Расширяющийся перед глазами мир, как в зеркале, отражен и в самом человеке. В период раннего средневековья, в отличие от родового быта, он не только не свободен, как прежде, но словно обручем охвачен со всех сторон. В переменчивых отношениях средневекового общества человек становится многоликим: и господин и раб одновременно, так что одним и тем же словом можно именовать и хозяина, и слугу, но только в разное время, в определенных обстоятельствах и никак не совместно; иерархия отношений в семье и обществе стала более дробной: отрок на службе, хлопец, ребенок, «детский» и все остальные — до старца.

Но вместе с тем основным и совершенно новым представлением о «жизни» становится то, что уже связывается со значением слова житие: не физическое бытие (что выражалось словом животъ), но морально-этический аспект бытия. При этом «житие» на земле непременно увязано с «жизнью» на небе. Средневековая мысль в высоком ищет оправдание, смысл и цель жизни; важно уже не то, что обозначалось как животъ, но еще и не жизнь: важно — житие. Нравственный тонус «жития» отстраняет простую проблему одного лишь «живота своего» — и в этом масштабе все изменяется сразу. И боль, и болезнь, и смерть теперь воспринимаются иначе, не так, как в родовом обществе, да и «жизнь человека» получает неведомые прежде краски. Образуется ряд переходов от одной возрастной ступени к другой, потому что и в жизни усложнились социально важные признаки человека. «Социологизируются» не только понятия, связанные с возрастными характеристиками, но и все, что лежало в глубинах семейных, родовых и других человеческих отношений. Оно проникает в социальные ранги старшинства и владычества.

И в этих движениях смысла все та же динамическая напряженность между абстрактно книжным понятием и конкретным народным представлением: молодой и юный, старейший и старый и так далее. Эти слова поддерживают одну идею, столь характерную для средневековых представлений о мире: все социальное приходит извне и свыше, на земле же — лишь конкретность и конечность этого. «Бытие» и «быт» существуют как будто отдельно одно от другого, но так только кажется, особенно современному наблюдателю, ибо на самом деле это — одно и то же, аналитически представленное в разных словах и в различных текстах: две точки зрения — сверху и снизу.

«Свобода» и «воля» также одно и то же, как одно и то же «заповедь» и «закон», «нрав», «обычай» и многое иное в этом «двойственном» мире: то, что является «своим», и то, что дается свыше как награда и ранг. Внутренним смыслом социальных движений этого времени, не вполне развившимся в Древней Руси, стало постепенное сближение этих противоположностей: свобода «стремится» к воле, обычай — к закону и т. д. Все, что прежде казалось высоким и было освящено небесным светом, теперь сближается постепенно с мирским и земным. Постепенно человек «перенимает на себя» те высокие социальные функции и ранги, которые в прежнем своем быту он доверял небесам. Но сразу же в сравнении с «небесным» мельчают прежде значительные слова. Постепенно сужая значения слов, на фоне других, близких по смыслу, но ставших более важными, изменяются слова муж, человек, люди и т. д. И так как феодальное общество особенно интересует связь между господином и слугой, из множества частных, конкретно образных, а иногда и случайных терминов постепенно в качестве основных, родовых по значению, выделяются два, включившие в себя все противоположности: знать и чернь. Особенность Древней Руси состоит в том, что в ней такой резкой грани еще нет, есть переходные и неустоявшиеся грани феодальной иерархии со множеством ступеней подчинения и зависимости.

Историки европейского средневековья глазами своих «героев» видели ту же картину. Однако национальное своеобразие проявлялось в словесных образах, в той «внутренней форме слова», которая возникает в глубокой древности при каждом новом назывании, затем разворачивается постепенно во множестве переносных значений слова, сохраняющих завещанный предками словесный образ. Не понятие «глава», свойственное западным языкам, а «вождь» лежит в основе наименований правителя у славян; под напором социальных движений возникает особая ценность руководителя, появляются наименования, выражающие наибольшую отвлеченность значения от образа: поводырь — ведущий — начальник — глава — вождь.

Известный толчок такому развитию понятий (как для правителя) дало славянам столкновение с культурами Запада, Востока и Юга и прежде всего с византийской культурой. Еще предстоит изучить степень воздействия этих культур на восточных славян специально в развитии языка, но уже сегодня ясно: принимали они не всё, а всё воспринятое воплощали в свои, славянские формы и сами в ответ давали соседям столь же много.

Время, описанное в этой книге, — эпоха Древней Руси — связано со схваткой язычества и христианства в борьбе за умы людей, за их волю и чувства. Таков основной водораздел в текстах того времени и в слове, которое изменялось под напором новых идей и настроений. Все это нашло свое выражение в воссоздании истории слов.

Древний русич желал обозначить словами по возможности все, что было вокруг него. Неопределенный и не всегда поначалу точный признак древнего словесного образа, выкристаллизовывался со временем в термин-понятие, что составляет определенный этап в постижении этого сложного мира. Средневековые поиски истины подвергают своеобразному изучению то, что прежде казалось неважным и слишком отвлеченным: конкретный мир языческого быта сменяется условной и пока что неясной отвлеченностью средневековых идей; научная абстрактность постижения мира будет достигнута позже — уже современной нам культурой.

В труде землепашца, ремесленника, в скитаниях купца или паломника, в книжной деятельности тысяч безымянных интеллигентов тех далеких времен, в дыму пожарищ, в жестоких сечах, в неистовой жажде жить рождалась и жажда знать — самая высокая и самая чистая радость человека.

Слова, отраженные в текстах той эпохи, помогают нам с известной долей приближения представить себе, как это было.

ВЯ — Вопросы языкознания, М.

Г. — Горский А. В., Невоструев К. И. Описание славянских рукописей Московской синодальной библиотеки, отд. II, ч. 2. М., 1859.

ГБЛ — Государственная библиотека им. В. И. Ленина, М.

ГПБ — Государственная Публичная библиотека им. М. Е. Салтыкова-Щедрина, Л.

ЖМНП — Журнал Министерства народного просвещения, СПб.

ИОРЯС — Известия Отделения русского языка и словесности, СПб.

ИпоРЯС — Известия по русскому языку и словесности, Л.

ЛОИИ — Ленинградское отделение Института истории АН СССР.

Памятники — Памятники отреченной русской литературы / Собраны и изданы Николаем Тихонравовым. Т. 1. СПб., 1863; т .2. М., 1966.

ПДПИ — Памятники древней письменности и искусства, СПб.

ПЛДР — Памятники литературы Древней Руси. М., 1979 и сл. (по томам).

ПСРЛ — Полное собрание русских летописей. СПб.; Пг.; Л.; М. (по томам).

РИБ — Русская историческая библиотека. СПб., 1872 и сл. (по томам).

РФВ — Русский филологический вестник; Варшава.

РЯШ — Русский язык в школе, М.

Сб. ОРЯС — Сборник Отделения русского языка и словесности, СПб.

Ст. — Старобългаристика, София.

Чт. ОИДР — Чтения в Обществе истории и древностей российских, М.

ЦГАДА — Центральный государственный Архив древних актов, М.

Даль — Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. 1—4. СПб.; М., 1880—1882.

Дан. Заточник — Лексика и фразеология «Моления Даниила Заточника». Л., 1981.

Копечны — Korečny Fr. Etymologický slovnik slovanských jazyků, Sv. 1. Praha, 1973.

Кочин — Кочин Г. E. Материалы для терминологического словаря Древней России. М.; Л., 1937.