, реагируем наперебой на оценки, которые Ненашев "отвешивает" бывшему президенту страны.

Нарциссизм — среди главных качеств. Он, мол, лишь делает вежливый вид, будто слушает. Даже тогда, когда собирает людей специально, чтобы узнать их мнение. Но нетерпеливо по ходу "включается" и говорит то, что "они должны ему сказать, что бы он хотел, чтобы они ему сказали". А что они на самом деле говорят — его не интересует. Он знает наперед.

Да, говорю я, "имело место быть". Но это — не нарциссизм. Это уверенность в своем политическом превосходстве. И, кстати, Горбачев имел для этого основания — и перед "коллегами", и перед "приглашаемыми" интеллигентами. К тому же нельзя забывать, что, в отличие от "предыдущих ораторов" (так Бовин обозначал предшественников каждого следующего генсека), Горбачеву можно было сказать ВСЕ, не оглядываясь на идеологию и прочие советско-партийные табу.

Другое качество, по Ненашеву: он проповедник, а не государственный деятель. Тоже "имело место". Однако, именно он "столкнул" на наклонную тоталитарный строй. И сделал это ОДИН. Правда, личный риск был от него скрыт до поры до времени непомерным самомнением. Тем не менее, когда он уже понял опасность, он не сдался, не отступил.

Неверно утверждение Ненашева, будто М. С. "не умеет держать удар". Ссылка на "жалкий вид" на трапе самолета из Фороса, некорректна. А как он повел себя, вернувшись после ГКЧП, на Верховном Совете, на съезде народных депутатов?! Как он держался во время и после Беловежской пущи?! Другое дело, что все уже тогда пропало. Но он бился до конца. Ему можно посочувствовать и можно не соглашаться (ему надо было громко уйти осенью!). Но слабаком он не выглядел. Он держал удар до конца, зная уже, что удары "смертельные".

Женщина "заключила" наши впечатления как всегда лапидарно (она, кстати, не симпатизирует Горбачеву). Государственного деятеля, сказала, надо оценивать по результатам. Однако эта оценка никогда не будет справедливой к любому из них. Поэтому обязательно оценивать и "по-человечески".

Горбачев нанес смертельный удар "вождизму", тем самым и вековой царистской традиции в нашем народе. Это — бесценный и необратимый вклад в демократию, в демократическое будущее России. Не исчезли, конечно, претенденты в "вожди". Но они уже перестали быть "неприкасаемыми". А это имеет решающее значение для статуса "вождя".

Горбачев признал необходимость и установил довольно высоко моральную планку для политики и политиков. Он оставил в народной почве семена таких критериев оценки действий, заявлений и вообще поведения власти, которые основываются на общечеловеческих (а не идеологических) нравственных ценностях. Стремясь сбросить эту планку, убрать это опасное для себя бремя, нынешняя переходная власть пытается дискредитировать Горбачева в моральном плане. Но в открытом обществе и перед лицом внешнего мира, который высоко оценил также и эту заслугу Горбачева, избавиться от моральных критериев в политике уже не удастся. И в этом — главная надежда российской демократии.

Это — год разложения государства, разрушения экономики, социального хаоса, утраты Горбачевым и вообще Центром авторитета и власти над страной.

Год "Вильнюса" и последовавших отчаянных попыток спасти Союз — с помощью референдума, Новоогаревского процесса, нового Союзного договора и, увы! реанимации на "демократической основе" КПСС, несмотря на то, что без политической и идеологической монополии, которой ее лишил сам Горбачев, она уже ни на что была не способна, кроме крикливой, разрушительной оппозиции.

Это был год путча, сделавшего процесс самоликвидации советской империи обвальным, с финалом в Беловежской пуще, где Ельцин, Кравчук и Шушкевич, узурпировав все права всех институтов власти, подписали Советскому Союзу смертный приговор.

С СССР в этот год происходило в сущности то, что случилось "в свое время" с другими империями, когда истощался отведенный им историей потенциал.

Появление Горбачева было неизбежно в Советском Союзе в 80-х годах. Он стал "орудием истории". Но не сразу понял, что она хочет от него совсем не того, чего он от нее хотел получить. В этом его трагедия как государственного деятеля и как выдающейся личности.