Но сирена…
Нет сомнений, Ноос — планета для жизни. В отличие от трех других спутников Летящей Барнарда она невелика, чуть больше Земли, среднее барометрическое давление близ поверхности ненамного превышает одну атмосферу, обращение вокруг звезды — одиннадцать месяцев и семь дней, расстояние от Летящей, наклон экватора к плоскости орбиты почти идеальны. А еще кислород… В самом деле, не надышала же его эта сирена?…
— Обрывок… Всего обрывок листа!
Моран был неумолим:
— «При любой попытке человека войти в контакт с неизвестной ранее формой жизни…»
— Оставь, — раздраженно кивнул Конвей. — Я знаю… Какая опасность, по-твоему, нам грозит?
— Я не знаю.
— Типичный автотроф… — пробормотал Конвей. Естественно, он имел в виду сирену — Вполне возможно, она приспособилась к жизни в узких скальных трещинах, потому мы и не заметили ее раньше…
— А ее песнь?… То, что ты назвал песнью… Зачем это ей?
— А зачем песнь эоловой арфе?
Они помолчали.
«Гея» находилась на высокой орбите. Почти месяц исследований планеты зондами ничего не дал. Разве что эти странные подобия окаменевших спор, нечто вроде ОЭ — организованных элементов, обнаруженных когда-то в углистых метеоритах. Подобные образования, правда, найдены были и на Земле — в горных системах Свазиленда, но никто еще не доказал их органического происхождения.
Сирены…
Шорох песков, смерчи на горизонте, коричневый пустынный загар на камнях… Они знали, как поют на Земле пески. Ветер переносит песчинку за песчинкой, ведет дюну — пески поют.
Темный гул, дрожащее бормотание, всхлипывания… Они знали, как поет на Земле эолова арфа. Даг Конвей не зря о ней вспомнил. Воздух прорывается сквозь узкую щель — камни поют.
Падение вод, грохот распада, всплески… Они знали, как звучат на Земле ручьи.
Но сирена…
В ее долгом плаче, полном томления, скорби, но и утешения, и неведомого надчеловеческого торжества, скрывалось что-то иное: сирена меняла тональность, она переходила от торжества к скорби, манила к себе, ее пение казалось живым.
— Обрывок листа, Франс. Всего обрывок! — Даг Конвей прижал к груди руки. — Мне этого хватит. Я постараюсь извлечь из самого крошечного обрывка максимум информации. Мы наконец получим хоть какое-то представление о том, с чем столкнулись.
— А Положение о Космосе?
Даг Конвей сплюнул. Гомер улыбнулся. Он понимал нетерпение Дага: в кои-то веки земной биолог встречает образование, которое совершенно определенно не связано с земной жизнью… Но «Гея», совершающая сложный маневр, появится в пределах радиодосягаемости лишь через семь часов. Без согласия Дягилева, капитана «Геи», Франс Моран не разрешит заниматься сиреной вплотную.
Ждать. Опять ждать.
Конвей взглянул на сирену чуть ли не с ненавистью.
— Обрывок листа, Франс… Листьев у нее много… Что она может чувствовать, эта сирена?
— Я не знаю.
Франс Моран чихнул. Они работали без скафандров, едкая пустынная пыль щекотала ноздри. Он ничего не может позволить. Они обязаны ждать. Это придумано не им, на это есть Положение. А семь часов, оставшихся до связи, разумнее всего употребить на отдых. Моран советует принять сонд. Сонд снимет усталость.
Даг Конвей шумно засопел. Сонд! Не надо ему сонда. Он умеет засыпать и без него… Можно, он хотя бы обвешает сирену датчиками, обставит ее датчиками?… Это-то не нарушает Положения о Космосе!
Моран усмехнулся. Он понимал нетерпение Дага. Пустыня, никаких признаков жизни, и вдруг этот куст…
— Может, сирены действительно живут под землей?
Конвей только мрачно хмыкнул. Что толку ждать? Ему хватило бы обрывка листа, всего обрывка… Высадиться на Ноос, обнаружить столь невероятное образование и не иметь права к нему прикоснуться…
— Ладно, давай свой сонд, Франс… Рассчитай дозу на три часа, я хочу встать пораньше… Надеюсь, она не сбежит, эта сирена…
Их сны были легкими, сонд очищал. Но Гомер и во сне видел сирену. Она показалась ему огромной, сплетение ее плоских стеблей и листьев застилало весь горизонт. Там, во сне, была вовсе не одна сирена, а целые рощи, целые леса сирен. Гомер отмахивался от Франса Морана. Он хотел досмотреть свой удивительный сон. Зачем ему вставать? Еще рано. Такое, Франс, снится не часто… А ведь еще пение… Это пение… Ты вслушайся, Франс, где ты еще услышишь такое?…
— Гомер!
Он очнулся. Как всегда, действие сонда кончилось внезапно,
— Гомер!
— Ну? — спросил он спокойно, все еще оставаясь там, среди сирен, в своем необычном сне.
— Гомер, они окружили нас! Где Даг? Куда ушел Даг? — Сонд бодрил. Гомер не чувствовал никакой усталости. Он легко взбежал по лесенке к верхним иллюминаторам. Подготовленный сном, он ждал чего угодно, но увиденное ошеломило.
Это уже явь?
Вездеход стоял перед сплошной стеной сирен, поднимавшихся на уровень человеческого роста.
Вместе с изумлением Гомер почувствовал и странное облегчение: все-таки сирена на Ноос была вовсе не одна… Но где они скрывались все это время?
— Где Даг, Гомер?
«Даг счастливец, — подумал Гомер. — Даг, наверное, давно бродит по этой роще…»
Он машинально взглянул на часы: до выхода на связь с «Геей» оставалось два неполных часа.
— Как тут появились сирены, Гомер?
Этого Гомер не знал. Он распахнул люк вездехода.
От прогретых камней несло темным жаром, сухой запах каменной крошки сушил гортань. Сирены, стеной вставшие перед вездеходом, ничем не напоминали тот жухлый кожистый кустик, что так изумил их совсем недавно. Стоило Гомеру и Морану ступить на песок — тут же по всей роще пробежал легкий трепет, как ветерок по сухим камышам. В ушах зовуще и странно звенела одна нескончаемая вечная нота, таившая в себе надежду, а может, и угрозу. Это трудно было понять.
— Даг!
Им никто не ответил, но листья сирен медленно приподнялись.
— Они что, умеют слушать?
Гомер не ответил
— Подожди у вездехода, Франс, нам не надо его оставлять. Я попробую отыскать Дага.
Он сделал шаг и остановился. Сделал еще один шаг и опять остановился. Сирены, несомненно, ощущали его присутствие. Их листья медленно сворачивались в подобия кривоватых воронок, вздрагивали и тянулись в сторону Гомера.
Гомер протянул руку, и несколько ближайших ветвей плавно отошли в сторону, будто не желая касаться его руки.
Он оглянулся.
Моран сидел за пультом управлением, он был сосредоточен. Так же серьезно и сосредоточенно он кивнул Гомеру.
Не торопясь и уже не оглядываясь, зная, что Моран следит за каждым его движением, Гомер вошел в раздвигавшуюся перед ним рощу. Он старался не касаться сирен, не наступать на бугрящиеся под ногами корни, но раз или два такое все же случилось, и оба раза корни сирен конвульсивно, резко вздрагивали.
— Даг!
Он не знал, почему его влекло именно в эту сторону, не смог бы этого объяснить. Может быть, темное образование впереди?
Он присмотрелся.
Огромный коричневатый куст вдруг будто присел — выгнулись углами воздушные корни, листья свились воронками. Куст трепетал, словно его сводило судорогой. На основании стебля один за другим вспухали мрачные округлые бугры, над ними светились облачки испарений. Потом сыпались на песок нежные, напоминающие снег хлопья.
И там, за этой корчащейся сиреной, Гомер увидел Дага Конвея.
Биолог ничком лежал на песке.
— Даг!
Гомер промедлил всего одну секунду, ну две. Но он опоздал.
Бесформенный студенистый холм, явно образованный теми хлопьями, что так походили на снежинки, мгновенно, жадно обволок лежавшего на песке биолога. И теперь это был не холм, а прозрачный шар. И там, в его центре, оторвавшись от земли, безвольно повис Даг Конвей.
— Даг!
Позже, в отчете, Гомер напомнил о старом опыте, известном любому, кто хоть раз имел дело с микроскопом и заглядывал с его помощью в таинственный мир амеб. Двигаясь в капле воды, бугорком стоящей на предметном стекле, двигаясь в этой своей миниатюрной Вселенной, крупная амеба сталкивается с другой, более мелкой. Конечно, она сразу начинает окружать ее своими ложноножками Меньшая амеба встревожена, ощущает смертельную опасность, вырывается, но агрессор не намерен терять найденное, заглотанное им. В поисках спасения тело жертвы начинает удлиняться. Оно удлиняется до тех пор, пока не лопается наконец в самом тонком месте. Счастливый обрывок удирает от хищника. Впрочем, хищник удовлетворен: он собирается переварить то, что ему досталось.
