- Многодостойная ваша честь и лапка Эвтаназия Андерстендивна! Давайте спокойно разберемся. Вы, а также весь состав Страшного Суда вместе с уважаемой Прокуроркою и нашими милыми Влагалищами Коллегии имели возможность наблюдать поразительно толерантное поведение нашего подсудимого пана Петренка. (А может быть, все-таки, Маузера? - ведь инкриминация его была осуществлена, как мы помним, отнюдь не за преступное сокрытие его сущности, которое, строго говоря, так и осталась недоказанным!). Так что, может, его вина, в сущности, не так уж велика? То же самое, надеюсь, вы можете сказать и о поведении защиты. Мы, как вы помните, не подвергали сомнению состава Суда, не требовали замены Влагалищ Коллегии, не вносили протестов, бессмысленно оттягивающих момент Неотвратимого Возмездия. Таким образом, все, надеюсь, убедились и в нашей доброй воле, желании сотрудничать с Судом и как можно более демократическим и национально-патриотическим образом завершить этот поистине выдающийся процесс. Тем больше, полагаю, у вас имеется оснований внимательно отнестись к мнению защиты в данной, в высшей степени экстраординарной ситуации. Немало вопросов возникает в связи с нею. Но главный, по-моему, всего один: имеем ли мы право дважды применять смертную казнь к одному и тому же подсудимому и по одному и тому же приговору? Вот вопрос вопросов. И, думаю, непротиворечивый ответ на него может быть лишь один: нет, не имеем! Ведь приговор был всего лишь один, значит и казнь может быть только одна. В противном случае весь высокий и трагический смысл нашего Страшного Суда может извратиться и выродиться в банальный произвол. Таким образом, как бы это ни было для кое-кого прискорбным, но пан Маузер-Петренко, уже осужденный и казненный de jure и de facto, должен быть освобожден и отпущен на свободу. И его дальнейшее существование в этой жизни должно стать и юридическим прецедентом, и нравственным предостережением, в первую очередь для него самого. Таковы императивы. Ведь для пана Маузера-Петренка вполне может наступить еще один Страшный Суд. И тогда, вероятно, судьба уже не окажется столь к нему благосклонною, как в эту знаменательную ночь!

Выступление Прόлебеди Óрестивны вызвало целую бурю мнений и обсуждений. Одни соглашались с мнением Адвокатки о некорректности двойной казни. Другие наоборот - энергично возражали против него, аргументируя, что такой подход противоречит самой сути и определению смертной казни, результатом которой обязана была быть именно смерть осужденного, а не какое-либо иное его гражданское состояние. Выдвигались самые разнообразные и изощренные доводы как в одну, так и в противоположную сторону, так что обсуждение грозило зайти в самые отвлеченные дебри юридической логики, физики и метафизики. Семен Никифорович слушал эти дебаты с каким-то смешанным, странным и отстраненным чувством, как нечто, уже почти до него не касающееся. "И что еще может взбрести в эти бедовые головки?" - думалось ему. - "Какую еще ахинею они способны придумать?". При этом он отметил, что увлеченные обсуждением судейская бригада, куратор-экзекутор Яхве Элохимович и даже сам Канцлер уже не обращают на него никакого внимания и он сидит на своем табурете, недоуменно пожимая плечами. Вдруг в его мозгу мелькнула мысль, что все девчонки, а также фаун-шимпанзе появились непосредственно из-за висящей на стене Двери - прямо из стены. "А может эта Дверь устроена так, что и я смогу прорваться сквозь стену?!" - отчаянно сверкнуло в его голове. - "Не верю я, что этот василиск выпустит меня отсюда живым. Рискну, а там - будь, что будет! И пропади все пропадом!".

Выбрав момент девчоночьего спора, который показался ему наиболее жарким, Семен Никифорович вскочил со своей табуретки и отчаянно рванул в сторону Двери. "Держите, держите его!" - услышал он за спиною отчаянный крик Эвтаназии. И в следующий момент он почувствовал на своей спине жгучую боль от удара Канцлеровым прутом и услышал топот девчачьих ног. Вдруг сзади раздался визг и шум от падения многих тел. Оказалось, что это фаунантроп, не в добрый час присоединившийся к погоне, зацепился одной своей кривой ногою за другую, грохнулся и растянулся на полу, а через него на пол попадала вся девчачья погоня, дав товарищу Маузеру драгоценные секунды форы. "А что, интересно, будет, если эта стена глухая?" - мелькнула последняя мысль в его голове. - "Тогда - конец! Ну и слава Богу!". Он еще наддал ходу и, не думая уже ни о чем, врезался головой в стену за Дверью.

Но та оказалась отнюдь не глухою. Он почувствовал, как его тело погружается в какую-то упругую субстанцию, как в некую непрозрачную, но поддающуюся по ходу его движения жидкость. Некоторое время он бежал вперед, преодолевая сопротивление субстанции как при подводном беге. Внезапно он увидел перед собою свет, становящийся все более ярким и показывающий очертания какой-то незнакомой улицы с трамвайными путями на ней. Отчаянно рванувшись вперед и освободившись из вязкого плена, он выскочил на улицу и услышал сзади за собою звуки погони. Это вырвавшиеся на волю девчонки понеслись за ним вслед. Оглянувшись, Семен Никифорович увидел, как четверо из них несут на плечах Канцлера, погоняющего их своим прутом. Сзади всех ковылял фаунантроп. Товарищ Маузер успел заметить, как на бегу девчонки превращаются в горгулий и босоркань. Расстояние между ним и погоней стремительно сокращалось. "Ну - все! Теперь - пропаду!" - в отчаянии подумал он. Вдруг из-за поворота показался бешено мчащийся и пронзительно звенящий трамвай. "А может все-таки спасусь!!" - промелькнула в его голове отчаянная надежда. Товарищ Маузер наддал ходу, чтобы попытаться вскочить в трамвай, но понял, что не успевает. Каким-то страшным усилием, чувствуя, как у него обрываются внутренности, он сделал огромный прыжок и уже на излете ухватился за какие-то веревки, висящие сзади трамвая. Тот рванул еще сильнее и Семен Никифорович, взлетев на воздух, больно ударился головой о заднее стекло трамвая. Стекло треснуло и пошло паутиной. Однако он сумел удержаться за веревки и прильнул всем своим дрожащим от страха, напряжения и надежды телом к корпусу трамвая и заднему его стеклу. Скорость была ужасающей. Крепко вцепившись руками в веревки и упершись ногами в какие-то железки, Семен Никифорович смог, наконец, оглянуться назад и увидел, что погоня отстала. Ведьмы, василиск и вурдалак еще посылали ему вслед ужасные проклятия, еще грозили костлявыми кулаками, но он уже был недосягаем. "А что дальше-то со мною будет? И куда мчится этот трамвай? И какой его номер? И вообще, где это все происходит?" - промелькнул в его голове беспорядочный вихрь вопросов. Вглядевшись сквозь паутину разбитого стекла внутрь трамвая, он увидел, что тот совершенно пустой. С каким-то спокойным отчаянием он убедился, что в трамвае отсутствует и сам водитель. А скорость все возрастала. При этом Семен Никифорович никак не мог взять в толк, по какой местности мчится этот бешеный трамвай. Сменявшая одна другую улицы становились все более узкими. Дома по обочинам стали одноэтажными и полуразвалившимися. Из окон на него бросали страшные преступные сверкающие взоры какие-то оборванные, искалеченные старики и старухи. Бросив взгляд вниз, он похолодел, ибо увидел, что трамвай совершенно сошел с ума и мчится уже без рельсов. Дорога вдруг резко пошла вниз. У Семена Никифоровича перехватило дыхание и похолодело в паху. В воздухе послышался вой сирены. Он почувствовал, что трамвай оторвался от земли и летит в какой-то провал. Свет несколько раз перекувыркнулся перед его глазами. Он почувствовал ужасный треск, сильный удар и все померкло.

Очнулся товарищ Маузер в своей комнате на полу. Страшно болела голова. Он потрогал лоб и нащупал огромную шишку. "Это когда я ударился лбом о заднее стекло трамвая!" - вспомнил Семен Никифорович, и сразу же за этим сообразил: "Тьфу ты, черт! Какой трамвай?! Какое стекло?! Ты же, дурень, валяешься на полу в своей камере и это все тебе только приснилось!". Однако данная трезвая мысль не принесла ему никакого успокоения.