Знаменательно внутреннее противоречие в самом (символическом, надо полагать) понятии «черные люди». Лично свободные, они облагались податью в пользу казны, т. е. экономически, а, значит, и социально были бесправными. По мере дальнейшей социальной дифференциации в обществе «черными» постоянно оставались те, которые не принадлежали ни к какому определенному классу. Когда о новгородских событиях 1418 г. говорят, что «сташа чернь съ одиноя стороны, а с другую — бояре, и учинися пакости людемъ» (Соф. лет., с. 261), ясно, что чернь — все «небояре». В тех же терминах описывают это событие и историки (Ключевский, 1918, II, с. 109), что неверно: в момент самого восстания очевидец ничего не говорит о черни: «Слышитъ же народ... и собирахуся людии» (Новг. лет., с. 409); только в самом конце XV в. в одном (!) из списков московской летописи вместо народа упоминается чернь.

«Въсташа чернь на бояръ» и в 1340 г. в изложении той же московской летописи (Срезневский, III, стб. 1564). Высокомерие аристократа слышится в этой укоризне официального московского летописца. В XVII в. несколько иначе: «И князи, и бояре, и мѣщане, и [только после всех остальных!] черные люди» (Соловьев, 1845, с. 283). Тем не менее именно в новгородских текстах (сначала при описании иноземных событий) слово чернь появляется впервые. «По Исаковѣ же смерти людие на сына его въсташа... и собрачеся чернь, и волочаху добрые люди, думающе с ними, кого цесаря поставить» (Пов. Царьград., с. 108; это текст из Новг. лет., с. 47, 1204 г.); ниже те же действующие лица названы «вси людие» и противопоставлены боярам («и многа жалова на бояры и на все люди» — с. 110; Новг. лет., с. 48). По-видимому, чернь здесь еще не социальный термин, поскольку оно не отмечается в качестве противопоставления общим понятиям о знатном и подлом: чернь всегда противопоставлена не знати, а добрым людям новгородского веча: «и чернь не хотѣша дати числа [подати]» (Новг. лет., с. 82, 1259 г.); выходит, чернь должна была все-таки платить подать.

С XVI в. слово чернь постепенно получает и социальный смысл: «и приходиша многие люди чернь скопом» — в «Царственной книге», созданной не в Новгороде, а в Москве в 1547 г. (Шмидт, 1973, с. 65, 69). Существует мнение, по-видимому, справедливое (Соловьев, 1845, с. 284), что и само понятие «чернь» на Руси не было известно; оно довольно поздно принесено было с Запада как перевод слов ѵіlаіn (и "мужик" и "гадкий, отвратительный человек"), plebs и им подобных. Не случайно именно в свободном Новгороде понятие «чернь» возникло и развивалось самобытно и долго, в Московском государстве слово уже перестало быть образным, превратилось в термин.

Знать (от слова знатный) в новом своем значении известно только с конца XVIII в., т. е. примерно через сто лет после появления собирательного определения знатный. Вполне возможно, что до того существовали в обиходе какие-то другие наименования, ныне нам не известные. Само слово знать в таком смысле как будто продолжает древнее представление о старейшинах (старших) рода, потому что давно установлена связь понятий «знать» и «родиться»: член рода «знает» своих сородичей по родовому знаку (Трубачев, 1957, с. 91), а со временем «старший» и стал воплощением «рода». Не следует только смешивать глагольное слово с новым образованием — именем существительным, которым выражалось новое для XVIII в. понятие.

Так лишь в самом конце XVIII в. непримиримо и четко встали две силы, окончательно разошедшиеся за века: знать и чернь.

Весь мир рядом дышал суровым достоинством и свободой, затаенной глубиной и крепостью, и во внешнем покое ощущалось пружинистое напряжение...

В. Г. Распутин

Сколько помнят себя индоевропейцы, слово дом всегда было у них в ходу. Ничего оно и не значит, как просто "дом", и потому сложно определить исконный смысл корня; полагают, что это сделанное самим человеком жилье, в отличие, например, от норы или пещеры, в каких он прежде скрывался.

Так как дом — жилье вообще, всякое жилье, то слово дом и стало родовым обозначением жилья, а также всего, что в нем находится. Это термин исключительно важного социального содержания, и потому семантическое изменение значений его, известное в отдельных языках, всегда происходило только на фоне других, связанных по смыслу слов; само же оно никогда не имело ни стилистических, ни функциональных примет.

Изменение значений слова домъ связано с историей человека и определялось постоянным развитием первоначально заданного в нем образа: жилье, созданное самим человеком.

Но есть и другая точка зрения, совершенно новая: в этом слове сошлись три древнейших корня, первоначально самостоятельных, но по звучанию очень похожих: *domā "владычествовать" (т. е. руководить поступками всех домашних), *demō "строить, сооружать" и *dem(ə) "дом как общественная организация", т. е. семья (Бенвенист, 1969, I, с. 293—307). Выходит, что уже с древнейших времен дом — социальный термин, и древние его значения иногда обнаруживаются в истории слова. Ведь только в наши дни, употребляя слово дом, прежде всего имеют в виду "здание", потом "жилой дом" (или "кров"), затем еще "люди, живущие в нем" и после всего "хозяйство, имущество" («дом вести — не лапти плести»). В древности все обстояло иначе. Основным значением слова было как раз третье ("род, семья"; это и есть мой дом), а в Древней Руси — четвертое ("хозяйство"). История этого важного, по-видимому, не затронутого изменениями слова, заключалась в том, что по мере изменений социальных условий жизни актуализировалось то одно, то другое исконное его значение, но всегда при том сохранялись в нерасторжимом единстве и все остальные. Сотни производных слов народного языка, диалектных значений известных литературному языку слов, кругами расходясь от древнего корня, собраны в «Словаре русских народных говоров» (вып. 8). Среди них много редких древних слов, приближающих нас к представлению о доме и домашнем, которое сохранялось в народе еще недавно.

Общее значение слов с корнем дом- можно было бы описать как "искусственно выстроенное и для каких-либо определенных целей предназначенное сооружение": домец — деревенская игра, род лапты, домик — пчелиный улей, домник — чан для варки пива, домушка — будка для собаки, домовище или домовина — гроб, сруб над могилой, домовка — дом, жилище, домовина — дом, жилище, домовина — дом, постоянное жилье (в отличие от летних или зимних времянок). С помощью суффикса каждый раз как бы извлекается исходное значение общего для всех слов корня или уточняется одно из многих, очень конкретное его значение: домец значит одно, а домовище — уже другое. Суффикс тут будто лакмусовая бумажка в химических опытах, с его помощью возможное значение корня как бы проявляет себя и становится ясным для всех фактом языка.

С помощью других суффиксов также возникали слова с новым значением, связанным с домашним хозяйством, материальным воплощением хозяйственной жизни «дома»: домаство, домачность, домашество, домовье, доможира и др.; слова же домовка, домачка, домаха, домашна, домовня, домовица, домовитка и др. обозначают хозяйку, которая таким хозяйством распоряжается.

Третья группа слов как бы следствие второй, она определяет «домачность» с другой стороны. На основании этих слов можно судить о том, что домашнее хозяйство словно изолирует человека от всего остального мира, отстраняет его от внешнего: старая дева —домаха или домашка, домосед — домач, доможир, скупая одинокая женщина — домова, скряга — доможир; человек, остающийся дома для присмотра во время отсутствия хозяев, — домашник, домовник, домоводка, домовуха, домовщица и др.; даже одинокий злой дух дома (мифологические пределы сознания) — домовушка, домовид, домовик, домовитель, доможил и т. д. Идея одиночества, отверженности, замкнутости в пределах дома является несомненно поздней у русских крестьян, на это указывает и способ образования слов — уже не с помощью старинных суффиксов, а путем осложнения двух корней. Но не только хозяина изолирует дом от всего остального мира, изолирован и дом от дома, а граница между ними проходит как раз по тому, что называют домом.