Он замолк, захваченный вдруг цепью образов и ассоциаций, опоясавшей его подобно тому как Жюстин, когда была маленькой, раскручивала вокруг себя скакалку и обматывалась ею... Потом заговорил - медленно, осторожно, обдумывая каждое слово: "Надо же, что вымолвилось... я - камень!.. Помнишь, Луиза, кому это было сказано? Апостол, подъявший меч... и трижды отрёкшийся... тот, чьим именем мы назвали нашего сына... тот, именем чьего брата когда-то назвали меня..."
- Нет, я могу разделить то, о чём ты говоришь, - спустя несколько мгновений сказала Луиза. - Я не слышала этого голоса по телефону, но... знаешь, сейчас я поняла... я, наверное, тоже смогла "окаменеть" в ту ночь, когда ждала тебя... не это ли дало мне силы ждать и не звонить никуда?.. Быть подругой, быть женою подъявшего меч - даже не зная ещё об этом... а отрекаться нам с тобой не от чего... Я тоже стала другою... И мы ведь уже говорили об этом - помнишь, однажды вечером... о подъемлющих меч, и о том, что мы... что мы - вкусили ещё один плод познания... выпали из гнезда... мы - и, боюсь, отчасти и доченька наша тоже... она и вправду намного больше чувствует происходящее с нами, чем нам хотелось бы...
- Мы отплыли, - он сильно сжал её руку, - от некоего берега, к которому нет нам возврата. От берега, пребывая на котором мы могли считать, что страшное и грозное - не для нас, не про нас... и что если нечто подобное произойдёт, то, конечно же, не с нами... Не с нами, а где-то в диких странах, далеко... там люди могут погибать ни за что ни про что... а мы - мы защищены, наш мир надёжен и уютен. Я помню эти свои... мысленные конвульсии... в ТОТ вечер, на балконе, когда я только-только прослушал... подслушал ИХ разговор... нет, впрочем, именно об этом мне подумалось, когда я писал тебе письмо... Нас навсегда унесло от берега, находясь на котором мы могли считать себя "гуманными", содрогаться при мысли о насилии, думать, что настоящее, чёрное зло - далеко, где-то... Нет, оно - здесь, оно хищно, саблезубо оскалилось тогда именно на нас!.. И я ведь рассказывал тебе... рассказывал, что подумал тогда о Харибде и Сцилле!.. О пути меж ними!..
- Но мы выплывем, доплывём, спасёмся... мы обязательно спасёмся, - шепнула она...
И нечего было добавить к этому. И снова, как в ТУ ночь, когда Луиза сделала ему, беспредельно уставшему, кофе со сгущёнкой, они искали уюта и покоя в недвижной сомкнутости. И она мягко нашептала им в эту ночь сон без сновидений...
И наутро всё та же тревожная нежность продолжала окутывать их. Пьер не залёживался, как бывало часто, а прилежно встал, чтобы собраться вовремя в садик - на продлёнку, во время каникул работающую с утра... Покушал свои обычные кукурузные хлопья и йогурт с шоколадно-ванильной присыпкой, не привередничал, когда мама дала ему персиковый сок вместо клубнично-бананового, который забыли купить... Собрал игрушки, которые возьмёт к дедушке с бабушкой, - именно родители Андре должны были забрать его с продлёнки... "Смотрите, - показал он, - я целый пакет машинок беру, я там автопарк построю и покажу вам, ладно?.. И можно я ещё шарики-марблы возьму? Мы в них в садике поиграем..." "Да взять-то возьми, - вздохнул отец, - только потеряешь ещё, плакать будешь..." "Не буду, - весело мотнул головой мальчик, - вы мне новые купите"... Ну конечно купим, подумала Луиза, мы тебе... вам... что только не покупаем... до чего хорошо, что хоть ты ещё остаёшься, малыш, в мире, куда не доносится - пока ещё не доносится, - пучинно-преисподний вой вселенского зла... Или и в твоих глазах уже некая печаль поселилась - ты так послушен сейчас, стараешься, чтобы нам было легко и приятно... как будто перед расставанием... да мы же завтра тебя опять домой привезём, и у дедушки с бабушкой - это ведь тоже дома... Вышла в ночной рубашке ещё заспанная Жюстин - проводить их. Маме в первую смену, она вернётся к половине третьего, папа к пяти... ну что ж, девочка уже отлично управляется и с тостером, и с микроволновкой, да и готовить несложные вещи научилась у мамы; а скучно разве будет ей дома с компьютером и "Тремя мушкетёрами"? А потом, а вечером, - с мамой и папой на мюзикл... Казалось, наступает хороший, радостный день; но что-то сжалось на мгновение в сердце, и внезапно ей припомнился тот кораблик из её сновидения... Почему так неспокойно, ведь и сон был вроде добрый... да, конечно, кораблик должен доплыть, и там будет не дикая первобытная темень, там приветная пристань, там светлый город... Но девочка не ложилась вновь, пока родители с братиком не ушли... Обняла, долго махала им из окна... Вот они на стоянке, тоже машут ей... вот садятся в машину, мама поедет с папой до своей подвозки, потом папа оставит Пьера в садике - и в аптеку... А Жюстин взялась за "Три мушкетёра"... У неё нет ещё зрелой читательской выдержки, она пропускает некоторые "скучные" моменты; сейчас она уже на том месте, когда д"Артаньян проводил Бэкингема к королевскому дворцу; и он весел, полон надежд... Констанция шла под руку с другим, - что ж, так тогда было принято, - но этот другой, оказывается, не её возлюбленный. Нет, герцог любит королеву, а в сердце Констанции только он, юноша-гасконец. Он счастлив, как был счастлив папа, когда услышал мамин голос по телефону, голос, в котором звучало - мне нужен только ты, я верна и всегда буду верна... И д"Артаньян убедился: любимая верна ему... Правда, мама никогда никого не обманывала, а та женщина обманывает мужа... но этот муж... он там как будто "не в счёт"... и король - тоже... за них как-то "не обидно", когда читаешь любовные признания... Им будто бы полагается быть смешными, обманутыми... А тот гвардеец, которого убил Арамис, - он тоже "не в счёт"?.. Но ведь его тоже когда-то вынашивали, любили, качали на руках... для чего? Чтобы он так вот вдруг погиб - совсем молодым?.. Жюстин, задумавшись об этом, отложила книгу. Но взяла снова - её захватило действие; можно сколько угодно печалиться о тех, кто - в книгах или в жизни, - сметается со сцены; но романы пишутся живыми для живых и о живых...
А потом, к вечеру, когда она вместе с мамой и папой собиралась ехать в театр, ей вновь подумалось о кораблике из ночного сна... "Наверное, всё-таки я с ними там была и с Пьером; это мы вчетвером плыли куда-то..."
В машине она читала, а папа с мамой тихонько переговаривались - о том, что папа через полторы недели должен будет поехать за дедушкой и бабушкой, мамиными родителями, в аэропорт - они прилетят из Греции... Не поехать ли и мне, спрашивает мама, а то как же ты обратно ночью, один... не укачало бы, не заснул бы... термос, конечно, приготовлю, но всё же... Нет, отвечает он, радио включу, остановлюсь на бензоколонках пару раз кофе перехватить... И ещё очень разное они обсуждали - бытовое, привычное... И очень привычно папа, уже когда въехали в N... - городок на окраине не их уже, а соседнего департамента, - поругивался, медленно двигаясь по перегруженным улицам и понимая - "дикой" стоянки поблизости от театра не найти, придётся ставить на платной, организованной... Досадно, и не из-за денег, а из-за неудобства: потом многие оттуда будут выезжать, пока очереди дождёшься, и пока расплатишься - минут десять пройдёт...
Потом - уже в сумерках, в начале седьмого, - пешком по широкой, но не очень хорошо освещённой улице; справа - скверик, пушистая трава, скамеечки, даже, кажется, пруд небольшой проглядывает сквозь аллею... Напротив - магазин... то ли электротовары, то ли сувениры, - но они не успели этого разглядеть...
Спокойное предвечернее разноголосие городского прогулочного центра было взрезано - нет, пожалуй, разодрано, - одновременно двумя непредставимыми, словно бы и не из уст чьих-то, а из вселенских кладезей ужаса исходившими криками, - женским и детским, - и звуком, подобным хлопку выстрела, и треском разбитых стёкол... Легковушку серо-металлического цвета, маленькую, выцветшую, "смял" вылетевший навстречу, кажущийся громоздким рядом с нею землисто-беловатый пикап... Кто был за рулём этого пикапа, едва ли успел заметить хоть один из находившихся на тротуарах и в скверике людей, - ибо через секунду он, взревев, оттолкнул - чуть ли не отшвырнул, - своей массой осевшую раненой серой уточкой машинку... и исчез в полутьме, исчез беспрепятственно, поскольку никто не мешал ему в те мгновения, а к тому же светофор метров через сто сиял зелёным... Легковушка-"металлик", покачнувшись, замерла на месте, но из неё стал выходить дым, и она стала содрогаться; а изнутри её вновь послышался тот самый, прервавшийся на миг до того, исполненный вселенского ужаса детский, почти младенческий крик!..
