Однако вариант, что моя невиновность в конечном итоге не будет установлена, я, считающий себя настоящим реалистом, не был даже готов рассматривать!
После четвертого телефонного звонка комендант вышел из своего небольшого кабинетика, громко и отрывисто приказал что-то стоявшему в коридоре охраннику и зашел ко мне в туалет.
— Вас приказано отправить в гарнизонную тюрьму в Эдирне. Немедленно, — коротко, отрывисто, не тратя времени на какие-либо объяснения, сообщил он.
— А как насчет машины, на которой я сюда приехал, сэр?
Он чуть поколебался.
— Насчет машины никаких распоряжений пока еще не поступило. Впрочем, не сомневаюсь, она наверняка потребуется там в качестве неопровержимой улики.
Непосредственное общение с людьми чином повыше — пусть даже всего по телефону, — похоже, сбило с него спесь, заметно поубавило уверенности в самом себе и собственной значимости. Поэтому я тут же решил, не теряя времени, воспользоваться ситуацией и попробовать выбраться отсюда. Как говорят, «по горячим следам». Кто знает, а вдруг повезет?! Терять-то все равно уже вроде бы нечего…
— Хотел бы вам еще раз напомнить, сэр, — громко и отчетливо произнес я, — что уже выражал вам мой категорический протест против задержания и сейчас намерен повторить его еще раз. Да, признаю, машина и все ее содержимое действительно находятся в вашей законной юрисдикции, но я-то нет! Мне отказали во въезде по причине просроченного паспорта, поэтому с юридической точки зрения я не в Турции и, значит, должен быть незамедлительно возвращен на греческую сторону границы. Там у меня с документами все в полном порядке. Поэтому, сэр, боюсь, когда ваше начальство узнает об этих прискорбных фактах, вам придется ответить на много самых различных и весьма неприятных вопросов.
По-моему, сказано было очень хорошо. Вот только его моя тирада, похоже, весьма позабавила, не более того.
— Ну надо же! Значит, вы и законник, и журналист, и наемный шофер, и заодно контрабандист огнестрельного оружия. И все в одном лице, подумать только!
— Я всего лишь хочу вас предостеречь от…
Его любезная улыбка мгновенно увяла.
— Ну что ж, в таком случае позвольте и мне тоже кое от чего вас предостеречь. Так вот, в Эдирне вами будет заниматься не обычная городская полиция. Наверху сочли, что в вашем случае имеются важные политические аспекты, а такими делами ведает Второй отдел Комитета национальной безопасности. Обычно его называют просто «Бюро».
— Политические аспекты? Какие еще, к чертовой матери, политические аспекты?! — Я изо всех сил старался, чтобы в моем голосе прозвучало искреннее возмущение, а не откровенный страх.
— Трудно сказать. Во всяком случае, мне. Ведь я всего лишь вас предупреждаю. Начальник Второго отдела генерал Хаки, и, значит, допрашивать вас будут его люди. В конечном итоге вы, безусловно, согласитесь сотрудничать с ними, но мой вам совет — не изображайте из себя святую невинность и начните делать это как можно быстрее. Их терпение, как мне не раз доводилось слышать, невелико. Вот и все, что я хотел бы вам сказать. Прощайте.
И он ушел. Почти сразу же после его ухода в туалет вошел охранник с револьвером в правой руке, приказал мне заложить руки за спину и вывел меня наружу.
Меня доставили в гарнизонную тюрьму на заднем сиденье закрытого военного джипа в сопровождении двух вооруженных солдат по бокам. Сама тюрьма представляла собой старое, если не сказать «древнее» кирпичное здание на самой окраине города. К ней вплотную примыкал небольшой дворик за высокими стенами, на окнах помимо решеток имелись также и металлические ставни. Закрывающиеся, само собой разумеется, только снаружи.
Когда мы подъехали к воротам тюрьмы, один из часовых — видимо, старший по команде — доложил что-то охране, и буквально через несколько минут из боковой дверцы вышли два человека в военной форме другого типа. Тот, что постарше, протянул моим сопровождающим какую-то бумагу — скорее всего, расписку в получении арестованного, то есть меня, — и жестом приказал мне вылезти из машины. А затем кивнул в сторону боковой дверцы и отрывисто приказал:
— Girmek, girmek!
Все тюрьмы на свете пахнут одинаково — дезинфекцией, мочой, потом, кожей, — и эта не была исключением. Меня провели вверх по деревянной лестнице к стальной решетке, которую при виде нас тут же изнутри открыл охранник, держащий в руке связку со множеством самых различных ключей. Причем некоторые из них были похожи, скорее, на воровские отмычки. Справа за решеткой находилось что-то вроде приемной, в дальнем конце которой виднелись двери в две крошечные комнатки — как подсказывал мне мой личный опыт, для предварительного осмотра, — а в самом центре за столом сидел человек в форме. Охранник подтолкнул меня вперед и выкрикнул какой-то приказ. Я по-французски ответил, что ничего не понимаю. Тогда человек за столом произнес:
— Videz les poches.[2]
Поскольку все документы и ключи у меня отобрали еще при входе в тюрьму, то в карманах оставались только мои деньги, часы, пачка сигарет и спички. Человек за столом вернул мне часы и сигареты, а деньги и спички вложил в большой коричневый пакет. Затем в приемной неизвестно откуда появился еще один человек, в неряшливом белом плаще, и, не говоря ни слова, прошел в одну из крошечных комнаток. В руках у него была тоненькая желтая папка. Через минуту-другую оттуда послышался его громкий приказ, и меня втолкнули к нему.
Там был небольшой столик, стул и накрытое картонкой ведро. В одном из углов — умывальник, а на стене — белый металлический шкафчик. У столика какой-то человек в белом халате неторопливо возился с чернильной пластинкой. Очень похожей на те, которые обычно используют для снятия отпечатков пальцев. Он бросил на меня быстрый взгляд и приказал по-французски:
— Раздевайтесь.
Все тюремщики похожи друг на друга как две капли воды. Когда я снял с себя всю одежду и остался в чем мать родила, он сначала тщательно осмотрел мою одежду снаружи и изнутри, затем, посветив узеньким портативным фонариком-карандашиком, заглянул мне в рот и уши и, наконец, достав из шкафчика на стене резиновую перчатку и баночку с вазелином, прощупал мой задний проход (эта унизительная процедура, должен признаться, всегда вызывала у меня особое отвращение) и в завершение всего снял отпечатки моих пальцев. Проделал он все это молча и деловито. А потом даже дал мне кусочек туалетной бумаги, чтобы я мог вытереть руки, прежде чем мне прикажут одеться и пройти в соседнюю каморку… Там в самом центре на штативе стоял квадратный фотоаппарат с фотовспышкой, а на стенах висели мощные осветительные лампы. После того как меня сфотографировали во всех требуемых ракурсах, я в сопровождении двух тюремных охранников прошел по каким-то длинным извилистым проходам до зеленой деревянной двери с крупной надписью белого цвета: «ISTIFHAM». А вот это турецкое слово мне было достаточно хорошо известно, оно означает «Комната для допросов».
В комнатке — размером приблизительно всего в семь или восемь квадратных метров — имелось только одно небольшое зарешеченное окошко в самом верху стены; солнце уже садилось, и здесь, внутри, было практически темно. Один из охранников вошел вслед за мной и сразу же зажег верхний свет, в то время как второй закрыл дверь и запер ее на ключ снаружи. Тот, который должен был оставаться со мной, сел на лавку, стоящую у стены, и громко, протяжно, будто завывая, зевнул.
Так, ну и что тут у нас имеется? Умывальная без дверей, привинченный болтами к полу крепкий стол, пять-шесть стульев, на стене телефон и черно-белая литография президента Кемаля Ататюрка в простенькой деревянной рамке, на полу изношенный коричневый линолеум…
Я вытащил из кармана любезно оставленные мне сигареты, предложил одну моему конвоиру. Он только отрицательно покачал головой, но при этом бросил на меня такой презрительный взгляд, будто ему предлагали жалкую, совершенно недостойную его взятку. Я молча пожал плечами и, сунув сигарету в рот, жестом попросил у него огня. Теперь даже не глядя на меня, он снова покачал головой, и мне не оставалось ничего иного, кроме как вынуть сигарету изо рта, положить ее обратно в пачку и сесть за стол. Очевидно, сюда вот-вот войдет следователь из Второго отдела и начнет меня допрашивать. Мне надо было срочно придумать, что ему сказать, как разумно объяснить все, что со мной произошло. Чтобы он мне поверил!
