Она неожиданно согласилась. "Да, хорошо... давайте потом... после всего... " И мысленно вернулась вновь к началу услышанного ею... Получается, достаточно порой щелчка чайника, чтобы люди были брошены в бурю, брошены, подобно щепкам в костёр... И что же от нас зависит?.. И что же мы решаем?..

И о том же самом думал в эти часы Мишель Рамбо - находясь в часе езды от них, в другой больнице, проходя рентген и лабораторное обследование... Что мы выбираем, есть ли он - выбор?.. А может, и лучше, если нет его? Ибо если считать, что он есть, то как же виновен я перед близкими... как же больно я делаю Аннет, и сестричке Сюзан... а может быть, и маме, и ребятам, если они всё-таки узнают, что не в командировку я ездил, а... Аннет проснётся, и не увидит меня рядом, схватится за телефон, увидит сообщение, дрожащими руками откроет электронную почту... прочтёт... Любимая, пойми меня - нельзя иначе! Меня оправдывает перед тобою то, что нет выбора!.. Как же больно будет ей... хорошо ещё, что она спит крепко и, наверное, не позвонит мне до того, как... Боже, ведь и в самом деле нет у нас этой самой "свободной воли"; вершится действо, и сотворённые для него живые куклы не знают, к чему что приводит... Буссель не знал, что его рассказ бросит меня сюда!.. Кстати, и в N... он поехал к той знакомой своей... и не та ли это дама, которая главного редактора полтора часа прождала месяц назад? Она именно оттуда, кажется; она хотела поместить у нас какие-то детские головоломки... Но если так, то ведь не кто иной, а я... ведь это же я тогда сказал ему, подмигнув, - скучает девушка, ты бы подкатил, скрасил ей сидение в приёмной... А он, помнится, оценил мой полушуточный совет - и в самом деле подсел, разговорился... И, если это она, если именно к ней он хотел приехать нынче вечером и поэтому оказался там, - то, значит, я же сам и раскрутил "качели", от удара которых не имею права отскочить сейчас!..

Да, десять лет назад, узнав ненароком - он не хотел этого, - о его поступке в метро, она сказала, что боится этих самых "качелей"!.. Он обещал ей твёрдо - и блюдёт это, - больше никогда не нарушать верности; но "качели" - Аннет понимала тогда, понимает и теперь, - остались; осталась возможность чего-то, что возьмёт и повлечёт куда-то; и вот - сейчас это именно так!..

Нет выбора! Тем более, что он чувствовал: вся эта цепочка обстоятельств - начиная с его брошенных Бусселю слов о "скучающей девушке" и кончая тем, что Антуан ввалился к нему несколько часов назад, чтобы стрельнуть сигарет, - выстроилась как будто нарочно для того, чтобы поставить его, Мишеля, на некий словно бы уступ-утёс, откуда нельзя не прыгнуть в море. Ибо иного пути с этого уступа нет, пологий отход заказан ему, если он хочет остаться собой... Да, это изощрённо рассчитанное и продуманное взаимодействие ниточек-приводов; они влекут не видящую их куклу и водворяют на позицию... Куклу живую и чувствующую; но в том-то и соль вселенского театра!..

Он ловил себя на желании - скорей бы! Скорей бы всё уже решилось. У него очень здоровый организм, вряд ли он не будет сочтён годным для донорства; так пусть же, наконец, будет уже наркоз, и уйдёт сознание, чтобы вернуться уже когда Аннет будет знать - и, наверное, уже будет тогда рядом. И уже надо будет восстанавливаться - да, только это! И впереди будет заживление, и возврат к полноценной жизни!.. Иначе нет смысла пробуждаться, подумал он... Да нет, чепуха... доктор сказал, что человек в хоккей играл без почки, а они же там не только на коньках мчатся, у них же там сплошные травмы, и защитное снаряжение специальное, они же там под шайбу всё время прыгают, чтобы ворота заслонить; а если так, то, значит, для меня с моим настольным теннисом это... я это тем более ощущать не буду... А на Эверест я и так не полез бы, и в бой мне больше нельзя... так что будет та же самая жизнь, что и раньше!..

Да, будет, дай-то Бог, та же самая жизнь: солдатика, получившего рубец, вернут на полку или, скажем, в игрушечную крепость. Это уже не совсем новый солдатик, ему больше не надо ходить в атаку, но для ночной стражи, скажем, он ещё подойдёт...

Мишель помнил - и сам не знал, жалеет ли, - что почти не играл в детстве в солдатиков, что перестал в них играть после гибели Ноэми. Ведь накануне той страшной ночи он хотел принести ей пластмассовых рыцарей, чтобы расставить на стенах построенного ими города; и больно было ему потом смотреть на эти фигурки, и не было желания ни прикасаться к ним, ни чтобы дарили нечто похожее... Сыновьям он, правда, покупал когда-то по их просьбам целые наборы, но и с ними практически не играл в человечков с мечами, луками и боевыми топорами или с выставленными наискосок-наперевес автоматами. Ему казалось неинтересным создавать миры, населённые теми, кто - даже если в воображении прокручивать некие драматичные истории из их жизни и диалоги между ними, - никогда не сможет ничего сказать самому сценаристу. И ещё - становилось не по себе: а что, если бы эти человечки внезапно всё-таки взяли и ожили? Вот тогда - что услышал бы от них творец их игрушечной ойкумены? Творец, швырнувший их всех в эти сражения, сумятицы, опасности..? А может быть, они крикнули бы ему ненавидящими, проклинающими голосами: "Ты, затевая свою игру, не подумал о том, что мы можем оказаться живыми, что нам может быть больно!.."

Другое дело - литературные герои. С ними создатели эпопей всё время переговариваются, и настоящий писатель - так думалось Мишелю, - получает некое таинственное согласие от творимых им образов на то, чтобы повести их тою или иной стезёй. Сейчас он понимал, почему так долго не получались у него сюжетные вещи: едва ли не главная причина в том, что не было уверенности, насколько "присущи" были мыслившимся ему когда-то героям поступки, которые он примерял к ним. Но в "Сказании об Избавителе" всё уложилось: ни Тетрарх, ни его близкие - если когда-нибудь, в иных измерениях, допустим, выпало бы встретиться с ними, - не оспорили бы написанного им. Он чутко прислушивался к ритму жизни своих образов. Вот, например, по первоначальному замыслу жена Тетрарха не была с Исцелительницами, она умерла незадолго до мужа; Аннет права, он, автор, "умертвил" её для того, чтобы Тетрарх-Избавитель не должен был покидать её, уже немолодую, отправляясь на Остров, навстречу своей гибели... Но она "попросилась" в дома больных; прежде чем склониться перед своим возлюбленным господином, моля не запрещать ей разделить подвиг дочерей, она "сказала" самому Мишелю: "Почему ты так поступаешь со мной? Разве я не жена Избавителя, разве мне пристало стоять в стороне от спасающего деяния?" И он подчинился её словам...

А к нам - прислушиваются? Тот, Кто сотворил нас, - улавливает ли он, старается ли уловить, чего мы жаждем и чего отвращаемся... не только ради интереса, но и чтобы, внемля нам, поступать с нами согласно движениям наших душ?.. Получим ли мы когда-нибудь ответ на это?..

Но сейчас не получалось думать об этом. Думалось о близких. Перед операцией надо послать заготовленное письмо Аннет. И SMS. И тогда - всё! Тогда оставить телефон вместе с ноутбуком на хранение. Потому что если она в оставшийся промежуток времени успеет позвонить... у меня может не хватить силы воли, я могу ответить... но нельзя! Я должен сдать телефон, прервать связь...

И, наконец, все проверки закончились. И он услышал: "Да, вы можете быть донором". Рядом со сказавшей это медсестрой стоял врач с бородкой под капитана.

- Сколько у меня ещё времени? - спросил он.

- Минут двадцать до начала анестезии. Кофе вам... да и вообще пить ничего больше нельзя, но можете выйти покурить.

- Тогда вот что, доктор. Я прямо сейчас пошлю жене письмо - оно написано, только открыть ноутбук и вставить флеш-накопитель... И отправлю телефонное сообщение, чтобы открыла почту. Сделав это, я выключу телефон. И очень прошу: если она будет звонить сюда, на отделение до момента, когда я лягу, - скажите ей, что... уже началось!.. Пусть не знает, что со мной была бы ещё возможна связь... Вы обещаете мне пойти на эту... неправду? Мне это очень важно.