А все катится тем временем под откос, гибнет урожай, рвутся связи, прекращаются поставки, ничего нет в магазинах, останавливаются заводы, бастуют транспортники.
Между прочим, по телевизору объявление: на какую-то захудалую рабочую должностишку ставка от 300 до тысячи рублей! Рынка нет, а цены уже рвутся вверх.
27 сентября 1990 г.
Одиннадцатый час, а я еще дома. Так что и здесь «дисциплина захромала». Раньше никогда бы себе не позволил.
Сегодня надо заготовить телеграмму М. С. для Вайцеккера по случаю объединения Германии, подобрать кое-что для завтрашней его встречи с «Дженерал электрик». Определиться с графиком на октябрь-ноябрь: к Миттерану, на ПКК (похороны ОВД) в Будапеште, в Испанию, к Колю на его малую родину и с большим советско-германским Договором, к Андриотти с Договором и за «Фьюджи», на общеевропейский саммит и т. д.
Он все откладывает решение — уже и Шеварднадзе стучится. (Кстати, в ООН Э. А. произнес очень «продвинутую» речь, которая означает, что мы окончательно порвали с идеологической внешней политикой. «Там» она произвела впечатление, а здесь мне пришлось давить на Ефимова (редактор «Известий»), чтоб опубликовали полностью).
М. С. вчера звонит: вот, говорят, что Горбачев после Хельсинки ничего к Персидскому кризису не сделал.
— Кто говорит?
— Американцы.
— Как же так? Вы чуть ли не каждый день встречаетесь с разными иностранными деятелями и утверждаете свой подход — «хельсинский». А потом: речь Шеварднадзе — это же Ваша политика продемонстрирована. Разве кому в голову придет, что это он сам «себе позволяет».
М. С. успокоился. Но откуда он взял? Кто подкидывает? Я такой информации не видел. Но у него, видимо, какой-то особый источник есть.
Вчера с Андреем Грачевым начали подбирать кадры в международный отдел при президентском совете. Кое-кто — из Международного отдела ЦК, но в основном свежие, заявившие о себе в «непартийных» газетах.
Бовин все просится: Граф, давай посидим, потрепимся по душам. Я все обещаю, но не выходит и пить не хочется. А главное — неинтересно мне уже. Ничего из того, что бы я не знал из газет, от него я не получу. Теперь душеотведение на кухнях, чем славился застойный период, уже как-то не привлекает.
Фролов — 10 дней с женой и двумя помощниками по Франции на машинах (праздник «Юманите»), две недели — в Италии (на празднике «Униты»). А 2 октября партсобрание в «Правде» с повесткой дня: о выражении недоверия к руководству. Я был бы очень рад, если б его приложили именно тогда, когда он «достиг» высшей своей точки. Кулацкая натура. И чтоб М. С. увидел, кого он пригрел и вознес!
29 сентября 1990 г.
Вечером на работе доделал приветствие М. С. Вайцеккеру и Колю по случаю объединения Германии. Потом М. С. встречался с интеллигенцией. Я поглощал телеграммы. Написал ему предложение — что-то надо делать с нашими специалистами, работающими в Ираке. Мы опять, в отличие от американцев и прочих, не заботимся о судьбах своих людей, а они уже начинают бунтовать. Не убрали их сразу и теперь они оказались в ловушке. Хусейн уже включает их в «Живой щит». Писал записку по поводу предложения Лафонтена и Бара — обучать наших увольняемых офицеров гражданским профессиям.
Гусенков, Арбатов звонили по поводу «угрозы» военного переворота и гражданской войны. Друзья, этого не будет! Будет хуже.
2 октября 1990 г.
Верховный Совет действительно пора разгонять. Сегодня там обсуждали вопрос об отмене Договора о дружбе с ГДР. Казалось бы, рутинно-формальный акт. Немцы отменили этот договор решением правительства. Ведь исчез сам субъект договора. А наши дообсуждались до того, что потребовали от Коля стать воспреемником договора, в котором, между прочим, записано о нерушимости границ между двумя Германиями, о борьбе против западногерманского империализма и т. п.! И ведь не приняли решения. Завтра будут продолжать.
Я посоветовал Ковалеву (Шеварднадзе сейчас в Нью-Йорке) рассказать об этом М. С., который отреагировал: Да пошлите их всех на…! Но здесь действует ведь не только глупость. Это сознательная провокация против горбачевской германской политики со стороны тех, кто, как и генерал Макашов и т. п., считают, что Восточную Европу отдали «без боя» и т. п., против всего «этого» так называемого «нового мышления». Не очень таят при себе, что и Сталина не худо было бы вернуть, чтобы расправиться со всей «этой нашей» политикой. И таким вот деятелям подыгрывают и Фалин, и ЦК, и «мой» Международный отдел, который отчаянно борется за самосохранение.
Был у меня Блех, посол Германии. Распинался в благодарностях Горбачеву. Оставил послание Коля. М. С. не захотел его публиковать у нас. (Я настоял на обзоре в «Известиях») — обкомовский страх перед «народом» — не заигрывать с немцами.
Тем не менее М. С. дал согласие на мое предложение опубликовать приветствие Вайцеккеру и Колю. Сегодня оно уже произнесено по TV во «Времени».
Вчера заглянул, спустя десятки лет, в дневник конца войны и 1945 года — до демобилизации. Поразился — как умно и литературно я писал, какую образованность выказывал. Местами даже казалось — не я это! Ведь за плечами всего лишь три курса истфака и война.
6 октября 1990 г.
Вчера после встречи с МОТ — (Хансенном) М. С. оставил меня, чтоб поработать над его выступлением на Пленуме ЦК. Приехал Шахназаров и опять переписывали. Просидели до 9 вечера. Как всегда часто отвлекались. Ругал «Известия» — что поддерживает все антигорбачевское. Я возражал.
Позвонил ему Фролов, жаловался на разгром, который ему учинили на партсобрании редакции «Правды». Я прислушивался к разговору. М. С. говорит ему в трубку: не надо ничего публиковать, разберемся, это дело Секретариата ЦК. Стенограмму мне пошли. Успокаивал, но не очень одобрял.
А когда закончил разговор, подошел к нам.
Я: «Быстро Иван довел дело до бунта на корабле. И знаете, что переполнило чашу? Его путешествие с женой и командой по Франции, Италии. Две недели вместо двух дней за счет казны и «друзей», да еще в такое время у нас в стране!
— Да что там. Эти пьянчужки, которые с Афанасьевым (бывший редактор «Правды») мило гуляли, все взбаламутили. Направлено против меня.
— Это понятно. Иван фразы не скажет, чтоб не сослаться на то, как Вы его любите и во всем поддерживаете.
— Брось, Анатолий. Ты не объективен, я знаю твое отношение к Ивану.
— А как быть объективным?!
Два с лишним года был помощником, нагло и вызывающе ничего не делал. Единственное, что сделал — стал академиком. А что ничего не делал — вот живые свидетели (показываю на Шаха, секретарш), и можно все машбюро привести, как они перепечатывали в который раз издаваемую им книгу двадцатилетней давности «о человеке и о Лысенко»- за казенный счет и на казенной бумаге! А Вы его секретарем ЦК, редактором «Правды», членом ПБ!!
— Ладно, Анатолий! Говорю тебе, что ты не объективен. А необъективность — ни в науку, ни в политику не идет! Вишь, как ты возбудился!
На том и кончился разговор.
Когда речь зашла с Горбачевым об очернительстве на телевидении (в отношении нашей истории), он опять «соскочил» на то, что Сталин ненавидел крестьянство и изничтожал его сознательно. Но на телевидении у нас «все это, мол, вранье, будто раньше в деревнях жилось хорошо, на самом деле — я-то знаю: рвань, нищета, бесперспективность».
Когда М. С. решил ввести в свое выступление надоевшую уже тему, как на Ленина обрушились, когда он вводил НЭП, я ему сказал: «Главное и самое актуальное не то, что обрушились, а то, что не поняли, не приняли, отвергли, потому и такие последствия. Все пошло наперекосяк».
Купил «Так говорил Заратустра» Ницше. И нахлынуло на меня. Ведь я ее в студенчестве читал, до войны, достав у букиниста. И как упивался! Как запомнил впечатление от нее. А теперь — трудно доходит. Наверно, всему свое время и в индивидуальном развитии.
Читаю белогвардейца Романа Гуля «Ледовый поход» — все переворачивается. Вся история наша предстает иной.
