и больничный, свеженький халат.

Как мне дальше жить?

В чём в магазин сходить?

Как мужу и себе и на чём

бульончику сварить?

Было бы желание,

стремление и мечта,

были люди добрые -

помогла любовь, беда.

Как любила я его -

своего родного, ненаглядного?

Как любила?

Словами душу не понять.

Целыми ночами с мужем

время проводила.

Меняла мужу простыни,

подушку поправляла.

Постоянно, держала его ладонь

горячую, как огонь.

Медсёстры отделения

сотни раз

ругали, предупреждали.

Убеждали в коридоре:

"Близко не подходить!"

Самоубийцей называли.

Просили: "Рядом не сиди!"

Потом махнули рукой:

"Хочешь умереть. Иди!"

Гуськова Ангелина

узнала, что я беременная,

вызвала к себе, вскоре

я стояла как школьница

у Ангелины на ковре.

"Что за стыд и что за срам!

Как ты могла?

Ты ребёнка погубила! -

строго отчитала,

потом вежливо сказала. -

Рожать приедешь к нам!"

Муж, моя роднулька, постоянно -

хотел меня чем-то удивить

и даже рассмешить,

мог уйти, как-будто по делам,

собрать букет цветов

и подарить мне лично.

Накануне, ещё в Припяти,

выйдя со мной из дома на улицу,

муж сказал с улыбкой:

"9-го повезу тебя в Москву

покажу столицу".

Показал Москву столицу -

вспоминаю с грустью.

Не всё как обещал,

но выполнил всё с честью.

Сегодня 9-е мая -

день Победы.

Кругом улыбки -

радость и цветы.

Живи и радуйся,

если б не было беды.

Муж попросил меня:

"Открой окно".

Он так хотел

мне показать Москву,

о салюте

он мечтал давно.

Пройдя в одночасье - огонь,

радиацию и воду,

но свою последнюю мечту

воплотил он в жизнь.

Я на постель посадила мужа

у окна 8-го этажа,

а на постели осталась

со спины кусками кожа.

Улыбнулась я родному,

ненаглядному, как младенцу,

муж показал столицу.

Навернулись слёзы...

мне больно и тоскливо,

за судьбу обидно,

салют в двадцать один 00

прогремел красиво.

Любил мой, родной,

на торжества, на праздники

мне дарить цветы

и в тяжкую для него годину

не прошло всё мимо,

достал три гвоздики,

поцеловал мне руку

и подарил цветы.

"Поздравляю!

С днём Победы и весны!

Медсестре дал деньги,

медсестра купила

твои любимые цветы".

"Спасибо, мой родной!" -

обняла, поцеловала.

Больным с лучевой болезнью

делали пересадку костного мозга.

Из дома вызывали

родственников больных,

брали пробы костного мозга -

больным вводили.

К Василию приезжала

сестра из Ленинграда,

два часа на операционном столе

с братом рядышком лежала.

Прости нас боже,

я на всё согласна, может ему,

моему родному, ненаглядному -

в конце концов,

что нибудь поможет.

Мужу становилось хуже-хуже -

особенно после операции Гейла.

Надежды никакой -

напрасно бога я просила.

Теперь Василий и все с лучевой

лежали в барокамерах

из прозрачной плёнки,

там такие приспособления,

чтобы не заходить,

можно было вводить уколы,

катэтор ставить

и передавать таблетки.

Несмотря на приём таблеток

роста и обновления клеток,

Василию вскоре стало так плохо,

что я не могла от него,

своего родного -

не только куда-нибудь уйти,

но даже отойти.

Муж постоянно звал:

"Люся! Люсенька! Где ты?"

"Я здесь, родной!

Я здесь, мой дорогой!"

Обслуживала его сама,

других больных

обслуживали солдаты.

Каждый день слышу: "Умер! Умер!"

Умер Тищура, умер Кибенок.

Сегодня - Правик умер.

Как молотком по темечку,

слова грустные, скупые

нагоняли - печаль, тоску.

У Василия на ногах

начала трескаться кожа,

а потом и на руках,

всё тело покрылось волдырями,

потемнело, почернело,

как будто в синяках.

Ворочал головой -

на подушке клок волос.

"Что делать?" -

врачу задала вопрос.

Постригли всех,

постригла и я, родного,

слезами обливаясь,

как будто совершала грех.

Больных угостили

мандаринами, апельсинами.

Муж: "Возьми", -

тихонько между нами.

"Нельзя! - медсестра

остановила строго, -

Полежал возле больного -

его не то, что есть опасно,

к нему прикасаться страшно".

Больным кололи наркотики -

дабы больные больше спали,

легче переносили

свои страдания-муки.

Меня постоянно -

не первый и не последний раз,

с палаты гнали -

просили, унижали.

Но я снова и снова

шла к нему...

своему любимому,

своему ненаглядному.

Настойчивость мою

все осознали с болью

и к мужу снова и снова

пропускали ночью.

Гуськова вторично

вызвала меня за сутки

прочитать нотацию для убеждения

и поддержки:

"Вы должны не забывать -

перед вами уже не муж,

а радиоактивный объект

с высокой плотностью заражения.

Вы же не самоубийца -

возьмите себя в руки".

Вопреки упрёкам и запретам

я снова и снова

сидела у постели мужа

на двоих разделяя муки.

Поднимаю родного, а на мои руки

прилипла его клоками кожа.

К мужу, моей кровинке,

боялись прикасаться все.

Медсёстры прекрасно знали,

я рядом, я в бытовке,

если надо - меня быстро звали.

Больные с болезнью лучевой

находились под наблюдением учёных.

Учёные проводили групповой

осмотр, фотографировали обречённых.

Говорили любопытным изредка:

"Знаний требует наука".

После аварии на АЭС

двенадцать дней прошло,

а родному, ненаглядному

столько горя намело.

Поднимаю мужа с кровати,

а внутри гремят все кости.

От костей всё тело отошло.

Высох от нуклидов весь -

стал лёгок, как дитя,