А мой папа, мой любимый папа не посчитался с законом, и убил сам - чтобы до конца, чтобы полностью защитить нас!.. И моя любимая мама приняла это, она, значит, помогала ему скрыть содеянное от тех, кто это расследовал... они потом расскажут... И вот теперь именно они бросились спасать Элизу - никто иной, именно они!.. Жюстин осознала: это неразрывно связано с ТЕМ поступком отца. У неё не получалось уяснить и облечь в слова суть этой связи, но связь - была!..
Именно об этом и думалось Жюстин, когда она сидела за невысоким столиком напротив женщины-анестезиолога, которая рассказывала ей, с бережной тщательностью выбирая фразы, о принципах действия общего наркоза...
- 18 -
В четверть двенадцатого Мишель Рамбо очередной раз отложил в сторону сигнальный экземпляр ЛФ, который просматривал перед публикацией. Вторая часть его собственного "Сказания" выглядела нормально. Он крайне не любил, когда оформители пороли отсебятину и сопровождали его тексты стилизованными иллюстрациями или некими "вензелями" по кайме. Их и не было: что ж, отлично... Надо посмотреть ещё кое-что из написанного коллегами - и, наверное, можно домой. Главный редактор перед выпуском обычно просил, чтобы несколько авторов - в том числе и он, Мишель, поскольку считалось, что у него хороший вкус, - проверяли уже напечатанный номер: мало ли что можно ещё подправить... Редактор именно просил, не настаивал, но в этот конкретный вечер Рамбо решительно не видел причины не приехать - почему бы нет?.. Конечно, приходится сидеть на ночь глядя, но и Аннет сегодня сидела до одиннадцати, проверяя многостраничные семинарные работы студентов: надо срочно выставить оценки. Она только что, минуты две назад, звонила, сказала, что закончила и пойдёт спать, и младший, Матье, устал сидеть за компьютером и тоже ложится...
А старший, Виктор, едва начались эти самые каникулы, укатил с двумя товарищами на несколько дней в гостиницу на южном побережье, где некоторые в начале ноября ещё решаются на купание. Мишель и Аннет очень волновались перед этой поездкой... Он лишь месяц назад сдал на права - со второго раза, - и уже успел обкатать семейную машину, но каждый раз отец пока ещё сидел рядом: по закону положено, чтобы в первые месяцы при ведущем машину новичке был сопровождающий с длительным водительским стажем. Теперь он поехал с такими же юнцами... Парень на год старше, сдавший уже месяцев девять назад, - единственный из троих, кто может в этом случае вести, и машина у него тоже своя, купленная ему родителями... Вот на ней-то они и поехали. Виктор дал слово - за руль не садиться. Верить ему можно, но... мало ли что, думалось папе с мамой, туда часа четыре езды... вдруг по тем или иным причинам всё-таки придётся ему подменить приятеля... Заедут, скажем, куда-то перекусить, и тот возьмёт пива... Чужой сын - не свой, с него обещаний не возьмёшь... Но туда они, слава Богу, уже доехали, Виктор звонил час назад. А теперь ещё и купание это... Дело не в том, что простудиться можно, ноябрь всё-таки, - дело в том, что он сейчас лишь на полгода старше, чем был сам Мишель Рамбо, когда чуть не погиб на реке, спасая Жюля; и образ опасности, связанной с купанием без спасателей - а их там, на курорте этом, не будет, не сезон, - томит душу не только по-женски боязливой Аннет - нет, им обоим. Томит настойчиво и неотвязно... это нечто вроде "фобии". Правда, и не заплывать далеко сын тоже обещал, и плавает он очень хорошо - водили и его, и брата в бассейн с детства именно чтобы научились на всякий случай... Да и сам Виктор совершенно не склонен к бездумно-никчёмному риску, и есть ему - опять же, слава Богу, - чем самоутверждаться без этого; и Мишель уже говорил ему то, что сам слышал когда-то от отца, - подвергать себя опасности можно и нужно лишь защищая кого-то, а не впустую...
Рамбо опять придвинул скреплённые листки сигнального экземпляра, открыл концовку "Сказания об Избавителе". Да, вроде бы всё нормально. И очень добавляло ему авторской уверенности - и раньше, и теперь, - то, что он всегда перед сдачей той или иной вещи в печать показывал написанное жене. Когда-то, в самолёте, она "творчески" слушала его, а теперь, вот уже сколько лет, она - творческая читательница. В ней нет ни малейшей жилки критиканства, она вчитывается или вслушивается - а потом высказывает свои впечатления. И он может сверять с ними свой замысел: удалось ли ему выразить, передать что-то не прямо, а через тон, через настроение... А почему именно "Тетрарх", спросила она, - потому, наверное, что хотел он выразить в именовании оттенок властвования? Да, точно... Мишель много читал по истории, он знал, что тетрархией называлась в позднем Риме административная система разделения власти над страной между четырьмя наместниками, воинского же звания такого, кажется, не было нигде. Но ему надо было наречь своего героя так, чтобы имя звучало одновременно величественно-властно и по-древнему... И ещё Аннет сказала: ты проводишь мысль, что наибольшая социальная ответственность бывает у тех людей, которые избавлены от обид, которые на высоте положения; тот, кто уязвлён, задет, тем более унижен, - едва ли пойдёт на риск ради других и возьмёт на себя такую ношу, как, допустим, этот Тетрарх... Да, ответил он, это и есть одно из принципиальных отличий ферзя от пешки... А потом Аннет ещё спросила - а для чего ты "убил" его жену? Наверное, чтобы не было у него потом, спустя годы, ощущения, что, решившись плыть на Остров с дружиной, он "бросает" её - одну?.. И это тоже было отчасти так...
Да, может быть, получится ещё и продолжение; можно действительно создать как бы летопись этого Города... У Мишеля ещё не складывалось ничто преемственное тому, что он уже написал; но его захватывал образ этого патриархального могущественного полиса, в котором действуют герои и подвижницы, люди которого храбры и горды и вместе с тем милосердны к слабым... Можно, можно изобразить, скажем, неких потомков этого Тетрарха-Избавителя, и придумать сюжет, который даст им возможность проявить себя; и, может быть, в этом сюжете будет ещё и любовная линия... любовно-жертвенная, мелькнуло вдруг в мыслях словосочетание... Это будет параллельный мир, подобный нашему - не дублирующий нашу историю, но всё же именно мир людей. Некое вкрапление фэнтезийности допустимо... ну, скажем, эти морские чудища и волны, поглотившие Остров... это пусть будет, но не надо эльфов, гномов и прочих хоббитов. Он не особенно любил Толкиена и его подражателей - в том числе потому, что все эти "вроде как бы люди, но не совсем" казались ему излишними, ненужными. В "эльфах" есть нечто паразитическое, самодовольное; и чем они заслужили право смотреть на людей свысока? А ведь люди в той эпопее в достаточной мере приемлют это... "Гномы" - если они сильны, отважны и благородны, то почему им отказано в эстетичности? А хоббиты... ну чего стоит вся их доблесть, если их независимая страна существует лишь пока более сильным общностям не вздумалось поработить их? Что это за жизнь, если ты жив и свободен постольку, поскольку это допускается кем-то более сильным?.. Мишель точно так же не любил фантастику, в которой изображались бесконечно превосходящие нас по развитию инопланетяне... или превосходившие ранее, куда более древние, не напавшие на нас и не подчинившие нас себе лишь потому, что они нас, к счастью, "не нашли" прежде чем на Земле появилась мощная технология... Ему казалось более вероятным, что мы всё-таки уникальны; а если и нет, то уникальна наша блестящая цивилизация, и где уж там кому-то прибрать нас к рукам? Это мы до них сами доберёмся - ну, то есть, вернее, наши потомки!..
И этот мой параллельный мир, продолжал думать Рамбо, - мир людей, пусть ещё не знающих пока многих тайн естества, но гордых, храбрых и умных, над которыми не может взять власть никто "извне" и потомки которых достигнут того же, чего удалось достичь нам... Я обязательно напишу продолжение, решил он...
