Процитировал он и Пушкина — насчет того, что «в диких звуках озлобления» он слышит голос одобренья… Это в контексте, что его ругает западная пресса и местные «прорабы перестройки»… в то время, как Горбачева этот самый Запад избирает «человеком года» и не устает им восхищаться.
Лигачев сумел сполна изложить свою платформу, в том числе и тем, что поддержал Бондарева — реакционное, мракобесное выступление, а 1а «Нина Андреева», к тому же и с антисемитским подтекстом!
Плюс — почему унылое настроение — от эпизода: Бакланова[59] согнали с трибуны, Бондареву устроили овацию. Бакланов, конечно, показал себя еврейским хлюпиком — ему надо было после первых же хлопков и выкриков уйти. Это был бы поступок, вызов. А он уж очень хотел произнести речь, впрочем, достойную молодежно-литературного симпозиума, а не такого собрания…, да еще после Бондарева. Уверен, кстати, что реакция на Бакланова была еще и с антисемитским душком.
А М. С. — ему бы встать выше схватки Лигачев-Ельцин. А он треть заключительного слова посвятил Ельцину. И тем самым фактически присоединился к Лигачеву, во всяком случае «стерпел» его платформу и его оскорбления. Тут у него комплекс… Кстати, мне рассказал Яковлев, что М. С. не хотел говорить о Ельцине. И вроде бы в задней комнате в перерыве рассуждал с членами ПБ в этом духе. Но вдруг вошла Раиса Максимовна. И начала возмущенно подо Ельцина. И что «это нельзя так оставлять». И вопрос был решен.
Яковлев сказал мне также и другое: М. С. очень боялся, что Ельцин в своем выступлении с трибуны (или кто-то еще) назовет Раису Максимовну и получит большие аплодисменты. Теперь я понимаю, почему он был злой, даже выходя из зала, когда уже стало ясно, что Ельцину невозможно будет не дать слова.
Влияние Раисы Максимовны сказывается и в другом. Перед последним днем конференции М. С. собрал нас (уже после заседания, часов в 9 вечера в комнате президиума БКД), чтоб посоветоваться о своем заключительном слове. Были: Слюньков, Болдин, Яковлев, Фролов, Шахназаров и я.
Некоторые рассуждали, давали советы, сам он фонтанировал. Высказывался и я, между прочим, предложил: почему бы не сказать об уроках того, как прошла сама конференция, плюсах и минусах. В частности, невозможно, мол, пройти мимо такой «ложки дегтя», как выступление Бондарева — реакционное, мракобесное, антиперестроечное и т. д. М. С. меня остановил, махнув на меня рукой: «А ты видел, как реагировал зал?»
Видел! И от этого было особенно стыдно. И именно поэтому об этом тем более надо сказать.
Все промолчали (хотя и Шах, и Иван, и Яковлев — один на один втихоря выражали свое возмущение Бондаревым, и как его поддержал Лигачев…). Впрочем, шах мне сказал, что Иван, когда Лигачев подошел за чем-то к ряду, где мы сидели, горячо жал руку Е. К., поздравляя его с «блестящей речью». Сам я не видел. Но Шах уверяет, что это было при нем и он теперь до конца понял, «кто такой Фролов», который все время хвастается, каким он был праведником и принципиальным на протяжении всего застойного периода!
Так вот. Все смолчали. А М. С. отрезал: «Не буду я делать то, что ты предлагаешь!»
А теперь я узнаю следующее… М. С. едет в Польшу. В списке сопровождающих, подготовленном Медведевым, Отделом науки. Яковлевым значился академик Лихачев (М. С. предстоит там большая встреча с учеными и деятелями культуры). Там был и Сагдеев. Не думаю, что список составлялся без ведома М. С. И вдруг он (уже дня три спустя после конференции) вычеркивает и того и другого. И предлагает… Бондарева. И это, несмотря на то, что ему сообщили, что оба академика уже собрали чемоданы и очень польщены таким доверием… В ответна наше «нехорошо получилось»… М. С. был тверд. К чести Медведева — он решительно уперся против Бондарева и не допустил его включения: мол, поляки не поймут… это же отъявленный великорусский шовинист! Но академиков из списка убрали… Подозреваю, что тоже работа P. M., которой Лихачев ее «начальник» по Культурному фонду, видимо, чем-то ей уже не угодил.
Страшная слабинка в этом пункте (P. M.) у М. С. и опасная для его авторитета. Поговаривают, что и Фролова он любит и смотрит сквозь пальцы на его наглое безделье и эксплуатацию своего положения помощника в академических целях потому, что Раиса Максимовна училась вместе с его женой и они чуть ли не подруги в прошлом.
М. С. готов выполнять мгновенно малейший ее каприз. Он чуть не прогнал Гусенкова, когда во время контактов P. M. с Нэнси Рейган (Гусенков отвечал за «женскую программу») что-то ей показалось не совсем так, как ее подают на TV. Сама она говорила с Гусенковым «повышенным» тоном, выговаривала ему и намекала: «может нам (!) расстаться». Словом, зарывается.
Это очень плохо, Яковлев давно увидел опасность отсюда — я тогда думал, что он преувеличивает.
Ну, а я-то сам? Доволен ли я своей работой за эти месяцы подготовки и проведения конференции. Да, доволен. Я, действительно, много делал помимо международных разделов и тезисов, и доклада, и первой резолюции. Во всех трех случаях он принимал мое «с первого предъявления» и не передиктовывал, хотя и сгладил некоторые мои слишком критические углы.
Словом, международные разделы почти не отняли лишнего времени у самою М. С. и у всей Ново-Огаревской и Волынской бригады.
Но не только в этом… Яковлев бригадир давал мне на переделку все остальные разделы (кроме экономики), причем, дважды. А фроловские куски я просто переписал (да и писал-то их не он сам, вызывал из «Коммуниста» своих белых рабов — Лациса и Колесникова). Фролов, не моргнув, выдал их за свои, хотя и не знал, кто их переписывал… Видимо, решил, что Яковлев — бригадир.
И при нроходке-иередиктовке всех текстов — доклада и резолюций я вторгался не раз, вызывая раздражение М. С. (Он позволяет себе довольно невежливо меня «сажат ь на ^место», хотя л ясрызаюсь, и никогда — Фролова, — академик! — и опять же — не обидеть бы P. M.!)
М. С. взял меня в первую комиссию — по первым двум главным резолюциям. И поскольку никакого «аппарата» при ней (165 чел.) не было, результаты дискуссии в комиссии превращал в текст я. И М. С. практически все принял, в том числе и знаменитую клятву, что «КПСС никогда больше не допустит ничего подобного культу и застою». Весь мир обратил на нее внимание: «КПСС этим достигла вершины разрыва с прошлым» («Массаджеро»).
Словом, я доволен своим анонимным вкладом в это «переломное событие» нашей истории.
О Русте. Еще в Ново-Огареве по какому-то поводу зашла о нем речь.
М. С: «Что с ним делать?» Я сразу встрял: «Отпускать надо. Сразу после конференции — как демонстрация гуманизации, которой она даст импульс. И не надо это — не дай Бог! — делать близко к визиту Коля или Геншера».
Меня сразу поддержали Лукьянов и Яковлев.
М. С. тут же решил — отпускаем. И велел Болдину позвонить Чебрикову. чтоб готовил. Прошла конференция. А бумаги на этот счет нет. Вчера после встречи с президентом Индии в Екатерининском зале я говорю ему: «Михаил Сергеевич, Вы уезжаете в Польшу. Сейчас окунетесь в последнюю подготовку. А у меня дела».
Он: Вот пойдем сейчас в ЦК. там и поговорим. Я: Как пойдем?
Он: Гак вот и пойдем, ногами. Вышли из здания и пошли. Охране он велел «отскочить подальше», чтоб «не мельтешили». Идем вдвоем. Еще в Кремле — народищу, экскурсанты, туристы. Ошеломление полное. Кто в растерянности останавливается, жмется к стене, кто бросается жать руки, бабы — так те прямо на шею кидаются. Он пытается говорить с ними, у них. конечно, дар речи исчезает. Что-то восхищенно восклицают, хлопают. Подходит к одной группе, затевает разговор — о жизни, о конференции, спрашивает кто откуда, реагирует- на их реплики. Попалась группа молодых французов, с ними пообщался. У Александровского собора сбежалась огромная толпа: свои — от Хабаровска до Минска, болгары, чехи, ГДР "овцы. Каждый норовит себя назвать, пожать руку, прикоснуться к нему. Когда подошел к французам, подлетела какая-то наша провинциальная тетка, говорит: «А я? А я?» Он ее обнял, что-то сказал, так и простояли они обнявшись, окруженные ликующими, восклицающими и фотографирующими французами. У колокола еще с одной толпой поговорил… и быстро пошел к Спасской башне. Народ бежит к нему со всех концов — от пушки и сада. Прошли Спасские: вся Красная площадь сразу заколыхалась. Я ему говорю: Вот здесь Руст сел. Помните, Вы хотели покончить с этим… Да. да, говорит, хорошо, что ты напомнил. Сейчас придем — позвоню. (И действительно, как пришли — позвонил Шеварнадзе, Чебриков в отпуску) и велел «сегодня же» представить бумагу.
