Он доносился из тёмных недр разбитой машины, отделяемых от окружающего мира наполовину выбитым окном... "Ребёнок... и женщина тоже была... сейчас... Боже, сейчас взорвётся..." Но это додумалось Андре Винсену, когда он уже лежал, распластанный, ногами на мостовой, а головой и грудью прорвавшись в салон машины... И он сам не помнил, коленом ли, ботинком ли выбил стекло, остатки которого звездозубо оскаливались; и не помнил, не понимал, как же это всё-таки удалось ему за микрочастицу времени до этого отбросить назад метнувшуюся туда же хрупкую фигурку Жюстин - отбросить, надрывно и страшно крича - "Не сме-е-ей!!!.." И как будто чудом расширившийся охват зрения позволил ему увидеть, что её схватил и держит некий плечистый перень с бородой... А рядом с ним и машиной была Луиза; и не ясно было, кто из них раньше бросился, не опередил ли он её только потому, что был намного сильнее и быстрее; и ей он тоже кричал - "Не сме-е-ей!.. уйди-и-и!..." - но осознавал, что тщетно... А между тем - разум и все чувства действовали с некоей яростной сверхотдачей; ему на мгновение вспомнились ТЕ САМЫЕ вечер и ночь почти двухмесячной давности; и это не мешало пребывать в реальности текущего мига... И удивительно, что страха за себя у него совершенно не было; и Винсен понимал - страха нет, ибо нет выбора... Он увидел - у женщины впереди голова свесилась под руль так, что и азов медицины не зная поймёшь - ей земная помощь уже не нужна... Но вот - маленький живой комочек - сзади, в детской корзиночке на креплении!.. Андре выбросил вперёд обе руки... выщелкнуть... расцепить... Справился, справился более ловко, чем иной раз, бывало, в собственной машине, когда ремень возьмёт да и заест вдруг... Теперь - расцепив крепление, - резко рвануть дитя на себя, и - наружу... Нет!.. Не получается выбраться, затылок бьётся, в кровь режется об эти звездозубые осколки... не повернуться... я в капкане... Но он почувствовал, что мягкие ладони обняли его голову - и бережно, осторожно, защищая от стёкол, стали направлять... Луиза!!!.. Боже... ОНА здесь... Её кисти, нежные кисти, в крови, изрезаны; она продиралась обнажёнными руками сквозь эти разбитые стёкла - к нему и к ребёнку, к девочке - да, это девочка, у неё нечто вроде косички... Именно теперь защемил страх - сейчас взорвётся... Страх был не за себя, а за них обеих; и за Жюстин - чтобы она не рванулась из рук державшего её человека, не устремилась безоглядно прямо сюда, к ним...
Этот страх за мгновение вырос настолько, что начал раздирать его изнутри; но секунды через две нежные ладони Луизы - не чудом ли? - всё-таки вызволили его; и затем простёрлись и так же бережно охватили и притянули малышку... "Быстрее!.." - крикнул Андре... они, вдвоём - держа маленького человечка, продолжавшего захлёбываться в плаче, - ринулись прочь от машины, которая сильнее и сильнее содрогалась и дымила, - от машины, к скверику... Вот Жюстин бьётся в руках у того, с бородой... он пригнул ей голову, наклонился сам... почти все люди уже успели отхлынуть далеко... Андре подтолкнул Луизу, загораживая ребёнка и её - "Ложитесь же!..", - и она, падая на траву, потянула его за собою, второй рукой всё так же бережно охватывая детскую головку; всё, они лежат; и, что-то крича, лежит в нескольких метрах от них Жюстин, и её изо всех сил удерживает, ругаясь последними словами, всё тот же мужчина...
И - спустя ещё секунды три, - ни криков, ни плача, ни то пронзительных, то завывающих гудков, - ничего этого уже не стало, а был только жуткий, как будто изданный пастью самой геенны звук взрыва; и над мостовой, извергнувшись из серой машины, вознёсся бешеный чёрно-рыжий веер, в котором закружились её разносимые на триллионы микрочастиц останки... И, пока рык геенны постепенно затихал, ничей голос ещё не смел прозвучать... кроме голоса этой маленькой девочки, которую закрывали руками и грудью Луиза и Андре; и сквозь её плач можно было распознать одно лишь слово - "Мама!!!..."
И им, и всем, кто застыл поодаль, было видно, что никто не пострадал от взрыва, ни один из взметнувшихся осколков не зацепил никого из живых... Тот парень отпустил Жюстин, она, с ещё матово-белым от пережитого - и переживаемого, - ужаса лицом рухнула на лежащих родителей, уткнулась макушкой в траву между ними, обхватила их ладонями - с силой, до боли... казалось, желая убедиться, что они эту боль чувствуют, что они живы, что она не потеряла их... Отец и мать тоже липковатыми от крови руками - сейчас было не до щепетильности в отношении соприкосновения с кровью, - вцепились в неё, продолжая обнимать и малышку, всё так же кричавшую "Мама!" и ещё что-то вроде "больно!.." Эта девчушка - ей, кажется, было не больше трёх лет, а может быть, и только два с половиной, - спустя мгновение вжалась всей крошечной плотью своей в Луизу, неосознанно предпочтя и избрав именно женские объятия убежищем от постигшего её всеобъемлющего ужаса... И женщина стала - интуитивно уловив, где болит, - мягко и осторожно поглаживать ей животик... И тогда девочка на миг прервала плач, доверчиво посмотрела ей в глаза, опять - на этот раз тихо, - сказала "Мама..." - а потом опять закричала и зарыдала, но уже чуточку тише и словно бы даже умиротворённее... "Родные мои!.." - шептала Луиза лежавшим с нею в обнимку Жюстин и Андре... "Родные мои!.." И более ничего не произносилось, не получалось... И, наверное, не надо было больше ничего произносить... И Луизе вспомнились в этот момент сказанные ею ночью слова "Мы выплывем, доплывём, спасёмся..." Но об этом невозможно было сейчас думать... Она встретила взгляд Андре - чуть расплывшийся, затуманенный, ни на чём и ни на ком сейчас не сосредоточенный; потом прижала к себе всё ещё не поднимавшую лица из мокрых травинок Жюстин - "Доченька!.." И та вдруг неожиданно сказала голосом, полным взрослой заботы: "Мама, папа, вам надо руки перевязать... а то вся одежда же..." Она не закончила, но главное, что это выговорилось; и Жюстин почувствовала, что сумела нащупать ниточку, связывающую её и их, родителей, с чем-то нестрашным, уютным, с тем, что было РАНЬШЕ. Эта тревога об одежде символизировала для неё сейчас будни, обиходно-сладостную повседневность, к которой так и рвалась сейчас вся душа её...
К ним подошёл тот плечистый мужчина. "С вами всё в порядке?.." Винсен поглядел на него так же несосредоточенно... "Да... наверное... не знаю..." И не сообразил поблагодарить за то, что тот не пустил Жюстин к смертельно опасной машине... Потом перевёл взгляд на спасённую девочку в объятиях Луизы: бледное, несмотря на подтёки слёз, худенькое личико, разлетающиеся длинные чёрные волосы, не удерживаемые уже косичкой, заплетённой, видно, не особенно искусно или в спешке; черты тонкие, но не поймёшь, красивые ли, потому что они искажены криком и той болью, которая откуда-то из недр тела, вторгнувшись туда, жжёт и жалит. Простенькое, на вырост, наверное, купленное, до колен доходящее платьице блёкло-синего цвета... Жюстин привстала на коленках, слегка дотронулась до малышки. "Ей очень больно, мама... И вам тоже больно?.. Я... давайте я позвоню..." Она не сказала, куда позвонит, и она прекрасно понимала, конечно, что скорая помощь сама вот-вот приедет, но ей надо было говорить что-то заботливое; Андре и Луиза скорее ощутили, чем подумали, что она этим как бы защищается от собственного ужаса. "Не надо, доченька, - ответил он, - они же сейчас... вот слышишь, сирены..." Да, действительно, сирены уже гудели вовсю; а их четверых между тем обступила толпа людей... "Вот, вот они вытащили ребёнка, - послышались восхищённые голоса, - этот господин с женой... они поранились, кажется..." И ещё что-то говорилось на разные лады, но они не вслушивались, всё ещё отделённые от окружавшего их множества людей пеленою только что пережитого ими... Из толпы не без труда вытиснулся довольно пожилой полицейский, за ним - ещё один, помоложе; старший велел любопытствующим расступиться и дать дорогу медперсоналу. Ещё двое в форме пытались, кажется, опрашивать свидетелей.
