15 мая 1973 г.
Б. Н. собрал замов. Сообщил, что Брежнев на аэродроме (из Берлина) сказал: Герек и Хоннекер считают: не нужно второй Карловарской конференции, лучше сразу — большое Совещание — против китайцев. Никто из присутствовавших (члены ПБ, секретари), естественно, не возражал. Наоборот, хвалили Совещание 1969 года. Однако, это совершенно неквалифицированно: на открыто антикитайское совещание никто не пойдет, кроме уже совершенно карманных партий; откровенно противоимпериалистическое совещание будет выглядеть совершенной нелепостью в свете нашей внешней политики; отказ от европейской конференции (по типу Карловых Вар) будет означать, что мы Европу будем делать без компартий и открыто им заявляем об этом. Мало того, идея «Каловых Вар» высказана Берлингуэром в беседе с Брежневым. И latter ее в общем одобрил. Под это итальянцы уже развернули работу. Если мы теперь делаем вольт, они организуют сепаратную конференцию КП Западной Европы, тем более, что и они, и, особенно, французы с большим подозрением наблюдают за нашей «мировой политикой», по поводу которой мы даже не считаем нужным советоваться с комдвижением. Они — коммунисты Запада — все больше задумываются (статья Каналы в «Юманите» по поводу идеи Никсона-Киссинжера о новой Атлантической хартии): не определиться ли им самим промежду или сбоку от большой игры «двух великих»?!
Правильный подход только один: европейская конференция.
А китайцы?. Коммунистов на Западе они мало волнуют. Все больше они исходят из того, что это межгосударственная драка. О ее мировом значении они не то что не задумываются, просто им не до этого.
Зайцев оказался благородным. А выглядел простаком. Спокойно хочет уйти: «пусть, мол, история рассудит, а Вы, Борис Николаевич, не впутывайте себя в это дело, никому от этого пользы не будет». Б. Н. мечется, боится, что его осудят за непринятие организационных мер против Зайцева: мол, пренебрег и мнением Генерального, и решением Секретариата. А с другой стороны, совесть не позволяет так легко разделаться с Зайцевым. Да и «общественность» может это воспринять, как очередной щелчок самому Пономареву. На всем этом фоне благородство Зайцева его очень раздражает и смущает.
Все со мной советуется, а советов не слушает: просто ему уже по «интимным делам» и разговаривать-то не с кем!
16 мая 1973 г.
Записка о подготовке нового международного Совещания компартий. Написал я. Обсуждали у Кускова среди замов. Кусков либо действительно маразмирует, либо хитрит: почти уже невозможно понимать его нечленораздельную речь, можно только чувствовать злобу или недовольство в бессвязно бросаемых словах.
Некий ленинградский писатель Масалов написал документальную книжку о партизанах Гдовщины «Кремень высекает огонь». Сегодня вечером я прочитал ее. Там есть и о нашем Зайцеве, который, оказывается, был комиссаром отряда, сам из тех мест. (Отец его — тоже партизан — был повешен фашистами). И вот этого Зайцева теперь измордовали два урода — морально и физически — Трапезников, заведующий отделом науки ЦК и Голиков, помощник Генерального секретаря, с помощью Политбюро и Секретариата. Они выглядят лучшими патриотами и коммунистами, чем Зайцев, хотя будучи один колченогим, другой косоруким от природы, войны, естественно, не знали. Когда думаешь об этих двух подонках, этой сволочи в самом прямом смысле слова, хочется подстеречь их где-нибудь и бить морду, пока не устанет рука.
19 мая 1973 г.
Брежнев в ФРГ. Телевизор работает на полную мощность. Да, это, безусловно, символ новой эпохи, причем не в затрепанно-пропагандистском смысле этого слова, а по-настоящему. Но увы, это, к сожалению, по-настоящему понимают (а еще меньше — принимают!) очень немногие в нашей партии, особенно же те, кто работает в многомиллионном идеологическом ее аппарате, который на 90 % пропитан духом трапезнико-голиковщины.
Джон Голлан. 17–18 мая проездом во Вьетнам. Вечером я его встречал. Утром в 5 часов провожал дальше. Вечер на Плотниковом. Как говорится, «кроме вреда — никакой пользы». Раздражение, что его встречают на моем уровне, в то время, как «в Румынии его встречает Чаушеску, в Венгрии — Кадар, в Югославии — Тито» и т. п. (Это его собственные слова! Он из таких!). Раздражение, что никак не отреагировали на его предложение встретиться с Брежневым: либо на пути во Вьетнам, либо на обратном пути. Я был весь скован от этого его настроя, особенно после того, как все мои попытки вывести его на какой-нибудь политический разговор, встречены были презрительным молчанием: не на том, мол, уровне он готов такие разговоры вести.
20 мая 1973 г.
Арбатов награжден Орденом Трудового: «За заслуги в развитии советской науки(!) и в связи с пятидесятилетием». И это (в отличие, что бывало у нашего брата) напечатано во всех газетах. Через Шишлина (якобы потому, что он сам в больнице до вчерашнего дня, — надорвался при переезде в начале мая на новую квартиру, в Староконюшенный) пригласил меня на раут, но solo (мол, народу будет очень много, не поместятся). Я сразу решил, что без жены не пойду. Это вообще свинство, да и не хотел, чтоб она на всю жизнь на него обиделась. Сочинил очень понятную ему в свете Пленума телеграмму. На том и хватит.
22 мая 1973 г.
Брежнев возвратился в Москву. Все прошло как и следовало ожидать. Это и символ и начало новой эпохи, к которой наше общество и (наш аппарат) не готовы: ни экономически, ни особенно культурно-идеологически. Обычно бывает наоборот на крутых переломах истории.
А уже во всю готовится визит в США. Наш отдел занят речью Генсека по американскому телевидению. Брутенц-Жилин написали красивый текст. Но уже на уровне Кускова началась «борьба», в какой степени дозировать идеологическое первородство, чтоб «не обидеть», не помешать главному — сотрудничеству.
Проблема информирования братских партий о Пленуме. Кусков долго и бестолково суетился, измучил консультантов. А Пономарев (с моей помощью) хочет все это нокаутировать, хотя уже есть решение Секретариата (впрочем, принятое без ведома Пономарева). В самом деле, нелепо сообщать в конфиденциальном порядке то, о чем месяц говорит весь мир. А то, что действительно «для внутреннего потребления», не следует «доводить» до компартий (и чтоб не просочилось куда не надо, и чтоб не шокировать их действительными мотивами нашей политики: они не готовы к этому, а многие и не хотят такой нашей политики, потому что им, в случае ее полного успеха, не останется места в историческом процессе).
Заходил Арбатов. Гэбэшные страхи. — В ужасе от того, что Бовин у него на дне рождения рассказывал по углам анекдоты про Брежнева. В «его новом доме»! Ругал Бовина, который не умеет распорядиться своими великолепными мозгами. Рассказал кое-что неизвестное из «истории его падения». Помимо того, что Бовин ходил к Хноупеку (послу ЧССР) и по пьяной лавочке всякое ему говорил, а тот незамедлительно сообщал куда надо, — имел место такой эпизод: в декабре 1971 года, к концу очередного сидения в Завидово Бовин, воспользовавшись отъездом хозяина на охоту, надрался до безобразия, «шумел и лапал девок», «говорил непотребное и про самого в присутствии Андрюхи и Загладина». Брежнев его застал в совершенно свинском состоянии и, видимо, (полагает Арбатов) тогда уже твердо решил «убрать от себя».
Уже «после изгнания» Бовина Андропов внезапно пригласил к себе Арбатова. Говорил о Бовине, будто бы хотел «помочь», вступился за него вместе с Цукановым. Но «посмотри, что он выделывает». И показал фотокопию письма. Бовин писал «из творческого курорта», с Юга своей Авочке[30]. «До востребования…, а к таким письмам, ты знаешь, отношение подозрительное». Писал о том, какая серость, глупость и невежество его Бовина окружают, как тяжело работать и жить»… в этом духе. И хотя ИМЯ не было названо, но Андропов считал, что главным образом речь шла о Генсеке. «Я (Арбатов) пытался уверить Ю. В., что Сашка имел в виду Русакова (зав. отделом), максимум Катушева… Не знаю уж, носил ли он это письмо Самому или нет, тем более, что Бовина в ЦК уже не было».