А что же Аннет? Знает ли она уже? Едет ли ко мне? Или приехала и ждёт моего пробуждения?..

"Вы проснулись? - услышал Мишель. - Вы чувствуете боль?" Увидел над собой молоденькую медсестру в чепчике, с немножко наивным рисунком губ. Попробовал подмигнуть... получилось "вяло" - все мышцы словно бы "затекли", как затекает у него иногда левая нога. "Немножко" - ответил полушёпотом. "Хотите пить?.." Она поднесла ему - к правому уголку рта, прозрачную трубочку. Вода освежила его... и болит вроде ьбы меньше...

Знакомый голос врача - того, который его оперировал, - произнёс откуда-то сбоку:

- Здесь ваша жена, господин Рамбо. Вы хотите видеть её сейчас или сказать ей подождать ещё?

"Да, Аннет уже здесь!" Он вдруг почувствовал себя словно бы летящим бадминтонным воланчиком: его отправили в полёт, удар-запуск уже состоялся, но вот-вот его примет на свою пружинистую поверхность другая ракетка... Принять можно снизу, "подбросом", можно - с замахом, отведя ракетку вверх и назад, а можно ещё резким отбоем сбоку, извернувшись, тем движением, которое делает и он сам в настольном теннисе - когда шариком надо "выстрелить" почти горизонтально, рискуя вмазать в сетку... но уж зато если он пройдёт поверх её, то мало кто отразит такой "выстрел"... Они с Аннет часто играли и бадминтон... да почему "играли"? - рассердился он на себя за это прошедшее время; будем ещё тысячи раз играть!.. Но сейчас - как будет она принимать его, Мишеля, резиново-сетчатым воланчиком летящего к ней на лоно её души?..

- Позовите, - откликнулся он... хотел в полный голос, но получился опять полушёпот - сил ещё мало...

Теперь... он сделал мысленную "затяжку", представил себе кружево дымных струек перед лицом. Надо собраться... Он очень волновался - что она ему скажет?.. Закрыл секунд, наверное, на десять глаза. И сам не понял, тогда ли отомкнул их, когда уже услышал её шаги, или чуть раньше... Шаги - лёгкие, "испуганные"... да, успел он подумать, она же ещё не знает, каким увидит меня... Но вот и она! Вязаный серый жакетик - тот, что его мама подарила, - волосы неприбранные, распущенные... И руки чуть выставила перед собой - это тоже у неё в моменты боязни бывает, и только ли у неё?.. А глаза - "взлетающие", как двадцать лет назад в аэропорту... Может быть, это воспоминание придало ему сил, но ей он сумел по-настоящему, подбодряюще, подмигнуть. И сказать - первый, - тихо, но уже не шёпотом, в голос: "Сердишься на меня?.." А она стремительно приблизилась, наклонилась и - прежде чем ответить что-либо, - поцеловала в щёку. И затем произнесла: "Я уже отсердилась..." Ну всё, вот воланчик и соприкоснулся с мягкой проволокой принимающей ракетки, он любовно подброшен ею и, может быть проплывёт сейчас меж звёздно-выемчатыми кленовыми листьями... кстати, для всех остальных я ведь "в Канаду улетел", подумалось ему по ассоциации; мне же ещё надо будет где-нибудь "канадские сувениры" достать... и спросят - а что же не фотографировался... да ладно, выкручусь, главное сейчас - этот её поцелуй!..

Человек иногда удивительно многое припоминает и передумывает за краткие мгновения. Мишелю сейчас вспомнилось, когда она в первый раз поцеловала его. И Аннет выхватила из памяти в эти секунды то же самое. Это было в тот его первый приезд к ней, после русского фильма о погибших на войне пяти девушках, но ещё перед тем, как зашли они потом в кафе... У него схватило вдруг ногу, он беспомощно припал на одно колено... и, осознав, что произошло, сказал ей - виновно и в то же время немножко "резко": "Аннет, я умолчал об этом в самолёте... но у меня это иногда бывает - это от ранения того, понимаешь, нерв задело..." И был в сказанном тон "вызова" - "примешь ли меня таким?" Тут-то она его и поцеловала - это было ответом. А когда они расставались в тот раз, - промолвила ему "компетентным" тоном без пяти минут психолога: "Свои слабости, Мишель, имеет смысл скрывать от тех, кого опасаешься, а не от тех, с кем вместе созидаешь близость".

А сейчас Аннет просто, любящим, но не "жалостливым" голосом - жалость нужна ему меньше всего, она-то знает, - спросила: "Болит?" Он сумел сделать слабое, но заметное движение головой вбок и отозвался: "Не дико, слегка..."

Она не сказала ему то, о чём думала в такси. Нет, не надо, подумала она, не надо о том, что я хочу быть "фарфоровой чашечкой". Не надо, потому что ему послышится в этом пусть невольный, но упрёк за ту давнюю вину... А упрёк разрушителен - даже кажущийся...

- Я не стал бы этого делать, Аннет, если бы... кто-то взрослый... - ну вот, отлично, у него получилась уже целая фраза... - Но ей - одиннадцать лет; и я не мог...

- Я всё понимаю, Мишель, - она подправила ему подушку. - И я видела её... и её отца, - и даже говорила с ними.

- Ты - с ними? - Он резко - Аннет даже испугалась на миг, - подёрнулся головой к ней... - Но доктор сказал, что не пустит их на отделение...

- Он и не пустил. Но... Мишель, слушай и лежи спокойно, нельзя тебе так сильно двигаться сейчас...

Он почти физически почувствовал, что плёнка ощущаемой ещё пару минут назад "немощи" окончательно лопнула... Может быть, подумалось ему, это, если лежишь вот так, даже на пользу - чтобы взяли и взбудоражили чем-то неожиданным...

- Знаешь что, - сказал он ей - уже громче, - те же самые слова, что часов семь назад Бусселю, - садись и давай рассказывай.

Аннет охватила радостная дрожь: он на её глазах уже - и ведь считанные минуты прошли, да и минуты ли?.. - превращается в "обычного Мишеля"... Он будет таким же, каким был, у него сильный организм и сильная воля... Она послушалась, взяла белый стул, уселась и, положив ладонь - через одеяло, - на его руку, туда, где вырисовывались её очертания, - рассказала, как заметил её, идущую по входному этажу, тот человек, и почему он понял, что она связана со всей этой историей...

- Постой, - прервал Мишель, потеребив через одеяло её ладонь, - обо мне он хотя бы не узнал, Аннет?.. Ты не проговорилась, что жена?..

- Нет, об этом не волнуйся... но давай я лучше тебе всё своим чередом, ты слушай... - Ему припомнилось - это она примерно как тогда, в редакции, Буссель сказал - дескать, не забегай, дай по порядку... Ему было приятно это "примерно как тогда", символически УЖЕ как бы возвращавшее в здоровое состояние.

Он больше не останавливал Аннет, и она подробно рассказала о разговоре с человеком, подошедшим к ней. Как держалась сначала напуганно-отстранённо, но он заговорил о "вечном долге", который словно бы желал возложить на себя одного, и о "качелях", подобною которым иногда становится жизнь, - "это почти тот же образ, Мишель, тот же, что ты когда-то..." И как девочка эта с тревожно-жертвенным лицом угостила её сладким колечком и так бережно-сопереживающе смотрела на отца - боясь, что он допустит неловкость... И как дала она им, расставаясь, "Сказание об Избавителе" - "я не могла не сделать этого, Мишель... и ты ли не поймёшь, почему?.."

- Я пойму, - вздохнул он. - Ладно, сделано так сделано...

- Знаешь, мне кажется, - сказала Аннет, - что у них тоже нечто очень сложное в жизни было... и, может быть, никогда не завершится... По лицам и по речи кажется - тут тоже некое "предстояние перед тайной", как ты пишешь...

- Даже так? - Мишель удивлённо-заинтересованно приподнял веки: он очень серьёзно относился к её высказываниям о людях. И душевная тонкость, и профессия давали ей возможность улавливать происходящее в душах людей... Да хотя бы и в его душе - ещё двадцать лет назад, в аэропорту и в самолёте... - Слушай, а кто они вообще? Впрочем, они тоже, наверное, скрывают имена?..

- Скрывают от праздно любопытствующих и от прессы; но мне он - хотя я спросила, сама не назвавшись, - своё имя сказал: Андре Винсен...