А папа уже рассказывал ей о другом, о своей армейской службе... Разговор съехал на это, когда он упомянул о наркозе, о том, что его действие испытывали когда-то, впервые, на пленных с тяжелейшими ранениями, на тех, кому нужны были ампутации... И Жюстин спросила - не совсем в тему: "Папа, а тебе, когда ты уходил в армию, было страшно?" Но он махнул рукой, усмехнулся: "Я же рассказывал вам с мамой - мне совсем не тяжело служилось, это совсем не то, о чём ты фильмы смотришь... Слушай, а знаешь, ведь я однажды..." И девочка узнала, что однажды весной, в праздничный день, он, восемнадцатилетний курсант-новобранец, был назначен вместе с ещё десятком товарищей в дневную охрану одной из музейно-архитектурных точек, куда стекались отдыхающие и туристы и где на открытом воздухе устроили ярмарку и детские аттракционы, включая выступление клоунов и фокусников. "Охраной" это называлось "для проформы"; у них было оружие, но роль этих ребят сводилась в основном к тому, чтобы стараться как-то регулировать колыхание толпы и увещевать людей не загораживать просмотр тем, кто ростом не вышел... "Извините, сударь, вы не могли бы подвинуться чуть вправо, чтобы вот тому мальчику было видно?.." "Мадам, пройдите сюда с малышом, вам здесь будет и виднее, и удобнее..." И там же в тот же самый день находилась и мама, - "Мы высчитали, Жюстин, это точно..." - ей было двадцать два, она была начинающим экскурсоводом, это было одним из этапов её практики... "Мы там были оба, и не довелось ли нам, доченька, тогда мельком увидеться, встретиться взглядами, знать не зная - кем станем мы когда-нибудь друг для друга..."

Светлые воспоминания, думал он... да и не было ли это, если разобраться, тем самым "королевством Беспроблемьем", о котором мы с Луизой мечтали?.. Действительно, его, Андре Винсена, жизнь до недавних недель ничем не обидела, не ущемила, не ударила по-настоящему! Он действительно не знал ни нужды, ни лишений, ни тяжёлого труда, он рос в культурной, прилично обеспеченной и очень любящей семье, единственным сыном; он во всём мог безусловно положиться на родителей, даром что вёл с ними то и дело "комнатные войны" за то, чтобы не докучали советами и наставлениями... Учиться в школе было легко, он не был обделён способностями. И сколько-нибудь серьёзных причин для подростковых комплексов тоже не имелось. Он не обладал задатками лидера, но отношения с товарищами были вполне нормальные... Да, конечно, были в его прошлом неудачи и обиды; его когда-то не приняли на медицинский факультет - правда, очень престижный, - не приняли несмотря на хорошо сданные вступительные экзамены, и у него были основания подозревать, что и он, и ещё немало других получили "запланированные" отказы, поскольку имелся список тех, кого очень и очень влиятельные лица предписывали протолкнуть... Но он окончил фармакологию, и имеет уважаемую профессию, и нормально, надёжно устроен... Да, была когда-то и очень задевшая его самолюбие история с однокурсницей, которой он несколько месяцев носил цветы, не смея прикоснуться; а она между тем давно не только встречалась, но и спала с другим... наверное, с тем панкообразным - яркокрасные волосы гребешком, - которого он не раз видел околачивающимся у подъезда; и хорошо ещё, что по стечению обстоятельств Андре узнал об этом от общих знакомых, - а то ещё долго ходил бы вот так же, служа её подружкам, да и этому, с красными патлами, объектом для вышучивания за глаза... Но, если вдуматься, сам виноват; отец говорил - не бегай за ней, она играет тобой... А он ожесточённо, бездумно отмахивался - и попал в глупое положение... Очень неприятно об этом вспоминать... Да, он был склонен к угловато-настороженной скованности, не умел непринуждённо знакомиться с девушками; но они улыбались ему не реже, чем кому бы то ни было, он видел и чувствовал, что может нравиться... И на что он вообще смеет жаловаться, если Бог дал ему Луизу! Узнав её ещё совсем чуть-чуть, родители в один голос сказали ему - ты встретил своё счастье... она всегда поймёт, всегда поддержит, ей ты сможешь доверять безусловно; с нею главное, о чём ты должен будешь заботиться, - это самому не обидеть, не задеть!.. И всё это действительно так. Бог дал ему и Луизу, и двух чудесных детей; и - до этой осени, - светлую, уютную, добрую жизнь. Даже если и были те или иные трудности, то... Боже, это ли настоящие тяготы?.. Ну, пишет Жюстин с грамматическими ошибками и не хватает с лёту математику; но едва ли хоть одна из её подруг так же утончённо чувствует, самостоятельно мыслит... Ну, допустим, имеются у Пьера признаки статического плоскостопия; так не будет он, скажем, бегуном и вообще легкоатлетом, но серьёзно ему это жизни не омрачит... Всё, что до сих пор Винсен считал трудностями, было вроде детских обид - уютным, "комнатным"... До ТОЙ ночи, около двух месяцев назад. До ночи, после которой они с Луизой стали иными, и жизнь стала иною... да, она стала иною, и вот теперь вновь настал вечер, обнаживший это...

А маленькая Элиза была в полусознании, и Луиза, сидя на вращающемся стуле, который принесла ей санитарка, всё поглаживала её по животику, ножкам, ручкам - а иногда, слыша "Мама... больно...", становилась на одно колено, приближала губы к чёрным прядям и шептала ей на ушко: "Это пройдёт, малышечка... я здесь... мы здесь..." А что ещё было шептать, чтобы дать этой крошке почувствовать, что она не одна и что её любят?.. "И что же, нет у неё теперь близких... нет никого...кроме нас?.. - думала женщина. - Мы не уедем отсюда, пока не... Но как же тогда Пьер... он у бабушки с дедушкой... ну, а завтра? Что ему сказать... а им?.. Андре что-то придумает... Не могут быть прокляты спасающие дитя!.. - захватывало её вновь то, что она едва успела вымолвить, выйдя к родным. - Может быть, мы и впрямь меж Сциллой и Харибдой... но не те ли это самые "врата адовы", которые не одолеют воздвигнутое на "камне"?.. И нас они тоже не одолеют..." Эти мысли, пылая и плавясь в её душе, как будто вливались в некий тигель, и казалось - вот-вот явится и засияет ей кубок, из которого испьётся спасение... "Мадам, отодвиньтесь, пожалуйста, на минутку" - послышался голос дежурного доктора. Он очередной раз ощупал не перестающую всхлипывать малышку - живот, сердце, грудную клетку, - покачал головой, взглянув на дисплей, на котором молнийными зигзагами высвечивались ему одному понятные показания. Но он довольно молод и, по всей видимости, не особенно опытен; он кажется подавленным, он явно не может решить, что делать, и часто взглядывает с надеждой на дверь в глубине палаты... И вот, наконец, она, к его радости, открылась, спешно вошёл человек в возрасте, с очень начальственно-уверенным - так показалось Луизе, - выражением лица... или она, может быть, просто настроилась на то, что завотделением, приезд которого ожидался, должен выглядеть так?.. На ходу надевая белый халат и глядя на тот самый дисплей, он перебросился с дежурным врачом несколькими очень тихими фразами; ей удалось уловить что-то о "прогрессировании" и "невосстановимости"... "Мадам, - мягко сказал он ей затем, - будьте добры, подождите снаружи буквально минут пять; мы вас позовём". Медсестра приоткрыла ей дверь, участливо положила руку на плечо. "Я вам чай пока сделаю... вы с сахаром пьёте?" "Да... спасибо..." - кивнула она, ощущая, как будто душа её сгибается под тяжестью только что услышанного... и где же ты, только что забрезживший было перед внутренним взором кубок спасения?.. Но нельзя ЕМУ передавать это, не надо ни ему, ни дочке пересказывать про эти мрачные, жуткие "прогрессирование" и "невосстановимость"... А Андре и Жюстин метнулись к ней - "Ну... ну, что?.." "Главврач приехал, сейчас будет осматривать, - произнесла она, пытаясь не выдавать окутывавшее её сейчас полуотчаяние, но опадающе-увядшим голосом проговорилось это. - Велел выйти... устала я..." И, не выдержав, расплакалась - и они поняли: что-то далеко не радостное прозвучало там, в стенах палаты. Вновь дикая мука исказила лицо Андре, и Жюстин схватила его за руку, боясь - неужели заколотит опять этой нервной дрожью?.. "Они сказали, - соврала Луиза первое пришедшее на ум, лишь бы дать им нечто такое, что послужит, возможно, соломинкой надежды, - сказали, что, наверное, пересаживать надо будет..." Закрыла глаза ладонями; но теперь уже именно его лицо несколько прояснилось - это всё-таки не приговор!.. "Но это... тогда, значит, она будет жить... с пересаженной почкой живут... и полноценной жизнью живут, я знаю, поверь мне!.." Он несколько передёргивал, он знал, что люди с пересаженной почкой постоянно наблюдаются, что это серьёзная степень инвалидности... и всё-таки можно им жить, и радоваться, и любить, и даже иметь детей... всё это не исключено... Так или иначе, и ему, и дочке явился тот самый кубок надежды на спасение. И невообразимо тяжело было Луизе сейчас это видеть... я убаюкиваю их ложью - надолго ли?.. На самом-то деле - "невосстановимость"... Господи, за что, почему?.. "Мадам, вы можете войти" - позвала санитарка... Она коснулась слегка рук мужа и дочери, поднялась... попыталась изобразить подобие улыбки и скрылась за дверью палаты...