Окруженный колючей проволокой, с поднятой в руке винтовкой стоит боец, а над его головой звенит песня:

Давно уже вставшие волочаевцы вышли из домов:

— Что за поход?

— В такую рань?

— Праздник сегодня, что ли?

— Неужто евреи решили уехать?

— Да нет… Но почему-то все с мешками.

— Куда это они?..

Волочаевка, которая помнит всякого рода походы, на этот раз удивилась. Жители улицы, ведущей в деревню, провожали глазами странное шествие, а марширующие все еще пели.

Мейер и Бейля тоже пели эту не совсем привычную для них песню. Плечи их распрямлялись, и ноги стали подниматься легче…

У амбара кипит работа. Быстро и ловко работают руки на пересыпке и завязывании мешков. Начальник станции пропустил поезд и подошел к Лейбману. Он покачал головой, словно желая сказать: «Ну и хозяева!»

— Пора бы уж собственную базу выстроить и возить хлеб с поля прямо к себе. Да и продукты, которые прибывают по железной дороге, тоже. Пора уже почувствовать себя хозяевами, — сказал начальник станции.

Лейбман промолчал. Он что-то записывал в свою книжечку, записывал и вычеркивал. В этот момент он даже не помнит, что говорили о нем вчера на собрании. Сейчас он занят приемкой муки и продуктов, и с каждым мешком, который выносят из амбара, он испытывает облегчение, будто огромная тяжесть постепенно спадает с плеч… Голова снова занята расчетами и планами на будущее, и он снова почти не замечает, что творится вокруг…

Конюх Мотель схватил мешок овса и хотел бежать домой.

— Чего еще дожидаться? — крикнул он.

Но его остановили:

— Погоди, Мотель, ты-то переправишься на тот берег, а кто вернет лодку?

Тогда Мотель скинул мешок и стал поторапливать людей:

— Скорее, скорее, сейчас дождь пойдет! — И принялся помогать.

А дождь и в самом деле мог начаться каждую минуту. Люди работали быстро. Мейер и Бейля подставляли свои новые мешки и просили, чтобы им насыпали сахару;

— Мешки новенькие, как раз для сахара, — говорили они, улыбаясь.

Когда опорожнили амбар, колхозники взвалили на себя мешки и двинулись в обратный путь. Теперь волочаевцы уже не удивлялись. Старые партизаны покачивали головами, словно приветствуя колонну. Женщины с изумлением указывали на стариков:

— Смотри пожалуйста, все идут.

— Это субботник, понимаешь? — объяснила девушка в красном платочке своей матери.

— Ох, и людей! — крикнул какой-то парнишка.

В первых рядах попробовали запеть, но пение тут же прекратилось.

Ускорили шаг. Погода подгоняла. На горизонте край неба был затянут серыми тучами. Сопки стояли с потемневшими головами, словно на них надвинули тяжелые шапки.

— Товарищи, давайте поторопимся! — доносилось из первых рядов.

Зашагали быстрее. Теперь уже не прыгали по кочкам, а ступали прямо по грязи, не разбирая дороги.

Лейбман шел с мешком на плече и с удовольствием видел, что люди все ближе и ближе продвигаются к сопке, по ту сторону которой находятся хлева, а в них — лошади, коровы, свиньи… Он глазами нашел Мотеля. Тот вымок, весь в грязи.

— А ты не хотел дать пару лошадей. Дорога, говорил, плоха?

— А что, хороша, по-твоему, дорога?

— Сам видишь…

— Что вижу?

— Идут… — Лейбман смеется своей мало удачной шутке.

— Идут-то, конечно, идут, — отвечает Мотель, вытягивая шею, всю в синих жилах, — но будь на вашем месте настоящий руководитель, так и дорога была бы получше.

— Вот как?

— Да, вот так! Будем ставить вопрос…

Он отвернулся.

Лейбман остановился, переложил мешок на другое плечо, подождал немного, и оказался возле задних рядов, в которых шли женщины.

— Что это вы отделились?

— А это чтоб вы не слышали, что мы о вас говорим! — отвечает повариха Хася.

Он подходит к ней поближе.

— Ну, теперь будет, что в котел положить?

— Спасибо вам, замечательный хозяин! В другой раз, если останемся без продуктов, мы вас самого в котел положим!

Женщины недружелюбно поглядывают на Лейбмана и замедляют шаг.

— Сил больше нет ноги таскать!

— Казалось бы, мука, а на плече — точно камень лежит.

— В самый раз угодил! — жалуется новоприбывший переселенец.

— Видно, здесь будет веселенькая жизнь! — говорит одна из женщин.

Хасе это кажется обидным.

— А с чего вы взяли, что здесь плохая жизнь?

— А что, это, по-вашему, жизнь? Ноги пухнут по болотам тащиться.

— Не каждый же день так… Будет дорога, и не придется тащиться…

— Будет… Когда это будет?

— Когда поставим настоящих руководителей, — отвечает Хася и вызывающе смотрит на Лейбмана.

Женщина сдерживает вздох и молчит, Но Хася заметила это.

— Нечего вздыхать. Никого не принуждали. Субботник — дело добровольное. Кто хочет, идет.

— Вот как?

Хася смотрит на нее, словно ожидая конца незаконченной фразы, и говорит в сердцах:

— Такое бы мне счастье, какая здесь жизнь будет! И очень скоро! Не знаю, как вы там у себя жили, но здесь у нас жизнь будет прекрасная!

Когда первые ряды подошли к реке, стало накрапывать. Небо, сплошь затянутое тучами, предвещало затяжной и обильный дождь. Задние ряды подтягивались к передним. Те подошли уже к реке. Люди снимали с себя верхнюю одежду и прикрывали мешки. Дождь постепенно усиливался и вдруг ударил с таким, остервенением, будто хотел все сразу затопить.

Возле реки закричали. В задних рядах не могли понять, в чем дело.

— Почему не садятся в лодки? — кричала Хася, согнувшись от ветра. — Почему стоят под дождем?

— Ведь от продуктов ничего не останется!

— Добро губят!

Подойдя к реке, они услыхали:

— Лодок нет!

— Как нет?

— Это чья-то проделка!

— Ой, мамочки!

— А крепко они были привязаны?

— Да ведь они здесь стояли!

Все перепуганы.

— Что же будем делать?

— Люди, чего вы стоите?

— Может, сложить мешки и бежать искать лодки?

— Куда бежать? Как бежать? Смотри, как хлещет!

Вперед вышел конюх Мотель, он подошел к берегу, посмотрел вниз, потом наскоро отвязал мешок, поднял его над головой и крикнул:

— Здесь не глубоко, ничего! За мной, шагом мар-рш!

И тут же оказался в реке.

На минуту все притихли. Люди отпрянули назад, потом пошли вперед, к воде.

Следом за первыми по невидимой тропе, проложенной Мотелем, пустились остальные. Река бурлила и кипела. Люди молча шли по грудь в воде и не замечали проливного дождя, который завесой прикрывал эту удивительную процессию.

Долго еще взбаламученная река кидалась на берега. Дождь продолжался.

Мейер и Бейля уже переоделись. Они сидели друг против друга, вытирали лица сухими полотенцами и дрожали. Только теперь, дома, они почувствовали пронизывающий холод.

— Знаешь, Мейер, это совсем непонятно, что тут творится! — сказала старушка, кутаясь в шерстяной платок.

— Да, Бейлечка, трудно понять! — вздыхал Мейер, задумчиво глядя в окно.

С верхнего этажа доносился звонкий женский смех и топот крепких ног…

Первые места заняли косари-коммунары.

— Сегодня мы именинники, — говорит, вскидывая голову, Берка. — Переселенцы могут пока что занять «почетные» места — у самой двери…

Новички-переселенцы пропускают мимо ушей шутку Берки. Они бродят по новой, просторной, только что открытой столовой, которая в сравнении с прежним закопченным углом в бараке кажется почти дворцом. Одетые в лучшее из того, что привезли с собою, переселенцы сегодня выглядят по-праздничному, но чувствуют себя еще скованно. Их жены сегодня впервые достали из распакованных узлов выходные платья, уселись на задних скамьях и ждут, как гости на свадьбе, приглашения на танец.