- Я к кофемашинке и покурить, - сказал Винсен девочке. Ему стало легче, он, очень склонный к самообнадёживанию, ухватился за мысль об этом предстоящем, видимо, пересаживании - и хотел "отметить" это чёрным кофе и очередной сигаретой... а то и двумя подряд... - Тебе принести чашечку швейцарского шоколада?
- Я с тобой, папа. - Она боялась отпускать отца, памятуя о его недавнем нервном ознобе. Курить-то пусть курит, ничего тут не поделаешь, не может он без этого, по-взрослому мысленно рассудила она... но не надо ему сейчас оставаться одному...
Они взяли напитки и опять спустились на один пролёт по чёрной лестнице - туда, где была предусмотрительно вмонтирована в стену урна для окурков. "Ты бы в сторонку от дыма отошла" - вздохнул Андре, но дочка махнула рукой - подумаешь, дым, - села рядом, уткнулась ему макушкой в локоть... Папа досказал ей начатую и прерванную было появлением Луизы ещё одну свою армейскую байку - о том, как зачастую уклонялся на базе от утренних построений. В день смотра - это было раз в неделю, - он, встав рано и позавтракав, вызывался сменить истомившегося на воротах дозорного; и до восьми, когда должен был заступать дневной караульный, спокойно покуривал себе в будке, пока в жилом корпусе мыли полы и выстраивались в комнатах по стойке "смирно" перед обходом дежурного офицера...
Но затем Винсен почему-то испугался своего "улучшившегося настроения". Луиза плакала, подумал он... там что-то всё-таки, наверное, не так... может быть, она от нас что-то бережно утаивает... Не только я способен "врать во спасение"... Он попытался чем-то "отодвинуть" эти раздумья... Да, кстати, насчёт лжи во спасение... Он поймал глаза Жюстин, как бы желая посоветоваться. "Надо бы позвонить бабушке с дедушкой... Или, пожалуй, после десяти лучше? Мюзикл в десять должен был закончиться... А впрочем, наверное, до десяти ждать не стоит..." "А ты придумал уже?.." - девочка не договорила, испытывая неловкость... да и ещё грустнее ей стало оттого, что вот уже теперь признаются родители в том, что лгут, - он же сказал "что-нибудь совру"... Она и раньше понимала - да, они лгут иногда, - но в детском раю это замалчивалось, не обнажалось... а теперь вот и ещё один лепесток детства уносится... папа с ней как будто со взрослой... Он в общих чертах уже уяснил себе, что скажет. "Я не могу скрывать от них, что мы не дома: мама... в смысле бабушка... может вдруг позвонить ночью на домашний телефон..." Да, конечно, думал он, у них Пьер, он иногда, ночуя там, - это уже бывало, - просыпается часа в три-четыре под утро и почему-то не может успокоиться, не поговорив с кем-то из нас; и тогда раздаётся ночной звонок... "И если никто не ответит... пока наберут мобильный, они дикий стресс испытают... я этого боюсь, так нельзя; они должны знать - мы не дома, - повторил он. - И они так или иначе узнают по телевизору или по радио уже сегодня об этой автокатастрофе и о супружеской паре, извлёкшей ребёнка из машины, и о том, что это было именно там, куда мы поехали... И не завтра, так послезавтра увидят наши руки в бинтах или в рубцах. Значит, нет выхода: пока, сегодня, я скажу, что девочке надо было сразу же вкалывать какие-то препараты, и я, оказавшись близ места происшествия, обязан был помочь в качестве фармаколога; ну, и, естественно, значит, несу ответственность за консультацию и должен находиться при ребёнке, пока положение остаётся... сложным... - он, спохватившись вовремя, всё-таки не сказал - критическим... - Ну, а вы рядом, куда вы уедете, они вас с мамой знают..." "Ну, а дальше, - спросила Жюстин, думая в этот момент ещё и о том, что папа умеет лгать очень даже тонко, всё отлично учитывая... лгать очень бережно, ибо любит тех, кому лжёт... но тогда, может быть, и ей ни он, ни мама не сказали правды ТОГДА... с этим ремонтом... когда они собирались в Париж, и когда ехали... как знать, печально думалось ей... - Ну, а дальше, папа?.. Ведь, увидев бинты эти, они поймут, что не консультировал ты, а... что вы чуть не..." "Поймут, - ответил отец, - но они будут уже знать, что мы тем или иным образом связаны с этой трагедией. И Пьер будет знать. Это подготовит их... смягчит для них то, что они в конечном счёте услышат..." Боже, и что это я, подумала девочка... Ему ведь так тяжело сейчас, бесконечно любимому папе!.. Им с мамой - обоим! Они чуть не отдали свои жизни!.. Как же я смею даже мысленно его попрекать этой "ложью"!.. Ему так тяжело - и всё же он не теряет воли и разума, он заботится о близких... и так правильно решил о том, что скажет, как будет "смягчать"...
"И ведь всё это я выкладываю своей одиннадцатилетней дочке, - подумалось Андре, - дочке, которой мы ещё года два назад иной раз поздней осенью или зимой, переругиваясь с ней, сапожки одевали, когда она залёживалась, не хотела вставать в школу..."
А Луиза в эти мгновения, держа ручку впадающей в полусон малышки, вновь была исполнена надежды. Ибо, когда она вошла, врачи сказали ей, что принято решение пересаживать почку; сейчас они свяжутся с главной больницей департамента - операцию будут делать там, "час с лишним езды, но делать нечего..." - и оттуда в разные округа поступят запросы на донорскую почку. "Значит, я нечаянно сказала им, Андре и Жюстин, правду! Значит, будут пересаживать!.. Это шанс, это, конечно же, шанс... Андре же говорит, что можно нормально жить после такого... он так оживился, услышав это!.. Да, ты будешь жить, маленькая!.. Ты пойдёшь в садик, в школу, ты узнаешь любовь и счастье!.. Может быть, ты сейчас сможешь заснуть, а я - выйти ненадолго к ним... Как же мы теперь, что завтра делать, надо к Пьеру съездить... может быть, Андре съездит; а что же он скажет своим родителям? Надо напомнить ему, пусть позвонит им; да он и не забудет, наверное... Он обязательно что-нибудь придумает... Боже, мы теперь вновь брошены в бурю, схвачены вихрем... неспроста были вчера эти образы прощальные там, на детском дне рождения... Но мы и все эти недели жили всё-таки не так, как до ТОЙ ночи, не так; может быть, эти несколько недель - некое межвременье?.. За что бросило нас тогда в этот ужас, почему он, Андре, вынужден был пойти на то, на что решился?.. За что? Разве мы делали кому-то зло, чем уж таким были мы грешны?... Боже, ну о чём я? Вот рядом со мною раненое дитя, лишившееся мамы, - ЕЙ за что? Мы-то ведь до зрелых лет не испытали и малой частицы той боли, которая ей, крошечной, досталась уже сейчас!.. Мы жили в радости и достатке, мы только недавно увидели по-настоящему страшные пласты жизни!.. И есть ли нам путь назад - из бури, из вихря?.. Или всю жизнь будем мы терзаемы за то, что вкусили тот самый - ещё один, - плод познания?.."
- 15 -
Андре и Жюстин, вернувшись в отделение, увидели сидевшую у палаты женщину в лёгком, но строгом - даже "чинного" стиля, - жакетике, в очках и с небольшим портфелем на коленях. Она казалась довольно молодой, но, когда встала им навстречу, стало ясно - ей за пятьдесят, просто следит за собой. Выражение лица было у неё такое, как бывает у людей, знающих, что им предстоит разбираться в чём-то тягостном и запутанном; и он сразу понял - она ждала его. "Я уполномоченная службы опекунства. Мне, видимо, и с вами стоит поговорить; вы же, наверное, человек, спасший Элизу Мийо?" Он пожал плечами и вздохнул:
- Она в тяжёлом состоянии, вы же знаете... Я не один был - с женой...
- Девочка, ты побудь, если можно, там, - соцработница кивнула Жюстин на знакомый им уже смежный коридорчик, где были кофемашинка и кулер.
- Вы можете говорить при ней, - сказал Винсен с оттенком хмурой усталости в голосе. - Всё происходило на её глазах. Она не маленький ребёнок, поверьте мне...
Жюстин молчала, но продолжала стоять рядом - хрупкая, тоже очень уставшая, но не согласная "отстраниться".
