- 7 -
Уже на въезде в свой город Мишелю Рамбо внезапно захотелось завернуть в небольшую закусочную у перекрёстка. Его утомила череда образов, он ощущал желание на несколько минут выйти из их лона, как, бывает, вылезаешь ночью, когда не спится, из-под одеяла и идёшь под тускловатый кухонный свет, чтобы заварить кофе... "Сколько же можно кофе... возьму-ка, пожалуй, чай с лимоном..." Сел, прикурил не торопясь... неплохо здесь, освещение неяркое... и хорошо, что за столиком напротив болтают, обсуждая футбол... Можно бы отвлечься от воспоминаний, но не получилось. Эта компания воскресила в памяти солдатские посиделки в похожих закусочных - там, в стране Ноэми, где и он когда-то жил малышом, где пошёл в первый класс...
Окончив школу, он поехал туда на два месяца - ему хотелось побывать в краях, где прошла часть детства. Там были родственники, у которых он и гостил... Более десяти лет минуло, но до странности узнаваемо было всё вокруг, и язык, давно переставший быть одним из двух родных, но всё же не забытый, быстро ожил в устах. И буквы припоминались - он ведь уже учил их когда-то, а теперь по самоучителю, вооружённый взрослым уже навыком чтения, пусть и на ином языке, без труда освоился с ними... Он побывал и около бывшего своего дома... и у смежного, где когда-то вечером сияли башенки из флакончиков, а под утро - убивали... Он не столько ездил, сколько бродил по улицам, его больше интересовали не достопримечательности, а люди... и то, из чего складывалась их повседневность. И всё-таки случались поездки, - автобусами, поездами, - и перед глазами было каждый раз множество солдат, при оружии и без... и девушки в военной форме... Солдаты часто были усталые, иной раз задрёмывали, привалившись к поручню или окошку... Они были чуть старше его, почти восемнадцатилетнего... Мишель, глядя на них, думал о том, что некоторые из них едут оттуда - или туда, - где гремят выстрелы и взрывы, где кого-то надо поддержать огневой очередью, а кого-то - вытаскивать и нести на себе... И что иные из них, быть может, уже защитили чьих-то детей... И ещё он вспоминал свои мечты о том, как защитил бы Ноэми, уничтожив тех навечно проклятых, не дав им достигнуть её дома... То были лишь мечты - её он не мог бы спасти, человек не решает, когда ему родиться. Но теперь он вырос, он - юный, сильный, - уже сумел спасти жизнь товарищу; и он ощущал себя одним из тех, кого - так это прозвучало в сознании, - может не хватить где-то в момент, когда надо прийти на выручку. "И не должен ли я сделать всё от меня зависящее, чтобы иметь возможность в такие моменты - быть там?.. И чтобы, может быть, сберечь чьи-то жизни - может быть, жизни малышей, таких же, как... до чего же страшно думать, что именно я для этого мог бы понадобиться, но меня там не будет, я уеду... Эти ребята, что в форме, они будут там, а я - нет..."
Он чувствовал: нечто властно обязывающее ложится ему на душу. И - решился на то, что было доступно ему благодаря двойному гражданству, сохранённому и продлеваемому его родителями. Он решил, что отслужит в армии именно этой страны. Улетел на три месяца, выдержал непростые разговоры с отцом и матерью, очень боявшимися этого шага. "Мы уехали когда-то, - сказала мама, - травмированные той трагедией, рубцы от которой и у тебя никогда не исцелятся. Можешь называть это бегством, но если мы боялись, то прежде всего не за себя - за вас, за детей... А теперь ты сам ищешь той же самой опасности; но неужели ты не понимаешь, чем будет для нас... Боже, что я несу... но ведь ты бесконечно нужен нам... подумай об этом!.." Мишель растерянно молчал где-то полминуты, но затем его осенило. "Мама, тогда, на реке, я тоже был бесконечно нужен вам всем - и знал это. Но можно ли было не прыгнуть, чтобы... - он не договорил, осёкся... - И те ребята, которых я видел ТАМ, - и они бесконечно нужны своим близким". Он опять неожиданно запнулся - будто нырнул куда-то на миг, но почти мгновенно выплыл, - и продолжал: "Это - не та же самая опасность, мама... Я вырос, не стал беззащитной жертвой... теперь я взрослый и сильный, - но ведь я обязан этим в том числе и солдатам, убившим в ТО утро террористов... а они тоже рисковали, и у них тоже были семьи... Но если бы они жили ТОЛЬКО для своих семей, мы все были бы сейчас мертвы..." "Знаешь, - сказал вдруг отец, - наверное, именно этот случай с Жюлем побуждает тебя... Ты преодолел некую высоту - и уже не можешь, уже никогда не сможешь опустить планку. Знаешь, - повторил он, - я очень боюсь, конечно, этого твоего решения, но - полностью понимаю тебя". Сказав это, он обнял маму за плечи, и она безвольно - но тоже, Мишелю показалось, понимающе, - развела руками...
Сейчас журналист Мишель Рамбо, поигрывая серебристой ложечкой, унизанной чёрными чаинками, внезапно вздрогнул... Да, так сказал тогда отец, и то же самое, по сути дела, сказала сегодня эта женщина, Натали, психолог-аналитик, что была вместе с комиссаром... Из ферзей не возвращаются в пешки! Это приложимо и к его собственной жизненной стезе: на той речке он, смертельно рискнувший, спасая товарища, преодолел высоту, стал "ферзём", и именно это диктовало ему, внушало ему тогда - ты должен быть там, где нехватка сильной фигуры может стать гибельной для кого-то...
И он отслужил три года в той армии, в одной из самых "обстрелянных", часто посылаемых на всевозможные операции боевых частей. Здоровье и физическая подготовка позволили ему, пусть не без большого напряжения, всё-таки пройти изматывающий учебный курс - с марш-бросками при полной выкладке, постоянным недосыпанием и нагрузками, подобные которым он и представить себе не мог совсем ещё недавно... Удалось и сжиться с товарищами - очень разными, по большей части получившими иное, нежели он сам, воспитание. Иной менталитет, думалось ему. У многих - с ощутимым восточным налётом, и налёт этот сказывался не только в любимых ими мелодиях и блюдах, но и в некоторых суждениях. Слышалось иной раз - когда смотрели на отдыхе фильмы по чёрно-белому телевизору в магазинчике военторга, - благодушно-одобрительное отношение к проделкам жуликов, а то и к берущим своё грубовато-силовыми ухватками... С другой же стороны - здесь очень любили детей. Когда он однажды сказал, что молодым семьям, может быть, не стоит спешить обзаводиться малышами - "надо для себя сначала пожить", - сержант, который был лишь на два года старше его, ответил: "Улыбка ребёнка в доме... ты ещё поймёшь, что это значит..." И не договорил; но в душу Мишеля эти слова, сначала хлестнув болью, - образ маленькой Ноэми явился ему, - непреложно и навсегда впечатались...
Так или иначе, он ладил с окружающими. С лёгким акцентом, но бойко и азартно болтал с ними о девушках и футболе, делился школьными историями, описывал края, где рос, и слушал их байки... И прозвище к нему пристало то же самое, что и в школе. И спросили однажды - "Интересно, тебя и там, где ты жил, так звали?.. А то мы тут поспорили насчёт тебя..." "Звали, - откликнулся он, - что уж тут поделать... хотя там это пишется совсем не похоже..."
И очень сближало его с ними, невзирая на "менталитет", то, что ИМ он мог рассказать - и рассказал, - ещё и о раннем своём детстве в ЭТОЙ стране, и... и даже о самом страшном, что было здесь пережито. И нашлись меж ними такие, в чьих воспоминаниях тоже были лица и голоса погубленных террором.
И в месяцы подготовительного курса, и потом, во время "настоящей" службы, уже будучи приписан к действующей части, он ездил иногда, получая увольнительные, ночевать к тем родственникам, у которых когда-то, после школы, гостил. Но не чаще раза в месяц - было до их дома не близко; и жил он почти постоянно на базе - в спокойные недели выезжал иногда на вечер, поймав попутку, погулять в ближайший городок, но возвращался на ночь.
Но не так уж много было таких "спокойных недель" - то и дело случались переброски в опасные места, и передислокации с одного опасного участка на другой; и было в том числе несколько столкновений с террористическими группами, и были поиски вооружённых террористов, скрываемых в селениях, - поиски, когда приходилось прочёсывать жилые кварталы, зная, что каждую секунду из-за угла могут выстрелить или бросить бутылку с зажигательной смесью... На отдыхе солдаты делились между собой ощущениями: было страшно, всем было страшно, но страх не лишал воли, не обездвиживал - ведь в руках оружие, а в душе уверенность, что дело твоё сверхважно, что даже гибель, если и встретишь её, не будет глупой и бессмысленной...
