– Изыди, сатана!..

– Люди говорят с богом на разном языке и наречии, а он отвечает одним пинком и руганью, а другим звонкой монетой и песней ласковой. Бог для каждого свой, и в то же время его нет… нет такого бога, которого вы рисуете себе. Бога нет в принципе и уж тем более, не может быть богом человек. Или он не выглядит как человек?.. А как же тогда создание по образу и подобию?.. Извини, забылся, сын бога – человек-бог, который присматривает за нами. Бог и дьявол придуманы людьми для запугивания, оправдания свих поступков и перекладывания ответственности!.. Рай?.. Ад?.. Неважно, во что верить и как при этом размахивать руками. Это действует, пока ты веришь в это. И механизм скрыт в нас, а не вовне…

Он продолжал говорить и говорить, а в голове у Грэма уже звучал певучий голос церковного хора, плавно повышаясь и заполняя все сознание. Губы шептали слова молитвы:

– Господь Миронос всемогущий, избави от обольщения богомерзкого сатаны, избави от всех его козней. И укрой всех божьих людей от коварных сетей его в сокровенном источнике Твоего спасения. И не дай нам, Господи, убояться страха дьявольского больше страха Божия и отступить от Тебя и от Святой Церкви твоей. Но дай нам, Господи, пострадать и умереть за имя Твое Святое, но не отречься от Тебя и не принять печати проклятия антихриста и не поклониться ему. Пощади нас, Господи, в день страшного суда Твоего…

Входная дверь пропела заунывную песнь и ударилась о стену – звон металлического гонга задребезжал в каждом закоулке тюрьмы. Твердым шагом в коридор вошел сержант, развернулся на каблуках и слегка наклонившись, придержал дверь. Его начищенные доспехи блистали золотом в свете фонарей, а остроконечный шлем с торчащим пучком разноцветных перьев доставал до потолка, снимая заросли паутины. Следом в подземелье спустился монах в черной рясе, окаймленной багровой полоской, не дающей слиться черноте воедино. Капюшон полностью скрывал в тени лицо Филиппа – главного чистильщика Церкви.

Чистильщики – карающая рука бога – это монахи, которые ревностно защищают религиозные догматы, нещадно борясь с ересью. Их словно псов обучают вынюхивать признаки отступничества и сговора с сатаной. И нет для них преград: монахам в черных рясах с красной каймой обязан подчиняться каждый житель Божьих Земель. Для них все двери открыты, кроме одной: чистильщик никогда не может стать настоятелем храма.

Охранники разом вскочили с мест. Буй, звякнув бутылкой, запихал сумку с едой за лавочку. Кулл, заглушая звон, выкрикнул приветствие и доложил по всей форме об отсутствии происшествий. На них никто не посмотрел. Филипп направился сразу к третьей камере. Свет фонаря на мгновение осветил черную козлиную бородку, длинный тонкий нос, похожий на наконечник копья, сжатые губы-нитки и маленькие, глубоко посаженные воспаленные глаза.

– Здравствуй, сын мой! – тихим монотонным голосом сказал он.

Охотник-панголин уже стоял, обхватив руками прутья решетки: подбородок чуть заметно подрагивал, а широко раскрытые глаза умоляюще искали поддержку и спасение.

– Облегчишь ли ты, брат Грэм, свою ношу сегодня? – продолжил чистильщик. – Покаешься ли в грехе своем? Поведаешь ли Церкви о замысле дьявольском? Не утаишь ли истины? Миронос простит тебя, отпустит грех и примет в царствие Свое.

– Верой и правдой служу Мироносу, Спасителю нашему, – крестясь и кланяясь, проговорил пленник.

Монах кивнул и сказал:

– Ведите его наверх.

– Ко мне! – крикнул сержант.

За дверью лязгнул металл, и в дверь ввалилось двое громил, закованных в тяжелые латы. На серых плащах чернели кресты, с перекладиной в форме полумесяца, уголками смотрящего вниз. Они больше напоминали двуручные мечи за спиной, чем церковные символы. Такие плащи носили внутренние войска, поддерживающие порядок в городах – служба, хоть и была опасной, все же считалась почетной среди военных и больше оплачивалась. Да и гораздо интереснее патрулировать город или охранять важного церковника, чем сидеть в вонючем подземелье среди заключенных, тараканов и вшей. Буй и Кулл втайне завидовали солдатам, но вслух ничего не говорили даже друг другу. Сомневаться в указании Церкви, значило сомневаться в истинности самой Церкви, а это уже было смертным грехом, расплата за который могла настигнуть еще при земном существовании души.

Громилы отработанными движениями заковали пленника в кандалы и, пиная, выволокли из камеры. Заключенный пытался идти сам, но его сбивали с ног и тащили за руки. Он только тихо стонал после каждого удара. Солдаты протянули Грэма по коридору и затолкали в темный проем. Оттуда вылетели новые звуки ударов и ответные стоны.

Монах подошел к столу, где нервно суетились охранники, взял дежурную книгу и стал листать в поисках последней записи. Солдаты притихли, вжались в доспехи, как улитки и молча следили за движением крючковатых пальцев. Позади Филиппа возвышался сержант, сверля глазами надзирателей. Буй отметил в мыслях, что успел сделать все записи. Кулл только сейчас про них вспомнил и умоляюще глянул на напарника: Буй еле заметно трясся, позвякивая доспехами. Кулл громко закашлялся, скрывая приступы хохота, но тут же замолк, почувствовав на себе яростный взор сержанта.

Тишина. Только шорох страниц, легкое бренчание металла, и негромкие всхлипы заключенного в пятой камере.

Найдя то, что искал, монах ткнул пальцем в надпись.

– Этого в башню.

Он развернулся и, шурша рясой, поплыл к выходу. Сержант резво опередил Филиппа, придержал дверь и вышел следом. Тут же появились два солдата и направились к ноющему убийце. С ним тоже не церемонились – звуки ударов и ответные стоны разнеслись по коридорам.

В комнате для допросов было душно. Запах крови, мочи, пота и блевотины поселился здесь давно и каждому вошедшему сходу объяснял местные обычаи. Массивный стол и стул намертво вросли в липкий холодный пол. Шершавые влажные стены без признаков окон и низкий потолок довершали гнетущее ощущение безысходности и жгучего желания поскорее покинуть это место.

Солдаты привязали Грэма к спинке стула и если б не веревки, то он уже лежал бы в луже своей или чужой крови, согревая дыханием каменный пол.

Тусклый свет слегка подрагивал. Где-то рядом булькала вода, шуршал таракан в углу, шипело масло в лампе. Долгие минуты короткой, предварительной подготовки для беседы, наконец, закончились. Панголин сплюнул, звонко впечатав бордовый сгусток с металлическим вкусом в пол. Поднял голову и впился непонимающим взглядом в заплывшего жиром человека, методично избивающего его последнюю минуту.

Потный волосатый дознаватель вытер окровавленные ручищи о серое в темных пятнах полотенце, мельком глянул на пленника и вышел, не сказав за все время ни слова.

Грэм уронил потяжелевшую голову – струйка крови стекла по губам и крупные капли полетели на пол. Внизу уже образовалась небольшая лужица.

Дверь протяжно скрипнула, заставив пленника вздрогнуть. Распухшее лицо обдала прохладная струя воздуха, и из полумрака коридора в комнату проплыл знакомый монах. Следом, высоко подняв мясистый подбородок, вошел полный человек в белых просторных одеждах. На толстой шее висела золотая цепь с массивным крестом, обильно поросшим драгоценными камнями. Он тут же сел на появившийся под ним резной стул – черной тенью у двери мелькнул монах, искусно читающий мысли и мгновенно выполняющий желания священника.

«Миронос!» – мысль ударила словно молния, введя в ступор.

Грэм, несомненно, бросился бы на колени и целовал бы руки его, не поднимая глаз, если бы не был привязан к стулу. Сам Миронос – подумать только! – божество во плоти!..

Со времен основания Церкви святым Мироносом и по сей день, эту должность занимал самый ревностный и преданный вере священник из числа настоятелей храмов всех городов Божьих Земель. Он выбирался пожизненно, общим собранием святых отцов. Считалось, что божественный дух Мироноса руководит собранием и напрямую влияет на выбор приемника, вселяясь в избранного и продолжая руководить Церковью вечно.