— Что ж, — развел руками старик, — смотри. Так и живу, несколько, я бы сказал, небрежно.

— Книги пишете? — спросил Николай Николаевич.

— Что ты… — желчно улыбнулся старик. — Как можно, чтоб книги… Я, брат, в том же профиле работаю. Статьи по библиотечному делу кропаю. Библиотеки-то пока еще не отмерли. Всё отмирает, Коленька, всё на свете, и библиотеки тоже отомрут. Скоро книги станут как иконы: для коллекции. Впрочем, в твое время это как раз уже начиналось. Ты, мой бедный брат, уже это застал. А сейчас, — старик махнул рукой, — чудовищные вещи творятся. Книга ценностью стала неимоверной. Столько ходит подделок, что волосы дыбом. Я, брат, во всей Восточной Европе чуть ли не самый авторитетный эксперт: как надо подлинность установить — сразу ко мне. Веришь ли: по запаху год издания определяю. Интуиция, говорят, талант! Дискеты компьютерные ненавижу, от них у меня волдыри на глазах. Разве электроника дышит, разве пальцами ее пощупаешь, ладонью погладишь? Я вон книгу раскрою, лицом в нее, как в водичку тепленькую, — и счастлив. Оно, конечно, прогрессивно, компактно, и техника сейчас превосходная… только от всего этого нежитью пахнет. От прогресса, милый мой, всегда нежитью пахнет. Суррогат этот прогресс твой, вот что! Заменитель!

Николай Николаевич хотел возразить на слова «твой прогресс», но не стал: мелочь.

— Заменитель чего-то подлинного! — распалясь, говорил старик. — Подлинного, Коленька! Понимаешь ли ты это слово?

— Рукописи подлиннее книг, — возразил Николай Николаевич. — Книга в свое время тоже была суррогатом.

— Э, не то ты говоришь! — рассердился старик. — Ничего ты, брат, не смыслишь в этом деле. Ладно, спрашивай давай, если есть ко мне вопросы.

— Я насчет открытого доступа… — застенчиво сказал Николай Николаевич — Одолели мы их наконец? Или всё еще сохраняются, так сказать, отдельные островки сопротивления?

— Что такое? — старик наморщил лоб, вспоминая. — Открытый доступ? Не помню, не помню… Что за ерунда?

— Как не помните? — растерялся Николай Николаевич. — Не может этого быть!

Тут его осенила догадка:

— А, понимаю: мы победили, вопрос окончательно закрыт, и нам теперь уже светят иные маяки. Я правильно понял?

— Постой, постой, — потирая лоб рукой, сказал старик. — Не суетись, дай сообразить. Открытый доступ… доступ открытый… а, собственно, к чему?

— К книгам, конечно.

— К книгам? — Старик поднял брови и захохотал.

У Николая Николаевича упало сердце.

А старик продолжал хохотать.

Наконец, отсмеявшись, он вытер слезы и заговорил с гневным юношеским напором:

— К книгам, говоришь? Открытый доступ к книгам? С ума сошел, мальчишка! Да бронированные двери надо сделать у книгохранилищ! Замуровать их наглухо! Фотоэлементы поставить — и никакого доступа ближе чем на десять шагов! Открытый доступ к духовным ценностям, что за бредовая идея! Разворовывают, растаскивают по домам, по частным коллекциям! И, главное, не из нужды: из чистого тщеславия! Нет, господа хорошие: компьютеры у вас есть — вот и сидите перед мониторами, выпучив глаза, а от книг — руки прочь, будьте любезны. Меня за это Скупым Рыцарем называют. Открытый доступ к книгам, это ж надо вообразить! Поверить не могу, что в молодости я был так глуп и наивен…

Это были страшные слова.

Но Николай Николаевич еще не верил.

— Вы хотите сказать, что вы больше не боретесь за открытый доступ? — упавшим голосом спросил он.

— Более того! — с вызовом ответствовал старик. — Я борюсь против этой безумной и вредоносной идеи!

— Значит, вы изменили… то есть, я изменил своим принципам? — допытывался Николай Николаевич. — И когда это с вами, то есть со мною случилось?

— Никаким принципам я не изменял! — возразил старик. — Сами принципы изменились.

— Да, но как же… как мне жить теперь? — жалобно спросил Николай Николаевич. — Я был счастливым человеком, я знал, зачем жить. Вы отнимаете у меня смысл жизни.

— Ложная проблема, — отвечал старик. — Была бы жизнь, а смысл найдется.

— Ну, нет, — всердцах проговорил Николай Николаевич. — И зачем только я надумал к вам заглянуть? Уж лучше бы я никогда вас не видел. Прощайте.

Он положил зеркало на стол отражением вниз, прижал ладонью, подержал, снова поднял, заглянул: старик по-прежнему глядел на него из глубины, склонив голову к плечу и редко мигая.

Николай Николаевич дунул в зеркало, потер рукавом — отражение не пропадало, только бледно улыбалось и кивало головой.

— Прощай, мой юный друг, прощай.

— Да как его выключить, черт побери? — в отчаянии вскричал Николай Николаевич.

Тут зеркальце выскользнуло из него рук, ударилось о кафельный пол — и разбилось вдребезги на мелкие осколки.

Долго еще библиотекарь сидел на краю ванной и понуро смотрел себе под ноги.

— Ну, нет, — повторял он. — Ну, уж нет. Принципы, видите ли, у него изменились. Мои не изменятся. Никогда. Слышите? Ни-ког-да.

Потом встрепенулся и на цыпочках прошел в комнату.

Степан Васильевич сладко спал, взмурлыкивая во сне и прикрывая лапой нос.

Значит, есть время убрать в ванной.

И непременно вынести осколки на улицу, в ближайшую же урну.

Проснулся Николай Николаевич от холода.

Было еще темно, но в коридоре горел свет.

Из-под двери дул ветер с сильным запахом лестничной площадки: мусоропровод, остывший табачный дым, ржавые трубы.

Степана Васильевича на постели не было. Сундука тоже не было и в помине. «Не иначе обчистили,» — буднично подумал Николай Николаевич, поднялся, натянул джинсы, клетчатую рубаху, сунул ноги в шлепанцы и вышел в прихожую.

— Стёпа! — позвал он. — Стёпушка, Стёпа!

Кот был тут как тут: сидел возле закрытой кухонной двери лохматый, вроде чем-то сконфуженный. Свет на кухне тоже горел.

— Я, Стёпушка, тебе тут зеркальце разбил, — признался Николай Николаевич. — Ладно?

— А то я не знаю, — глядя в сторону, сказал рыжий кот. — Ладно, спишем, нам не впервой. Тут вон гости к тебе. Ждут, когда встанешь.

— Какие гости?

— Что за глупости спрашиваешь… — рассердился кот. — «Какие гости, какие гости…» — передразнил он. — Добрый хозяин таких вопросов не задает. Гости — и всё.

— Так ведь ночь на дворе!

— Дверь не надо оставлять нараспашку, — наставительно сказал Степан Васильевич. — Тогда и ходить по ночам не будут.

Николай Николаевич подошел к кухонной двери, приоткрыл, нерешительно заглянул.

На диванчике-уголке, задумчиво глядя в темное окно и опустив на колени руки, в расстегнутом пальто сидела его дивная фея.

Вид у нее был немного ошеломленный: так бывает, когда после толкотни и давки на остановке тебя вдруг впихивают в полупустой вагон.

Николай Николаевич обомлел.

Он ждал этого, но этого быть не могло.

— Как?! — Николай Николаевич оглянулся на кота, который, облизываясь, всё еще сидел в коридоре. — Кто это? Что это?

— Не узнаёшь? Молодка твоя Асланова Дина. Погладить меня изволила.

— А сундук?

— Что сундук?

— Где сундук, я спрашиваю?

— Чей сундук?

— Твой!

— То-то и оно, что мой, — буркнул кот. — Как пришел, так и ушел: ножками.

— А она?

— Что она?

— Кончай, Степан Васильевич! — взмолился Николай Николаевич. — Твои ведь штучки!

— Вот еще, — усмехнулся кот.

И по виду его было непонятно, врет он или просто обманывает.

— Убери сию минуту! — зашипел на него Николай Николаевич.

— Возьми да и выгони, коли не нравится, — резонно ответил кот. — Я при чем, если скус такой? Явление. Мне явления не положены. У меня такого права нет — живых людей вызывать. Может, искус, а может, предлог или, скажем, совпадение сути…

Рыжий кот изъяснялся непонятно, значительно и готов был говорить еще долго, но тут пол под ногами Николая Николаевича хрустнул.

Фея резко обернулась, вскочила. В лице ее не было ясности, утомленное ночное лицо.