Яковлев смехом бросает мне через стол реплику: Вот, Анатолий, как решаются судьбы страны. М. С. смеется.

Опять спрашивает: «Ну, как?»

Я: Говорю, что изучал эти мысли и их рождение по другим источникам (намекая на Книгу).

М. С. (смехом, язвительно): Значит, для тебя тут ничего нового? Я: Зачем же? Тут все в системе и в законченном виде. Целая симфония перестройки.

Перешли к редактированию проекта Постановления Пленума. Принял несколько моих предложений. Сам он настолько виртуозно владеет материалом, что быстро находит оптимальные формулы.

К его речи на Женском конгрессе (23. 06), (зачем он меня, собственно, и вызвал) я предложил свои добавки. Главная — об административной системе, которая сложилась в 30-ые годы и которая в тех условиях была, написано у него, единственно возможной. Получалось 100 % оправдание (историческое) этой сталинской системы. Он прислушался (Яковлев меня поддержал)… Сказал: потом, потом и отложил мою бумажку в сторону.

С женским текстом покончили быстро. Он ему понравился. Но заставил переделать «разоруженческую» тему: не захотел вступать в перепалку ни с «Венецией», ни с Рейганом в Западном Берлине.

Распрощались. Он стал собираться. Было уже 6 часов. Говорит: Замотали меня, я сейчас могу согласиться на любые вещи, которые вы тут подсунете.

Я уехал вслед за ним. Звонок в машину — из машины: «Слушай, а эту свою вставку ты им оставил?»

— Нет. Вы же не стали ею заниматься.

— Ладно уж. Давай — сейчас приедешь в ЦК, перепечатай и пошли.

Жизнь так плотна и так скоротечны дни, что, оказывается, прошло уже больше двух недель с прошлой записи.

И восстановить даже хронику, наверно, невозможно.

23 июня — М. С. выступил перед женщинами. Не очень, кажется, был доволен, как говорил (он, действительно, устал и подъема не было — особенно в первой «женской половине» текста, завелся, когда стал совестить Запад по РСД и ОТР… Очень ему понравилась идея: «слово и дело» — наша и их программа. Это и обратило на себя внимание западной прессы).

Потом мне говорит: взволновало меня, как принимали. Понимаешь, со всего мира, черные, желтые и проч. заморочены антисоветским мусором. Что они о нас знают? А как приветствовали меня. потом… эти дети. американка их вывела. Ты знаешь, я не чувствительный, но тут чуть не прослезился. видел? (Да, видел, все видели, как он отвернулся от TV и вынул платок). И ладно бы только: «Горбачев, Горбачев, Горбачев!!» Кричат: Раиса! Что она им? Вот ведь, Анатолий, политический фактор получается. Только наш обыватель никак не может примириться, да и не только обыватель.

Я ему в ответ рассказываю (со слов Гусенкова, который сопровождал Р. М.) — как потом, когда он ушел с Конгресса, окружили Р. М… вынудили с ходу дать несколько интервью разным газетам, как она — то с одной, то с другой, стайки вокруг нее. Умело ведет себя — учительница! Да и образование есть.

24 июня, помнится, я бешено готовил материалы к Пересу де Куэльяру и Радживу Ганди, которых он принял 29-ого.

Пленум. Думаю, что событие в судьбе страны большее, чем переход к НЭП'у в 1921 году. Ибо НЭП, оказалось, можно было завалить. Не видели, чем это кончится. Опыта не было. Считали, что раз предыстория перешла в «подлинную историю», когда человек сам ее творит, а не раб объективных законов, — со страной можно делать что угодно, стоит только хорошо захотеть.

Теперь возврат к сталинизму невозможен, ибо если это сделаем в третий раз, то гибель социализма обеспечена. и нам дорога — в третьеразрядную страну.

Но откаты возможны, а главное — опасно топтание, которое затопчет ростки нового. Они еще очень слабы. И Пленум это показал. Одни (главным образом, с низов: председатели колхозов, директора и т. п.) горячо и страстно «за». Но они — нутром. Вагину, например, (председатель колхоза из Горьковской области) не надо перестраиваться — он от рожденья перестройщик, т. е. за здравый смысл. Но, конечно, всей исторической и философской (модное словцо) глубины начатого не понимает. Может, это ему и не нужно.

Или, скажем, Никонов — президент ВАСХНИЛ. Умный, порядочный, образованный, даже «народный». У него профессиональный подход — заставить землю работать, кормить людей. А как в результате этого самого «заставить» сложится общество — его не касается. Об этом он, кажется, и не задумывается. В общем-то не так уж страшна такая позиция. Свое, нужное перестройке дело, он будет делать, как профессионал, хорошо.

Беда в другом, в том, что члены ПБ — Щербицкий, Воротников и первые замы предсовмина, секретари обкомов не понимают, что происходит. И хотя произносят хорошие слова о революции, о переломе и т. п., видно, что для них это всего лишь служба, а не участие в революции. Они не лидеры процесса на своем уровне, а дисциплинированные чиновники, которые будут приспосабливаться к процессу, а не формировать его, он вроде сам собой пойдет. Перестраивать общество они не умеют. Они — из старой структуры, по сути — сталинской схемы руководства.

Никонов (однофамилец вышеупомянутого, член ПБ, секретарь ЦК по сельскому хозяйству) — другое дело. Хитрый М. С. не случайно сделал его членом Политбюро. Этот человек мягкий, абсолютно отрешенный от личного интереса, кстати, внешне и по характеру похож на артиста Леонова. Знает нашу аграрию на полтора аршина вглубь. И все понимает. Этот мягкий, добрый человек как раз и будет делать разрушительную часть работы. Такую заявку он и сделал в своем выступлении на ПБ. Главное для него — раз и навсегда пресечь вмешательство в сельское хозяйство кого бы то ни было (кроме науки) — партийных, советских, промышленных, административных и прочих начальников. А потом, когда народ накормим, посмотрим, что из этого получится с точки зрения социально-политической.

Горбачев трижды передиктовывал свой доклад. Жил им днем и ночью две недели перед Пленумом. Продумывал все в деталях, то и дело звонил, размышляя вслух — как откликнется, как воспримут, поймут ли, и надо ли вообще, чтобы все всё поняли. «Сам до конца не понимаю», — волновался он.

Доклад, действительно, — поворот (во всем, в самом ленинизме). Если внимательно читать и видеть не только то, что в строках, а и за ними в несколько пластов, то взрывной, революционный характер доклада очевиден.

А прения? Они не только не на уровне доклада, они даже не на уровне повестки дня Пленума.

В среду, 1 июля, было заседание Политбюро. Делали выводы из Пленума. Глубок и откровенен был премьер Рыжков. Он понимает о чем речь. Именно поэтому сказал, что даже на таком Пленуме, который превзошел все, что Запад и наши люди могли ожидать, мы не сказали всей правды, а только полуправду — о том, в каком состоянии мы находимся и как невероятно трудно идет налаживание нового экономического механизма.

Всех беспокоит, что придется повышать цены. Лигачев, между прочим, сообщил, что цены на рынках выше, чем в прошлом году, снабжение Москвы овощами, фруктами, тоже хуже, выращенной продукции загубили уже больше, чем в прошлом году. И это — вопрос большой политики. Здесь — судьба перестройки.

Рыжков добавил: трудно было идти к такому Пленуму и поражает, как быстро Михаил Сергеевич сумел подготовить такие свои позиции. Но еще труднее будет идти дальше, претворять в жизнь идеи Пленума. Это не на месяцы, а на годы.

По ходу дискуссии, Горбачев вдруг говорит: «Получил я письмо от Шмелева, ну это тот, который в «Новом мире» статью выдал об угрозе безработицы и о котором меня спрашивала избирательница на участке, помните?… Вот ведь — народ интересуется всем, равнодушных все меньше. Так вот, этот Шмелев в письме признается, что наговорил лишнего, хотя и настаивает, что с бездельниками надо что-то делать, клянется, что готов служить перестройке верой и правдой, благодарит за то, что я так снисходительно обошелся с ним, отвечая избирательнице. Ничего, и такие люди нам нужны. Пусть! Надо все мозги уметь использовать. И не нервничать. И никого по голове сразу не стукать, если нам что не понравилось». (Между прочим, Арбатов мне признался, что он «организовал» это письмо, а потом текст редактировал).