Сейчас надо будет действительно лечь спать, подумала она затем... нет, заснуть вряд ли удастся, но хотя бы вытянуть полузатёкшие ноги; а телефон я положу рядом и попрошу доктора, чтобы мне дали номер, на который можно будет звонить в хирургическое и узнавать; и мне чтобы звонили и сообщали... И как же хорошо, что Жюстин поедет с Андре, чтобы он не вздумал брать машину... Боже, хоть бы доехали они благополучно и туда, и потом обратно... и наставь его, чтобы он родителям своим рассказал ВСЁ... так же бережно, как Жюстин открыл это...
Взгляд Луизы падал то на спящую малышку, то на Жюстин, то на Андре... Она старалась охватывать взглядом их всех одновременно, как бы уславливая, укрепляя и защищая тем самым желанную целостность, пытаясь заручиться согласием той силы, в чьей руке они трепещут, - помочь, не дать рухнуть в пучину!.. Боже великий, светлый, святой, Ты ведь позволишь нам стать одной семьёй?.. Мы не будем жить, как жили раньше, но позволь, чтобы не на алтаре вершилось наше искупление, а в любви, в заботе... и доченька наша станет ей старшей сестрой... да и разве она уже не стала ею?.. И как же замечательно, что именно он, Андре, стал первым, кто облёк в слова этот помысел - удочерить!.. Именно он, который однажды, услышав историю чьего-то усыновления, сказал: знаешь, я в принципе люблю детишек, но далеко не уверен, что был бы способен на любовь, подобную родительской, к чужому ребёнку... Так он тогда сказал; но ведь Элиза - уже совсем не чужая, разве может она быть нам чужою... она, вытащенная нами из машины за несколько секунд до взрыва?.. Она, ради которой Жюстин готова была лечь под нож, а мы подписали согласие...
И он непривычен, конечно, к житейским трудностям, мы все непривычны; но если мы выдержали такую ночь, то выдержим и "хлопоты"... Дай Боже, великий и святой, чтобы "хлопоты", чтобы "затраты", - всё это уже не страшно!..
А Жюстин думала, глядя на спасаемую сном от непрерывной боли крошечную девочку, что вот и будет у неё теперь, кроме младшего братишки, ещё и сестрёнка... Если Бог так добр, - прозвучало в душе её снова, - Он не может не спасти её; и она будет с нами, и будет играть в тех моих куколок, которые порой словно бы смотрят на меня с лёгким укором - почему ты всё меньше достаёшь нас с полочек, неужели тебе уже не интересно наряжать нас в матерчатые и пластилиновые платьица и строить для нас магазинчики одежды и рестораны?.. Теперь я опять часто буду в вас играть... вместе с ней... Жюстин нравилась мысль о том, что она будет, делая это, вновь и сама окунаться в детство. Можно делать это, конечно, и с Пьером, помогая ему собирать мозаику или паззл, но ведь у него по большей части солдатики да машинки, в которые он куда больше любит играть с приятелями из садика, чем со мной. А теперь будет опять мир маленькой девочки, который я с ней разделю... Мы привезём её домой, и я приглашу подруг... и познакомлю их со своей новой сестричкой... А сейчас мы поедем с папой к бабушке с дедушкой; и так хорошо, что я буду с ним рядом, когда он будет им рассказывать ВСЁ!.. И мне он обязан досказать - про этого комиссара, который к нам приходил, и про остальное... И как же хорошо, что он открыл это мне... он так тревожно, так беспокойно тогда смотрел в машине, когда ехали с Бланш и Валери; и неужели же он опасался, что я, узнав, буду иначе относиться к нему?..
А он - её папа, - тоже думал сейчас о том, что, если им дарована пощада, то она должна, должна быть полной! Элиза не может не быть спасена!.. Он, как довольно многие тяжело переносящие стресс люди, был очень склонен к самообнадёживанию - оно защищало, поддерживало, давало толику уверенности!.. Он начинал осмысливать в эти мгновения свои слова "мы удочерим эту малышку" как данный им - во имя её спасения, - обет. Обет, данный перед ликом ангела, явившегося, чтобы возвестить - "не поднимай руки твоей на отроковицу"! Перед ликом ангела, нисшедшего с небес - в белом халате, в обличии доктора Бернуа, спустившегося на лифте из отделения хирургии сюда, на входной этаж... Это обет и ради спасения Элизы, и в благодарность за пощаду... и ещё за столь многое... Он понимал - надо обдумать, прочувствовать это всё, но для такого обдумывания надо чуть успокоиться расслабиться... поэтому - не сейчас...
Луиза повернулась к нему и к дочке, положила руки им обоим на плечи, и напутственный шёпот её зазвучал в тиши, нарушаемой лишь капанием из укреплённых над Элизой, наискосок, то ли пластмассовых, то ли полиэтиленовых мешочков: "Езжайте, родные мои. Я уверена, вы оба найдёте верные и бережные слова, и сможете наилучшим образом рассказать ВСЁ. И моим родителям мы потом расскажем... На, держи, - она быстро достала из сумки и протянула Андре горстку мелочи, - ты, может, кофе себе возьмёшь из машинки внизу... здесь почему-то нет... бери всё..." "А ты как же?" - спросил он. "Мне здесь дадут, наверное... и булочки те из кондитерской берите, мы и забыли о них... покушайте... ну, мне оставьте вот этот творожничек и вот это колечко... идёмте, я тоже выйду, я затянуться хочу несколько раз... знаешь что, Андре, дай-ка мне штук пять твоих мальборин, а по дороге купи нам обоим с запасом... Доченька, поспи в машине..." Она говорила быстро, оживлённо; на неё тоже нахлынуло сейчас нечто эйфорически радостное... Они, глянув на малышку, вышли втроём, провожаемые доктором Бернуа, дежурным реаниматологом и Лорен, в боковой коридор; оттуда через незеркальное стекло просматривалась полуоткрытая "курительная" веранда, на которую можно было пройти сразу, через неказистую, "дикую", с грубой дырчатой скважиной, дверь. Здесь - вновь обнялись... "Она будет жива, я не просто надеюсь, я прямо-таки верю в это!.." - промолвила Луиза. Жюстин и Андре откликнулись на это молча - только глазами, - словно опасаясь малейшим звуком спугнуть некую духовную сущность этих её слов... Здесь же они и расстались с нею, вышедшей на веранду, и зашагали - тем же самым путём, которым шли менее получаса назад, но в обратном направлении, безмерно уставшие и объятые счастьем спасения... Вот справа лифт, на котором, получается, спустился к ним сюда доктор Бернуа, неся благую весть... Винсен бросил взгляд на светящуюся над кнопкой вызова цифру "три"; а где-то наверху в этот момент вновь гулко сомкнулись двери кабины, и, уже сворачивая из коридора налево, они услышали монотонное гудение спуска... Дальше по входному этажу; вот приёмный покой... Здесь что-то побудило Винсена оглянуться - посмотреть, кто же ехал сейчас с этого третьего этажа; он увидел женщину в сером вязаном жакете и чёрном беретике, которая, полузакрыв лицо ладонью, медленно шла, свернув туда же, куда и они... "Наверное, что-то тяжёлое с близким человеком, - подумалось ему, - не надо вглядываться, она и так явно отгораживается от чужих глаз..." Вот и выход на тот самый пандус... "Минутку, - сказал он дочке, - вот кофемашинка, я чёрный кофе возьму... а ты - хочешь швейцарского какао?.." "Ой, папа, точно, я его так люблю... с булочками попьём - и поедем!.." Доченька моя, родная, спасённая, восторженно думал он... ты не ляжешь на жертвенник, ты будешь кушать сладкие колечки и пить шоколадное молоко!.. Но и с шоколадным молоком, и с чёрным кофе получилась заминка, потому что монетка - два евро, - не сглотнулась сейфовым механизмом, а, сухо звякнув, вывалилась назад, в выемку для сдачи. И со следующими двумя - в одно евро и опять в два, - произошло то же самое... Он не мог сейчас злиться по-настоящему, только с лёгкой досадой махнул рукой - надо же, не работает... "Ладно, - сказал дочке, - попрошу водителя остановиться где-нибудь на бензоколонке, где ночью горячие напитки и прочее..." Затем невзначай бросил взгляд на большой настенный щит с номерами этажей и названиями находящихся на каждом из них отделений; против номера "три" было написано - "Хирургия внутренних органов"... И - боковым зрением уловил всё так же медленно идущую мимо, к выходу, и всё так же частично закрывающую лицо ту самую женщину в сером жакете... "Она ОТТУДА" - шепнул он Жюстин, лёгким кивком указав ей, кого имеет в виду... "Откуда, папа?.." "Из хирургического; оно на третьем, и она оттуда ехала на лифте... По ней чувствуется - у неё что-то случилось... не связана ли она?.."
