А он немного приподнял вымокшее в слезах лицо, продолжая лихорадочно затягиваться, и сказал - с хрипом, то и дело сбиваясь на полусвистящий шёпот, подобный тому, который бывает в припадке или в агонии:
- Без этого? Как бы не так!.. Нас теперь уже никогда не отпустит, мы в капкане, Луиза, в таком капкане, из которого только под нож - и на чей-то там пиршественный стол, как дичь, лакомая дичь, понимаешь?.. Я сделал всё, чтобы никто из нас не стал дичью, не стал поживой... но мы стали ею, нас смачно разделывает сейчас, наверное, сам дьявол... он нас всех освежует не торопясь - и будет жрать... понимаешь, жрать и облизываться... Жрать нашу плоть, наши чувства, души - медленно, живьём... Что ты крестишься - думаешь, это поможет? Я, думаешь, не крестился тогда, в ТУ ночь, - и ДО, и ПОСЛЕ?!. Я надеялся, что мы выпутаемся, я любил вас, понимаете, я вас спасти хотел - а дьявол просто взял и подержал нас на медленном огоньке, чтобы ему теперь вкуснее жрать нас было! Нас и дитя наше!..
Луиза, растерянная, сжала его руку, взглянула с ужасом - ты упоминаешь ЭТО при Жюстин... Но он вырвал руку - сильно, резко, - и почти крикнул:
- Ты и дальше скрывать думаешь? Нет, она должна всё знать! ВСЁ! Я от тебя тогда скрыть хотел - ты мне не дала, заставила сказать!.. А теперь - и она не дала, потому что если она идёт на ТАКОЕ, то как же от неё утаивать?.. Молчи! - он отмахнулся от жены, опять попытавшейся что-то произнести и коснуться его плеча, - отмахнулся, чуть не ударив её... Жюстин, испуганная теперь больше их обоих, не в силах была выжать из себя ни звука - только переводила глаза с матери на отца и обратно...
Это не жестокость с его стороны, поняла Луиза; просто он - чего я и боялась, - не выдержал, не смог нести на душе своей две ноши... Две ноши, одна из которых - то, на что предстоит пойти, другая же - груз хранимой от бесконечно любимой и уже теперь полувзрослой дочери тайны. Вот он и сбросил - или, скорее, уронил, - этот груз, согнувшись и зашатавшись под непосильной тяжестью... "А я и в самом деле только потому, наверное, и держусь, что ещё и его сейчас надо... охранять от отчаяния, прижимать к себе и хоть чуточку утешать...
- Молчи, - повторил он уже тише, прислушиваясь - так ей показалось, - к плеску собственных душевных волн... - Как же от неё утаивать, Луиза, если она на это идёт не только для того, чтобы... она же и ради нас идёт, она же чувствует, что мне... ведь ЭТО я сделал... нужно искупление!..
И Луиза подумала: это не только слабость с его стороны - он прав! Девочка чутко уловила, насколько нужно им спасти эту малышку не только ради неё самой, но и искупая некую вину; и она жертвует в том числе во имя их искупления; и ей ли, если так, не знать, ЧТО она искупает?.. И ещё для того надлежит рассказать ей всё, чтобы, жертвенно ложась под нож и рискуя жизнью ради той крошки, знала она, что и ради НЕЁ - тоже было сделано всё. Что и ЕЁ тоже спасали - любой ценой!.. И, кроме того, может быть, рассказав ей о том, как защитил нас всех, он сможет укрепиться душой, стать сильнее!..
- Хорошо, Андре, - и опадающим, и в то же время доверительно-поддерживающим голосом только и успела промолвить Луиза, и они оба взглянули в глаза Жюстин - не просто широко раскрытые, а словно бы взрезанные тем самым хирургическим ножом, который через несколько часов... Глаза эти с безмолвной и тревожной скорбью вопрошали: "Что? Что за ужас я должна знать, папа?!." Ибо около двух месяцев томил её душу образ некоей скрываемой от неё пучины; но пучина эта была завешена пеленой незнания - а теперь отец хочет сдёрнуть пелену и посвятить её, Жюстин... во что? Луиза вспомнила свой кричащий шёпот в ТУ ночь, когда он вернулся... кричащий шёпот, а затем - безмолвный ужас, когда она поняла, что он СКАЖЕТ... и дрожь в преддверии узнавания...
- Жюстин, выслушай меня, - сказал Винсен намного более спокойно, и им обеим был странен этот его спокойный тон после истерического приступа... Им - но не ему самому. Он принял некое решение и всей душою своей "схватился" за него. Так человек, упавший ночью с корабля, не умеющий плавать, бьющийся без сил, зная, что крики его заглушаются рёвом волн, и предчувствуя, что вот-вот пойдёт ко дну, вдруг завидит свисающий с палубы конец каната - и, вцепившись в него и, может быть, изловчившись продеть руку в проём узла, ощутит толику успокоения. Потом он, конечно, опять будет кричать, зовя на помощь, но пока, на минутку-другую, можно затихнуть и дать себе передышку... - Жюстин, послушай. Ты чувствовала - мы скрываем от тебя нечто тяжёлое... Я разубеждал тебя даже и сегодня ещё - но... мне действительно было что сказать тогда, в буфете... и я всё ещё не хотел сказать. И почти два месяца назад, когда ты настойчиво расспрашивала... в связи с тем взрывом... да, прости нас, мы лгали тебе тогда, мы не хотели посвящать тебя, доченька...
Луиза видела, что он действительно пришёл в себя... да, он как бы вновь подключился к некоему источнику силы в душе, его голос звучит решительно, так же, как в тот ночной час, когда он ей самой поведал об этом... Он вновь стал в эти мгновения тем, кто пошёл тогда в ночь - спасать их, - и взял всё на себя... И тем, кто бросился безоглядно к машине вытаскивать эту малышку...
Теперь Жюстин слушала намного спокойнее, чем можно было бы предположить заранее, потому что речь шла не о чём-то совсем неожиданном, а о том, что её уже давно и, можно сказать, "привычно" тревожило.
- Когда мы ехали в Париж, ты начала разговор об этом взрыве на речке, и у тебя, если помнишь, была мысль, что я мог там увидеть нечто скрываемое теми террористами. И это действительно так, твоя догадка, представь, верна. Нечаянно, сам не желая того, я увидел, встретив одного из них в лесу, переносимую им упаковку и узнал, что у них там тайник. Правда, после их гибели ничья месть - а ты опасалась именно этого, - нам уже не грозила, поскольку только те пятеро знали о той роковой встрече. Но я действительно придумал этот ремонт, мы хотели увезти вас с Пьером на несколько суток... должны были, потому что предвидели приход полиции... потому что был телефонный след, который вёл к нам, и меня закономерно могли заподозрить...
Луиза подумала, что он правильно построил этот свой рассказ: по лицу девочки чувствовалось, что если пока ещё не логика, то подсознание подталкивает её к истине и "готовит" к тому, что ей через миг-другой предстоит узнать...
- Эти пятеро - я точно узнал, и узнал вовремя, так получилось, - планировали в один из вечеров, вскоре после той моей поездки в лес, убить всю нашу семью, Жюстин: тебя с Пьером, маму и меня. Нас всех...
Глаза дочки выражали страх, но не чрезмерный - это был страх перед чем-то уже ожидаемым, почти возвещённым...
И, позволив себе глубокий вдох, он глянул в замершие, словно перед ударом, глаза Жюстин, потом, мельком, на взявшую дочку за руку Луизу, - и, как будто бросаясь с двадцатиметровой высоты в море, промолвил: - Так вот, девочка моя, на моей душе - убийство пяти человек. Ту лачугу на островке взорвал я - самодельной бомбой, которую изготовил в своей аптеке.
Девочка вздрогнула, но не отпрянула в ужасе, а, не отводя глаз, стремительно схватила его руку и прижалась к ней щекою... Ей хотелось как бы спрятаться от услышанного, но спрятаться не отдалившись от папы, а прикасаясь к нему... Вот, ощутил и подумал он, вот и всё... она, доченька моя, ЗНАЕТ, и она тоже - СО МНОЙ!.. Он взъерошил её волосы, услышал, как будто сквозь некую плёнку, слова Луизы - "Папа спасал нас всех, понимаешь?.." Его голос задрожал...
- Полиция не защитила бы нас - это были террористы. Их необходимо было уничтожить для нашего спасения - и я сделал это... я объясню и расскажу тебе всё подробно... не сейчас - позже... Но основное ты узнала... Потом к нам приходила следственная бригада, и нас допрашивали, но дело закрыли, потому что улик не было... я тебе всё потом рассскажу, это долго, сейчас нет времени и не до этого... но можешь быть уверена, что уж теперь мы действительно расскажем всё...
