Теперь человек двадцатого века обращался к человеку позднего Ренессанса, и от этого не возникало никакого душевного разлада. Максиму нравилось считать, что он является продолжением Алонсо.

В этих внутренних диалогах Максим иногда намеренно становился как бы на точку зрения Алонсо и начинал смотреть на мир двадцатого века его глазами, обнаруживая в самых привычных явлениях современности нечто неожиданное, необычное, новое. От такой смены ракурса мир повседневности сразу начинал сверкать различными гранями и красками, переставая восприниматься скучным и предсказуемым. В такой внутренней игре уже не только Максим изучал мир Алонсо, но и Алонсо исследовал мир Максима. И то, и другое вызывало жгучий интерес.

Многое начинало удивлять: от женской помады в патроне до возможности записи и сохранения звука и изображения, все эти магнитофоны, радио, телевидение, кино, автомобили, поезда, самолеты, электронные вычислительные машины. Авиация была особенно восхитительна. Человек научился летать, воплотив в реальность мечту стольких поколений!

Выходца из эпохи Возрождения с ее средневековыми корнями безмерно поражало современное состояние гигиены: туалет со сверкающим унитазом в каждом доме, вся система канализации, ванна, душ, горячая и холодная вода, белая кафельная плитка, блестящий металл душевых установок и кранов, мыло, зубные порошки и пасты, шампуни, дезодоранты (даже несмотря на то, что их надо было "доставать", выстаивая очереди в больших универмагах "братских" стран, вроде венгерского "Балатона" или югославского "Ядрана").

Удивительнее всего было видеть упоминание этих предметов в каком-то итальянском фильме, где без того, чтобы умыться и почистить зубы, не начинали свой день даже священники. Алонсо очень хорошо помнил, как относилась святая католическая церковь к телесной чистоте в его дни. Чистоплотность легко могла навлечь на человека подозрение в том, что он тайно исповедует иудаизм или ислам. Несчастный подозреваемый рисковал закончить свою жизнь на костре инквизиции.

Но дед Ибрагим был прав, говоря, что христианство, как и любая другая вера, не было чем-то неизменным, раз и навсегда застывшим в одной форме. Это был изменяющийся организм. Ибрагим предвидел, что в силу изменчивости всего сущего, когда-нибудь христианство станет намного терпимее, чем это было в его дни. Сейчас Алонсо, возрождаясь к жизни через сознание Максима, видел именно такой мир, где христианство породило и небывалую доселе терпимость, и беспрецедентную в исторических масштабах массовую чистоплотность. По этим двум показателям современная цивилизация далеко обошла даже знаменитую своими достижениями в этих областях Римскую империю.

Впрочем, чтение исторических книг навело Алонсо (или Максима?) на мысль, что нынешнее состояние мира является не столько продуктом христианства, сколько результатом столетий борьбы и компромиссов между церковным, языческим и светским сознанием, между разными направлениями в самом христианстве, в котором победителей не оказалось, а сторонам пришлось научиться сосуществовать в рамках одной и той же европейской цивилизации.

Но в любом случае факт был налицо: священники теперь боялись микробов и вирусов больше, чем ереси.

Максим решился наконец проверить, знает ли он испанский, или это его фантазии. Включил радио, покрутил колесико настройки, нашел что-то подходящее. Язык, конечно, сильно изменился со времен Алонсо. Но в целом его строй был ясен. Намного непонятнее было содержание: Алонсо, как и Максим, не мог знать понятий, относящихся к современным реалиям политики, быта и технологии. Но сразу стало ясно, что для того, чтобы "догнать" убежавший на пятьсот лет вперед язык, потребуется совсем не мучительная, а, напротив, весьма увлекательная работа с помощью текстов и словарей.

В большом книжном магазине на проспекте Калинина Максим купил новеллы Сервантеса на испанском. Первую же новеллу - она называлась "Цыганочка" - Максим-Алонсо прочитал залпом и все понял без словаря.

Вообще страсть к книгам, которую дед Ибрагим привил Алонсо с самого его детства, теперь пробудилась и в Максиме. Алонсо, благодаря возвращению к жизни с помощью Максима, оказался в настоящем книжном раю. Книги были повсюду - дома на полках, у отца, у тети Лили, у друзей, у Дымова, в библиотеках!

Алонсо набросился на них, читая без устали, жертвуя порой сном и едой. Читал все, что только попадалось. Сначала официально изданные книги. Потом - машинописные копии самиздата, часто почти совсем "слепые", которые в изобилии водились у тети и у добрейшего бонапартиста Николая Ивановича. С предвкушением безграничного наслаждения думал Максим-Алонсо о том, что скоро придет время, когда будет прочитано все, что хранится в домах знакомых людей, и тогда он начнет записываться в малые и большие библиотеки!

В начале августа Максима, уткнувшегося в толстенный и чрезвычайно увлекательный литературоведческий труд под названием "Мимесис", отвлек от чтения звонок отца. Борис Олейников напомнил сыну, что пришло время им вдвоем отправиться на трехнедельный отдых в поселок Дзинтари, что на Рижском взморье.

-

Глава 5

-

Серый короткошерстый кот по прозвищу Карлуша, сидя на подоконнике между цветочными горшками, деловито чесал мохнатое ухо задней лапой. Похоже, его нисколько не интересовала парочка, расположившаяся на тесной скрипучей кровати. И все же Максим спросил Полину, нельзя ли выставить кота из комнаты хотя бы на время.

- Ты его стесняешься? - хихикнула девушка. - Но тогда и цветочки тоже надо выставить.

Встав с постели и взяв мяукающего Карлушу двумя руками, Полина направилась с ним к двери, на ходу пропев цитату из репертуара популярного ансамбля:

- С целым миром спорить я готов, я готов поклясться головою, в том, что есть глаза у всех цветов, и они глядят на нас с тобою.

Поля, медсестра из местной поликлиники, была первой женщиной, с которой Максим познал таинство телесного слияния. Первые сутки после этого юный москвич, ослепленный небывалой мощью переживания и собственными открывшимися возможностями, с высокомерным сочувствием думал об обывателях, поглощенных своими серыми повседневными заботами или банальными формами отдыха.

Эти недалекие люди окружали его со всех сторон. Они лежали на полотенцах, когда над дюнами и пляжами балтийского курорта проглядывало солнце, и быстро покидали пляж, когда начинался дождь; гуляли по ухоженным тропинкам парков, пили пиво в буфетах над морем. Они были далеки от мира пронзительной страсти. В категорию достойных сожаления обывателей попал и отец Максима, Борис Олейников, проводивший время на этих пляжах и в этих буфетах со своими приятелями, такими же тридцати-сорокалетними инженерами, застрявшими на многие годы в статусе "молодых специалистов", как и он сам.

Впрочем, эйфория юношеского максимализма продолжалась недолго. В сознании вновь включился отодвинутый было на задний план опыт Алонсо, и тут же возникло понимание того, что соитие женщины с мужчиной отнюдь не является тайной за семью замками от миллионов людей. Об этом свидетельствовало и само появление Максима в мире.

Максим свел возможный спор со своей ренессансной и опытной частью к компромиссу. Да, так называемые взрослые люди когда-то впервые познали чашу святого Грааля, однако с годами они настолько привыкли к ней, что утратили ощущение ценности хранимого в ней нектара и стали относиться к ней не с большим почтением, чем к треугольному картонному пакету с пастеризованным молоком. На это человек из эпохи Возрождения мягко обратил внимание современного юноши на то, что изобретение Луи Пастера, как и другие открытия человеческого интеллекта, представляет собой не меньшее чудо, чем дарованные природой возможности физиологии.