Он, произнеся эту речь, удивился, сколь наружно спокойно всё это выговорилось. И подумал, что, может быть, перевалил за некий пик ужаса и боли - так что теперь происходящее начинает как-то укладываться в восприятии...

Врач кивнул: - Наверное, вы правы... Действительно, не до формальностей. То есть все формальности сводятся к тому, чтобы утвердить - на уровне дирекции нашей больницы и той, окружной, - решение о донорстве и операции... а потом направить по факсу запрос в суд и по факсу же очень быстро получить разрешение. В таких случаях, когда иначе летальный исход, с этим не тянут... - Он посмотрел на Луизу, которая не очень вслушивалась в этот диалог, продолжая водить рукой по обнажённому тельцу ребёнка там, где, ей казалось, болело... - Знаете что, мадам... вы сядьте, попейте чай... Она сейчас не очень плачет, вам не обязательно возле неё стоять... Вскипятите, пожалуйста, воду - обратился он к дежурному, - а вам, сударь, чай или кофе?..

- Лучше кофе и мне, и ей, - сказал Винсен. - Спасибо. Это очень кстати, а то у нас мелочи может не хватить потом - в смысле, для кофемашинки... "Надо же, я как будто действительно почти спокоен, - подумалось ему, - или во мне что-то заморозилось сейчас?.."

Насыпав сахар и кофе в два одноразовых стаканчика с кипятком, он увёл Луизу на служебную лестницу...

Было почти пол-двенадцатого. Они сели, прижавшись друг к другу, и осознали - ночь уже наступила. Дым от двух сигарет, всплывая под потолок, напоминал дым, всходящий над полем боя, и Андре с Луизой показались себе в эти мгновения двумя ранеными, которым надо куда-то идти, чтобы добраться до своих, но которые не знают пути...

- Судная ночь, - прошептала Луиза. - Боже, мне кажется, что это и в самом деле Судная ночь... Мне кажется, мы замираем сейчас, мы трепещем сейчас в чьей-то руке, вырваться из которой нельзя...

"Мы схвачены сейчас дланью, которая может, если пожелает, разбить нас вдребезги, расколоть на микрочастицы, распылить и рассеять" - вспомнилось Винсену подумавшееся час с лишним назад...

- И Тот, Кто держит нас в своей руке, конечно, уже решил - пощадит или нет; потому что Он ведь уже знает всё, что мы сделаем, помыслим... - молвила она. - И как быть? Андре, я там, в палате, одними губами произносила беспорядочные... не знаю уж там, молитвами ли это назвать или просто всхлипами... помоги, спаси, помилуй!..

- Я тоже, - сказал он. - Здесь, когда вышел курить недавно... Луиза, эта рука не сейчас, не сегодня схватила нас, а ещё тогда, в сентябре. И никогда не отпустит... Что пощадит, что сжалится, - я тоже ещё надеюсь, Луиза, мы ещё не в аду, нам ещё можно надеяться... Но отпустить - не отпустит. Нам не жить, как жили раньше... - он хотел добавить - "и нашим детям тоже", - но передумал, замолк...

Она припала к нему щекой. - Андре, родной мой, ты не чувствуешь ожесточения против... против этой маленькой Элизы?..

- Нет! - он чуть испуганно сказал - почти выкрикнул, - это "нет"... - Я о таком даже не... слушай, зачем ты об этом?.. - А точно ли "нет", подумалось ему?.. - Хватит, слышишь? - теперь он и в самом деле повысил голос... - Я не желаю вскрывать скальпелем своё подсознание, хватит, Луиза, я не желаю мучать себя ещё больше, чем мучает нас всё это, понимаешь?..

- Извини, Андре!.. - она обняла его за плечи. - Извини, я не должна была... я спросила об этом только потому, что сама за себя не ручаюсь... потому что сама, может быть, ощутила что-то такое к этой крошке...

Луиза солгала. К девочке, спасённой ими из взорвавшейся несколькими секундами спустя машины, она не чувствовала ничего, кроме безмерной жалости, из которой уже вырастала и расцветала любовь. Уже успела вырасти и расцвести - прежде чем они услышали о группе крови, прежде чем Жюстин решилась лечь под хирургический нож. И любовь к ним обеим была уже неразделима, и ожесточение тут не было уже возможно... Вопрос же свой она задала Андре лишь потому, что хотела вслед за этим спросить - "А смог бы ты полюбить её?.." Но ей, видимо, изменила в этот раз чуткость... вопрос оказался тяжёлым, даже, может быть, жестоким... не надо с ним об этом сейчас...

- И себя нечего терзать, - отрезал он... примерно так же, как запретил ей, читавшей его письмо ночью, два месяца назад, брать на себя даже символическую вину за то, что он, поехав по её совету в лес, увидел там террористическую упаковку с оружием... - Ты что, хочешь отвечать ещё и за то, что "ощутила"?!. Тебе что, мало того креста, который уже и так?.. - Он, волнуясь, сломал сигарету, которую ещё не успел зажечь... нервным движением выхватил другую... Ему припомнилось, что в этот вечер его душа уже кричала вот именно это самое - слагая с себя ответ за чувства и мысли...

Луиза задержала его руку - он хотел положить пачку сигарет в карман, - взяла из неё оранжевую, в крапинках, палочку "Мальборо"...

- Нет, Андре, я не хочу никого мучать - ни тебя, ни себя... Просто, знаешь... ты ведь и сам это говорил... когда очень тяжело, хочется порой уж лучше чувствовать вину - настоящую ли, выдуманную ли... Чтобы если страдать, так уж хоть за что-то... - И опять она лгала если не совсем, то наполовину - да, он высказывал такие мысли, но у неё сейчас не было их, ей не хотелось быть виновной, ей хотелось, напротив, убедить Бога - если это возможно, - смилуйся, мы не заслужили подобного жуткого испытания... Смилуйся, и не допусти, и огради, и сохрани, и сотвори светлое и святое чудо... Но как же, чем же Его убеждать?..

- Да мне-то наверное, есть за что... а тебе-то, а уж ЕЙ-то... Господи, я же ещё сегодня ей эту плюшевую белочку подоткнул под щёчку - ночью... она с кроватки упала, я видел, когда курить выходил... - Он опять задрожал всем телом, Луиза тоже, и их слёзы смешались... Она охватила рукою его лицо, губы, словно прося - не надо, не надо продолжать об этом...

- Подожди, Андре... давай ещё не будем отчаиваться!..

- Судная ночь... - он попытался отвлечься от пронзающего сердце образа спящей в детской комнатке дочки... - Судная ночь - откуда это?..

- Не знаю... может быть, фильм такой, но точно не припоминается... Сами явились эти слова и... как будто хищная птица, опустились и впились в душу... - Луиза, сказав это, укорила себя: зачем?.. Ведь только что сама увещевала - не отчаиваться...

- Да так и есть. Мы сидим в ожидании приговора, - откликнулся он. - Вот у евреев же есть Судный день.

- Так это день надежды, Андре!.. Конечно, покаяния, поста, но и надежды тоже! Мне Адель Клейн рассказывала - в этот день просят Бога о том, чтобы на предстоящий год быть вписанными в Книгу Жизни...

- В Книгу Жизни? - переспросил Винсен оживившись, с явным интересом... - И, значит, считается, что именно тогда Он решает - кому жить дальше, а кому... А сейчас, в эту ночь, - наш черёд, и решается - о нас!.. Мы тоже хотим, исступлённо хотим в эту самую Книгу!..

- Давай не отчаиваться, - повторила Луиза, погасила сигарету, внезапно встала... - Слушай, Андре, я хочу сейчас пойти... в тот коридорчик, наверное, где у меня случился этот срыв... я там всё-таки произнесу молитву...

- И ладно там, допустим, я, - продолжал он, удержав её за руку, - я всё-таки пусть защищаясь, но убил... но девочка наша - за что? Она-то, Боже великий... она-то сделала ли хоть раз кому-нибудь зло?.. - "... Но ведь и моя семья никому не делала зла..." - вспомнилось ему то, что сказал он месяц с лишним назад в кафе комиссару Жозефу Менару... "Ну, а эта маленькая Элиза, а её погибшая мать - а они в чём виновны?.." - Почему, Господи, почему не у меня эта бомбейская... почему именно у неё?!. Луиза, почему?...

- И почему не у меня?.. - отозвалась она тихо, но слова её прозвучали гулко, подобно церковному колоколу, под высоким лестничным потолком... - Андре, я и об этом тоже, наверное, сейчас спрошу...

- Спроси. Мы всегда - просящие и вопрошающие... и дающие ответ - на всё и за всё... а Он - ответит ли когда-нибудь нам?..