Луиза слушала, всё ещё закрывая ладонями мокрое - который уже раз за эти часы, - лицо и мысленно благодаря Жозефа Менара за то, что он сказал "Клэр", а не "женщина, убитая вашим мужем..." И не считает ли он, подумалось ей, что мы невольно причастны к гибели Натали: если бы не взрыв, не узнала бы она эту историю... Но я не имею права спрашивать его - считает ли: о таком - молчат!..
- Через несколько часов, - продолжал Менар, - похороны, на которые я допущу только тех, чья связь с ней - родственная или по работе, - очевидна и общепонятна. Потому что сейчас я в этом смысле всего боюсь! И её семью - мужа и двух дочек, - велел взять под неусыпную и сверхсекретную охрану, поручив её надёжнейшим оперативникам, в том числе Клемену, который был тогда у вас... Сейчас, минутку... - Луиза увидела - он усиленно, даже "мучительно" припоминает нечто ещё... - Да, вот оно! Я сейчас в этом смысле настолько "боюсь всего", что... когда приедет ваш муж и вы расскажете ему, он, вероятно, захочет позвонить мне по "неофициальному" номеру, который я дал в тот раз, - так вот, пусть не делает этого, я категорически запрещаю это!.. Потому что я в течение последних суток постоянно переговаривался с этого телефона со своими сотрудниками, и он, очень вероятно, уже засвечен. Буду менять в ближайшее время...
- Но вы попытаетесь найти их - тех, кто сделал это? - заставила себя спросить Луиза, встав и зажигая ещё одну сигарету - вторую подряд... Я ли это спрашиваю, мысленно произнесла она... я ли, жена и соучастница убившего...
- Будем искать, пока не найдём, - непререкаемым тоном ответил комиссар. - Лично буду участвовать. Я начинал когда-то в качестве оперативника; и стрелять на поражение приходилось, и меня самого однажды пуля чуть в щёку не лобызнула - в сантиметре промчалась... бандиту терять было нечего... И я, если честно, не уверен, что, поймав, отдадим под суд, а не уничтожим на месте... - И он, усмехнувшись, добавил: - С вами я могу позволить себе такую откровенность - сами понимаете, почему...
Потому, подумала Луиза, что, "уничтожив на месте", он пойдёт по стопам Андре...
- Может быть, и лучше будет, если уничтожите, - вслух сказала она.
"Я ли говорю это - думавшая когда-то, что не способна испытывать ненависть? Но, наверное, если умеешь любить, нельзя не уметь и ненавидеть тоже!.."
Комиссар промолчал, пристально взглянув на неё, и ей показалось - он тоже сейчас подумал нечто подобное...
Несколько мгновений он стоял, колеблясь, сделать ли что-то, - такое впечатление сложилось у Луизы. И сложилось не напрасно. В служебном портфеле Жозефа Менара лежала ксерокопия первой части "Сказания об Избавителе". И ему очень хотелось дать ей этот текст. Но Мишель Рамбо просил - не рассказывать об этой вещи специально никому. Комиссар, конечно, не знал, где находится Рамбо в эти минуты. Он не более, чем Луиза, представлял себе, откуда взялась пересаживаемая почка, - ибо доступа к медицинской информации у него было не больше, чем у любого частного лица. И он мог бы попытаться позвонить журналисту, чтобы испросить разрешения поступить вопреки той просьбе в отдельном и особом случае. И неважно было бы, что шесть утра: Рамбо явно не из тех людей, которым можно звонить только в "детское" время. Но тогда надо объяснять, в чём заключается "особый случай", а Винсен и его жена, насколько он их знает, тоже не хотят никаких "огласок" - включая раскрытие этой истории "ещё кому-то"... И потом, продолжения-то ещё нет; оно выйдет именно сегодня, Менар знал это, поскольку ждал его с азартным нетерпением... хотя сейчас - после случившегося с Натали, - ему и не до этого... Но в любом случае, подумал он, зачем им фрагмент? В конце концов, что мне мешает увидеться с ними спустя несколько недель и дать "Сказание" полностью? Если Рамбо согласится; но я поговорю с ним не впопыхах, продумаю всё заранее... скажу - не "особый случай", а "мои знакомые, склонные к размышлениям на подобные темы" - и это не будет ложью...
- Начало седьмого, - сказал он через минуту. - Я уезжаю. И, завершая на доброй ноте, желаю вам часа через три-четыре - сколько там продлится операция? - поцеловать малышку Элизу. А потом, Бог даст, привезти домой и растить. Я уверен, что вы - сумеете...
Луиза подумала, что он хотел было спросить что-то о подробностях повреждения у малышки, о шансах на благополучный исход, - но не стал спрашивать и из деликатности, и потому, что деталей она, так или иначе, знать не может...
После его ухода она ещё долго стояла на веранде, вглядываясь в ещё тёмные контуры домов, наблюдая, как зажигается всё больше окон, и стараясь ни во что сейчас не вдумываться. Но не выходило. Ей представилось нечто приемлющее очертания то чаши, то древа, то пламени на фитиле исполинской свечи; и это нечто выхлёстывало то и дело летящие сквозь тьму заострённые на концах летящие... стрелы ли?.. кресты ли, живущим рассылаемые?.. Кому-то стрела убивающая: позавчера - Натали, такая умная, отзывчивая, красивая... вчера - мама Элизы... Женщина поёжилась и даже руку чуть приподняла, "защищаясь" от образа стрелы, поразившей два месяца назад эту "Клэр" и ещё четверых с нею... нет, это не то, они же сами готовили нам смерть... Кому-то крест пожизненный: вот и малышке этой, которая утратила маму, и пережила то, что всегда пребудет рубцом на памяти... и которая никогда не сможет жить без врачей, диет, режима... А нам? Нас - метнуло в бурю... и не сгинуть в ней можно было только решившись взять на души свои то, что вовек не расскажешь на исповеди... и, поправ закон, возложить на себя - так сказал комиссар, - венец сверхценности; но и бремя ответственности тогда под стать венцу: дерзнувшему пройти в ферзи больше не быть пешкой!.. И потому именно нам выпали этот вечер и эта ночь!
- 25 -
Мишель Рамбо сначала открыл глаза и увидел "молочно-потолочную" белизну с небольшими, но заметными - даже если глаз не особенно придирчив, - вмятинками и бугристостями... Да, так это же и есть потолок, подумал он... а вот длинные сдвоенные цилиндрические лампы... Затем он ощутил и осознал боль где-то в животе сбоку, но не страшную, довольно терпимую. Третьим, что воспринял Мишель в царстве яви, в которое он возвращался, был молодой женский голос, считывавший откуда-то череду чисел; четвёртым же - слово "пульс" - и вот тогда-то он всё и вспомнил. Сознание "открылось" - не постепенно, как занавес в театре, а мгновенным рывком; вот так же, неожиданно подумал он, я впервые пришёл в себя двадцать с лишним лет назад, после того ранения... А сейчас, значит, я очнулся от наркоза... мне сделали операцию, это позади... так, хорошо, а сколько же времени?... Мишелю "понравилось", что он, едва очнувшись, уже стремится хоть отчасти сориентироваться: молодец, надо так и дальше, сказал он сам себе... Кстати, здесь же сейчас где-то должен быть Буссель; но пускай... он же сам сказал, что сядет где-нибудь в закутке, так что он точно не увидит и не узнает... А что я им-то всем скажу, когда вернусь на работу? По личным причинам летал за границу? Ну, допустим... а "причины" будет время выдумать...
Мишелю нравилось и то, что мысли приходят о вещах второстепенных, и тон этого мысленного разговора с самим собою - спокойно-деловой... Так, теперь о главном... Но опять подумалось почему-то о Бусселе... надо же, это ведь всего часов семь назад он появился... а если бы я за пять минут до того уехал? Но ведь я уже думал об этом!.. НЕ МОГ я уехать раньше, не случайно довелось мне узнать об этом... то же самое я и Аннет написал; не случайно!.. Нет, я "понадобился", меня "нашли" и как будто спросили - выручишь, решишься, не подкачаешь?..
Ну вот, значит, это и сделано, подумалось ему; теперь - восстанавливаться... А что там с этой малышкой... с Элизой? Ей же именно сейчас пересаживают изъятую часть моей плоти!.. Удастся ли? Спасут ли?.. Но сделанное мною, - успокоил он эгоистическую струнку своего сознания, - в любом случае не напрасно: одну фарфоровую чашечку я уже уберёг от ножа, от рубца... Тем людям, спасшим Элизу, в этом смысле тяжелее - они же ещё не знают, не втуне ли всё совершённое ими...
