- Есть хочешь? – спокойно спрашивает голос, беря меня за руку и ведя куда-то.

Глаза постепенно привыкают к свету, но один день...один чертов день...портит мое зрение, которое и до этого практически держалось на волоске. Картинка не четкая и вещи издалека похожи на расплывчатое пятно. Но то, что происходит рядом, я вижу, пусть и не в самых конкретных деталях. Ах да, у меня что-то спросили. Я так долго молчала, что кажется, словно я разучилась говорить.

- Ч-что... – голос тихий-тихий и хрипит.

- Садись, – грустно усмехается этот кто-то, всё ещё слишком яркий, потому что мы стоим прямо под люстрой.

Он ведет меня чуть дальше, и изображение приобретает всю свою максимальную четкость. Да, это Рома. Я нервно улыбаюсь, держаться на ногах вдруг оказывается гораздо проще, чем казалось пять секунд назад, пальцы сжимаются в кулаки так, что больно в пальцах. Ублюдок, мелкая жалкая скотина, которому делает минет озабоченный еблан.

- Садись, – все так же тихо и спокойно повторяет парень, подводя меня к обеденному столу.

- Если ты собрался трахнуть меня на... – сипящим упавшим голосом начинаю я.

- Есть хочешь? – прерывает меня Рома.

Я непонимающе смотрю на него, все ещё разинув рот, потому что я, блять, хочу ещё поливать его грязью, как морально, так и материально. Вопрос а-ля “ты ебанулся”, наверное, можно прочитать у меня на лбу, потому что Иванцов – такая у него фамилия – снова усмехается.

- Чего лыбишься? – по-гопницки говорю я.

- Тут есть картошка. Отварить? И я принес пельмени, – игнорирует мои выпады парень.

- Какие...какие ещё пельмени?

- Ну, блять, какие бывают пельмени, – он закатывает глаза и усаживает меня за стол. – Мясо, а вокруг тесто. Ты дура, – как бы между прочим добавляет Рома.

- Иванцов, ты меня отравить хочешь? – мое непонимание сегодня на своем пике.

- Так ты будешь есть или предпочтешь и дальше голодать?

- Только если ты с меня ничего за это не потребуешь, – с такой долей сомнения, что она бросается в глаза, произнесла я.

- Не потребую... Ты, наверное, ждешь объяснений? – он отворачивается к плите.

- Это было бы сейчас как нельзя кстати.

Рома шумно вздыхает, словно жалеет о том, что выпустил меня, и для создания занятости гремит кастрюлями. Я уже научилась терпению и смирению за двадцать два часа, так что не тороплю его. Я слишком устала, чтобы кричать на него за нерешительность. Пока он наливает в кастрюлю воду, я осматриваюсь. Комната почти такая же, как предыдущая, за исключением...да они вообще разные абсолютно. На стенах выцветшие бежево-красные обои, пол деревянный, по середине комнаты лежит большой “бабушкин” ковер. В первом углу стоит большая скамья, на которой даже можно было бы спать. Ну да, там точно кто-то ночевал – на её краю лежит маленькая подушка и коричневый в клеточку плед. Во втором углу стоит высокий шкаф до потолка из темной древесины. Истертые дверцы приоткрыты, так как петлицы не совсем прочные. К шкафу, уже около двери, кто-то неаккуратно бросил старое, всё в ржавчине, ружье. Третий угол – это кухня: в самом закутке плита, рядом, левее к двери, тумбочка с кастрюлями, тарелками и какими-то приправами, разложенными в баночки из-под горчицы, после стоит ещё одна тумба со встроенной раковиной. А рядом допотопный холодильник “Минск”, и украшениями ему служат фиалке на верхушке и мусорное ведро возле. Четвертый угол занимаю я, вернее, обеденный прямоугольный стол, тоже из дерева, и четыре стула. Я поднимаю голову и вижу свой шанс на спасение – окно, сквозь которое сюда просачивается лунный свет. Уже ночь? Неудивительно. И за окном слышатся радостные голоса. И музыка. Вот этот звук, что я по ошибке приняла за радио.

- И не пытайся, – слышу я голос Ромы и поворачиваю голову.

Он качает головой, прикусив губу, и стучит ручкой половника по широкой ладони. На запястьях кровоподтеки, как будто из-за тугих веревок, бровь рассечена, и этого точно не было при последней нашей встрече. Ха, так тебе и надо, говнюк. Ты хотел, чтобы я тебе сделала минет? Надеюсь, тебя всегда так избивают, очень надеюсь.

- Просто на улице полно народу. Полно...слуг Кирилла. Не хочу, чтобы тебя убили из-за такой глупости, – его тон кажется мягким, а слова искренними.

- А тебе не всё ли равно – умру я или буду жить? – хмыкнула я, подперев голову рукой.

- Все равно, – махнул половником Рома. – Я ж поэтому стою тут и как заботливая мамаша пельмеши тебе варю.

- Я просила объяснений, а не сарказма.

- Мне же надо на кого-то выплескивать свою злость.

- Ааа, ну ясно.

Иванцов снова отворачивается, делая вид, что безумно заинтересован приготовлением. Но через пару секунд сдается. Шумный вдох и повторное качание головой – он сейчас решится мне всё рассказать. Мне делать вид, что я не заинтересована или нет? Хм.

- Я не могу тебе помочь, – он вдыхает так глубоко, что мне кажется, он собрал весь воздух в этой комнатушке. – Мне наплевать на мотивы других. Мне просто тебя жаль.

Жаль? Меня? Потому что...что? С чего бы это парню, с которым мы презираем друг друга вдруг меня жалеть? Меня, что, и вправду убьет этот ненормальный? Я вопросительно смотрю Роме в спину в ожидании продолжения, но сам Рома, похоже, считает, что сказал нужное.

- И...это всё, что ты хотел сказать? – голос становится отчетливее, набирая силу. – И ты для этого так долго набирался сил и решимости?!

- Просто это всё омерзительно.

- Меня трахали через трусы, а потом сунули эти пальцы в рот. Не представляю, что может быть омерзительнее.

- Я не гей, – нервно произносит он.

- Ух ты! Это действительно омерзительно, чувак! Поразительное... Стоп. А как же... Кирилл же тебе вроде...ну...или я всё не так поняла?

- Ты всё так поняла.

Он ставит передо несколько тарелок. Я даже не заметила, когда он успел приготовить салат и нарезать хлеб. Запах горячего мяса ударяет в нос, и от долгого голода даже кружится голова. Но я стараюсь быть спокойной и вести себя так, словно даже не голодна. Видимо, выходит хреново, потому что, глядя на меня, Рома понимающе улыбается. Он садится рядом со мной с такой же громадной тарелкой этих полуфабрикатов, и минуты две мы молчим, жадно поедая всё, что он поставил на стол. Голод сильнее любопытства. Первые две минуты.

- Ты трахаешься с Кириллом и ты не гей, правильно?

- Ну, да, – ковыряя вилкой салат, кивнул он.

- Это нелогично, чтоб ты знал.

- Это не моя воля. Я...типа его сексуальная игрушка. Ему просто нравится, чтобы я вел себя с ним, как сволочь, а потом он меня наказывает за это. Его это заводит.

И вот тут мне становится жаль Рому. Я присматриваюсь к нему, и становится ясно, откуда все остальные отметины – все та же рассеченная бровь, плюс уже практически зажившие шрамы на щеках, кровоподтек на губы, эти следы от пут на запястьях, полоски нового эпителия там, где его, видимо, высекли хлыстом или прутом (если вы сдирали кожу, вы поймете). Темно-коричневый свитер растянут и в пыли, как будто парня покатали по полу. Горловины нет, и на шее видна парочка засосов. Это не омерзительно, это печально.

- И почему ты с ним? Как так вообще произошло?

- Не знаю. Меня просто так сюда приволокли, – он пусто пожал плечами.

- В смысле?

- Ну...Я возвращался домой просто поздновато, а в подворотне пьяная компания была. Ну, они меня побили до потери сознания, а очнулся я уже в его притоне...

- Притоне?

Это историю я узнавала целую неделю. Иванцов выпустил меня из чулана, как запуганного котенка, разрешил остаться в этой комнатке, принес неизвестно откуда новую одежду – мужские джинсы, футболка, мешковатый свитер и кеды. Время от времени он проведывал меня. Свет здесь был включен только тогда, когда Иванцов являл сюда свою персону. “Чтобы не заметили”, – объяснял он пунктик по поводу тьмы. В шкафу лежал на нижней полке свернутый матрас, выше – складные ножи и разряженный пистолет, а на верхней покоилась парочка книг. За этими книгами я и коротала свой досуг. Когда Рома приходил, с едой и новыми побоями, я с каким-то чувством долга перед ним готовила ужин. А после ужина предавалась бесконечным расспросам. И знаете, узнав историю Иванцова, я, пусть и на сотую долю, но всё же стала более мягкой. Плюс те сутки в кладовке тоже сыграли свою роль.