На кораблях же, свернувших с гибельного пути по знаку поданному, увидели, что опрокинут чёлн; и спустя считанные мгновения спустили другую лодку, и, хотя свирепы были волны, подплыла она к спасаемым; и подняли их на корабль военачальника.
Тогда лишь узнали все, что не двое, а трое находились в лодочке той. Тетрарх же, наречённый Избавителем, был уже без памяти от потери крови. И лекарь корабельный окропил его рану снадобьем, и перевязал его, и уложил в постель, но был он всё ещё без сознания, и понимали все, что не долго ему осталось до смерти. И не знал врачевавший, суждено ли ему очнуться от обморока, и не мог ответить о том сыну его, предводительствующему воинством, стоявшему над ним в скорби.
Юноши же, гребец и копьедержатель, несмотря на безмерную усталость, были в силах говорить и рассказали обо всём.
Меж тем выплыло уже воинство из погубившего Остров кольца разъярённых волн, и достигло обычного морского пространства. И можно было плывшим в челнах взойти на корабли, а судам расцепиться и вольно плыть к дому, взметнув паруса. И радовались дружинники, а с ними вместе и народ Острова, которому были дарованы спасение и жизнь.
Оповещённые же о случившемся, были спешно позваны на корабль стратега брат его, а также сыновья и племянники, внуки отца его. И неотлучно были они около умиравшего, скорбя, но утешаясь тем, что не сгинул он на дне моря, а закроет очи в окружении близких своих и упокоится с почестями в родной земле.
Он же, когда миновала половина суток, пришёл в сознание, и отомкнул глаза, и увидели собравшиеся над ним, что взор и разум его ясны. Но не стал никто из них спрашивать, зачем сделал он то, что сделал, ибо понимали это. Кроме же сыновей и внуков, были над постелью его и те двое юношей, к которым сошёл он в чёлн, - ибо они просили о том военачальника, и он позволил им.
И сказал наречённый Избавителем:
- Знаю я, что не встать мне более и что скоро сомкнутся глаза мои. Но не желал бы я себе лучшей смерти, нежели эта. Ибо я, уничтоживший некогда племя вражье, увидел затем подвиг жены моей и дочерей моих и дщерей Города, не предавших чёрному мору сограждан своих; теперь же увидел я спасение целого рода живущих, которое совершили вы. И сердце моё молвит мне теперь, что подвиги эти - детища деяния моего и товарищей моих, ушедших со мною в ночь, дабы истребить врага. Не поступили бы так те, кого колебались бы спасать, склоняясь перед непостижимостью суда вселенского. И не совершили бы такого дети, жизни которых не были беспредельно ценными в глазах отцов их и ради спасения которых не предпочтена была беспощадность к стае вражьей. Те же, ради чьей защиты было сделано всё, не предадут и сами и не отвернутся от просящих помощи, но будут, подобно вам, отважны и милосердны.
Корабельному же священнику, пришедшему напутствовать его, молвил он так:
- Ни смерти иной не желал бы я, ни лучшего утешающего знамения. Знамение же это усматриваю я в том, что довелось мне быть в челне с доблестными юношами теми, и поддержать их, и увидеть, что спасены и живы они.
Сказав же это, вскоре скончался он.
Воинство же благополучно доплыло до земли своей. И были погребены в ней со славой и почестями Тетрарх, наречённый Избавителем, и все остальные погибшие в деле том, меж ними же был один из внуков его.
И по воле народа и Города царским указом позволено было людям Острова жить и засевать поля и возводить дома в краю плодородном и нескудном, чтобы не в нужде вырастали дети их.
Обо всём же рассказанном здесь повествуется в летописях Города, и сложены о деяниях этих песни, звучащие и на пирах, устраиваемых великими и знатными, и перед множеством народа.
Сим же завершается сказание об Избавителе".
- 11 -
Были волны - мерные, упругие, непреложные и неотвратимые. Они били и били в неё, превращаемую на эти мгновения в безвольно распластанный, как жертва на алтаре, мягко-песчаный берег. Но вот затем они откатывали, и она вновь становилась собою, и рядом были лица родителей - любящие, всё те же, что и всегда, - и ещё звенело что-то, и казалось ей, звон этот предвещает очередное уютное чаепитие... И казалось, больше не будет прилива, больше не будет обращена она некоей недоброй силой ни во что безмолвное, и жизнь будет такою же, как была раньше... Но затем испуганно и печально улавливала она некую вначале малоразличимую, но растущую и вздымающуюся над водою рябь, и понимала: скоро опять набежит-захватит что-то пугающее,таинственное, чуждое привычному её миру... И - пробуждение.
Второй раз этот сон, подумала одиннадцатилетняя Жюстин Винсен. Посмотрела на светящиеся цифровые часы на столике - около четырёх ночи... или утра?.. Так или иначе, можно ещё долго лежать, и всматриваться в ноябрьскую темень за окном, и вволю гулять по граду - или лесу, - воображения... Она любила уподоблять свои мечтания прогулкам, но сейчас - и далеко не впервые, - образ леса "вспугнул" её, заставил вернуться к тем ощущениям, что были во сне. И к тревожному, уже не из снов, а из повседневности черпаемому впечатлению - "что-то не так". Нет, не всё время. Бывают чудные вечера, когда мама и папа такие же, как были до... а до чего?.. Когда они веселы и почти беспечны душою, как братишка Пьер, которому только пять с половиной... Да, но... но казалось девочке, что кружит рядом и что-то иное - нечто вторгшееся, нечто такое, что скорее чувствуется, чем осознаётся...
Образ леса "вспугнул" её. Около двух месяцев назад был этот взрыв на островке в лесу, в перелеске, где папа собирал не раз грибы. Почему-то именно в ту ночь, под утро, родители не спали, перешёптывались о чём-то - многословно, взволнованно... Она проснулась тогда примерно в пол-пятого и уловила это. Отец сказал - это из-за того, что электрическая сеть не выдерживает, что нужен ремонт, что необходимо было решать - что делать с ними, с детьми? Может быть, конечно, и так... "И мама, и папа очень боятся за меня и за Пьера. Да, пожалуй, вполне естественно, что они решили увезти нас подальше от вывинченных розеток и от обнажённых проводов... Когда папа первый раз упомянул о том, что, может быть, нас увезут в Париж? Да, точно, всё-таки это уже тем утром. Значит, это не связано со взрывом, о взрыве он ещё не знал..." Она который уже раз успокаивала себя этим соображением... "А я потом, на следующий день, в машине, сказала ему - вы боитесь, что вам мстить будут... они, может быть, думают - ты, папа, что-то видел там, на речке этой, и заявил... Но нет, нет, это, значит, ни при чём... И потом, эти... бандиты... не могли бы его заподозрить. Ведь если бы он - ну, или кто-то ещё, - заявил, их не взрывали бы: туда приехало бы полицейское подразделение, островок оцепили бы, и им приказали бы по громкоговорителю - выходите, вы окружены..." И это тоже она мысленно проговаривала себе уже не в первый раз. "И ведь они же действительно сделали ремонт, все выключатели были новые, когда мы вернулись из Парижа... Нет, всё это ерунда, случившееся на том островке не имеет к нам отношения".
Жюстин уютно закуталась в одеяло, подоткнула края, соорудила "конвертик". Да, очень стоит вот так спокойно и взвешенно всё обдумать, не превращаться в щепочку или веточку, уносимую от берега хищными волнами страха... да, волнами, такими, как были только что во сне... Но она в этом сне была не щепочкой и не веточкой, она была самим берегом, а берегу некуда деться от бьющей в него мерно-прицельной череды вздымаемых зубцов... Мелькнул образ трезубца - да, это у морского божества греков, она учила это в школе и читала в книжке, в старой папиной книжке... он сам ещё читал её мальчиком, он рассказывал... И ей некуда было деться от того, что иногда становилось вновь если не совсем страшно, то... тревожно... Её тревожило чувство, что в доме поселилась некая опасная, тяжёлая тайна. Тайна, в которую родители не посвящают ни её, ни тем более малыша, но которая то и дело мучит их самих.
