И наш Эухеньо усвоил урок.

На завтрак глотнул лишь воды он глоток,

В обед он за ногу коня укусил

И к ужину вроде довольный тусил.

Однако Видок заприметил его,

И возмутилось его естество:

"Я думал, что ты настоящий цыган,

А ты учинил безобразный обман!

На ужин похлебка была из ежа,

Но ты не спешил ее с нами вкушать!

Попробуй, приятель, теперь доказать,

Что ты три тарелки сумеешь сожрать,

Иначе окажешься ты педераст.

Цыганский совет тебя казни предаст!"

Принес он котел и похлебки налил.

И зря Похуеску пощады просил:

Пришлось ему снова скрываться в лесу,

Цветами позора усеять росу.

И табор, не став его даже искать,

Чтобы по правилам казни предать,

От вони спасаясь, в небо ушел.

Во главе - Аполлон Бабкин-Козёл.

***

И вот Эухеньо, в начале тропы

Подумал: "Быть может, цыгане тупы,

Но вдруг и со мною чего-то не так?

Вдруг педераст я? Иль, может, мудак?"

Но все ж, утеревши скупую слезу,

Поднялся с кортов и укрылся в лесу.

И солнце светило, дарило тепло,

Немного вампира оно припекло.

Уселся под дубом он, чтоб отдохнуть,

Подумать о жизни и, может, вздремнуть.

Трава шелестела слегка на ветру,

И вонь доносилась аж в хатку к бобру,

И рыба в реке кверху пузом всплыла.

Бобер респиратор достал из дупла,

Надел его, высунул морду на свет,

Чтоб выяснить, кто ему портит обед,

И видит, что рядом сидит Похуеску.

Бобер заявил ему твердо и резко:

"Коль ты собираешься дальше вонять,

Прошу свое тело отсюда убрать!"

Но был Похуеску настолько уныл,

Что сразу бобер гнев на милость сменил.

Сказал: "Эухеньо, помойся сходи -

В реке все равно рыбу уж не удить,

Ее умертвила ужасная вонь,

Которую ты, добр будь, урезонь".

"Прости, что воняю, мой мудрый бобер,

Но я ощущаю великую скорбь.

Ты дал мне отличный и ценный совет,

Но оказалось, я не ежеед".

И волны реки уносили с собой

Печаль Похуеску и запах дурной.

Весь лес, наконец, с облегченьем вздохнул,

И с морды бобер респиратор стянул.

Бобру Похуеску сказал про цыган.

Бобер за портвейном спустился в чулан.

Рюмашку налив себе, он объявил:

"Мои опасения ты подтвердил.

Ты, Эухеньо, слишком раним,

Нежен и брезгуешь крепким спиртным.

Цыганская мудрость ни капли не лжет:

Ежей кто не ест - педерастом слывет!"

Но наш Похуеску ему возразил:

"Я в жизни еще никого не любил,

Тем паче, мужчин. Ты не прав, мой бобер.

Такие предъявы - уже перебор!"

Бобер лишь плечами с ухмылкой пожал:

Он-то всю правду ужасную знал.

Негра-цыгана-румына жалея

(Страшный как черт, да к тому ж диарея),

Дал он еще один ценный совет:

"Ты же вампир, наряжайся в вельвет

И в замок иди. Не забудь черный плащ.

И о цыганах, мой друг, ты не плачь.

Будешь с вампирами весело жить,

В мышь превращаться и кровушку пить".

Бобра наш вампир в благодарность обнял.

Довольный, он к замку стремглав побежал.

Купил по дороге он плащ в Эйч-энд-Эм.

Но плащ не спасал от моральных проблем:

Решил Эухеньо: "Бобер молодец,

Он самый главный животный мудрец,

Вот только меня педерастом назвал

И этим безмерно меня взволновал".

В раздумьях таких к замку он подошел.

Звучал из окон заводной рок-н-ролл,

Кружился гигантский в дверях дискобол,

Вампир пожилой потреблял валидол,

Лежа на ступеньках. Шагнувши к нему,

Сказал Эухеньо: "Доблестный муж!

Эу Эухеньо, нуме Похуеску.

Акаса моя вон за тем перелеском.

Клык мой аскутит фоарте, клянусь!

В замке за дело любое возьмусь,

Только примите в коммуну свою.

Свое я присутствие обосную".

Вампир на него долго-долго смотрел,

И, наконец, свой вердикт прокряхтел:

"Что ж, мы, вампиры, большая семья.

Кржиж - наш отец, мы его сыновья

(Не в прямом смысле, но суть такова -

Царит он над нами - венец мастерства).

Но в нашу коммуну не просто попасть,

А то б вся Румыния к нам подалась.

Поэтому должен ты нам доказать,

Что стоит тебя в ряды наши принять".

Вампир показал рукой засранный двор:

Повсюду валялись обломки и сор,

Трава подбиралась вплотную к двери.

Вампир приказал: "Ты нам двор убери,

Коль справишься за ночь, подумаем мы,

Принять ли тебя. Ты вообще-то румын?

Уж очень ты черен лицом и губаст,

И, судя по виду, еще педераст".

Эухеньо не ждал от вампира отказ.

Хотел возразить он, что не педераст,

Но скрылся из виду за дверью вампир

И через плечо сообщил: "Кашемир -

Вот ткань для вампирьего суперплаща.

А ты, Похуеску, видать, обнищал".

Обижен был несколько наш Похуеску -

Его разозлила подобная резкость,

Ему непонятен был этот снобизм,

Презренье и гонор, а также расизм.

Он развернулся и ринулся в лес,

И этим он выразил жесткий протест.

И запах сосны Эухеньо вдыхал,

А жизнь его жалила тысячей жал.

Был Похуеску несчастен и слаб,

Но всхлип его вскорости вылился в храп.

Спустя два часа пробудился вампир,

И по-другому взглянул он на мир.

Лунные блики на стеклах оконных,

И флюгер на шпиле торчит золоченый...

Решил Похуеску, что выбора нет.

Коль хочет вампирский иметь партбилет

Он, то убираться у замка придется.

Ну что же, клыками он в дело вгрызется,

И будет к утру двор, как блюдце, сиять,

Не будь он вампир и румын, твою мать!

И взял он в работу загаженный двор.

Развел посередине он жаркий костер.

Трещали поленья, и в пламя бросал

Наш Э. Похуеску все, что замечал.

Уборка успешно и весело шла.

Весь мусор сгорел, наконец-то, дотла:

Стал пеплом разбитый бачок санузла,

И даже расплавилась бензопила,

Золой Похуеску удобрил кусты.

К рассвету кусты подарили плоды:

Айву, ананас, абрикос и арбуз,

И маракуйю, плохую на вкус.

И вот, наконец, солнце в небе взошло,

И время решения засим подошло.

Под рок-н-ролл из раскрытых ворот

Вышел опухший вампирский народ

В количестве трех. Вот же их имена:

Сосо де Подсос - его туша жирна,

Брюс де Перекус - носитель рейтуз,

Флориан Недокус - настоящий француз.

Воззрились вампиры на убранный двор.

Вдали догорал мусор сжегший костер,

Плоды наполняли корзины собой,

Стоял Похуеску с улыбкой зубной.

Вампир, что вчера его так оскорбил,

Сказал: "Что ж, уборку ты нам сотворил.

Пожалуй, дружок, в наш вампирский дворец.

Там встретишь ты Кржижа - творенья венец".

И наш Эухеньо к крыльцу подошел.

Свой трепет и страх он с трудом поборол,

Открыл дверь - и видит пустой коридор.

Чихнул он и ноги об коврик протер.

В углах паутина и крысы шуршат,

Летучие мыши рожают мышат.

Зашел Похуеску и дальше идет,

Предчувствуя, как он теперь заживет.

В конце коридора увидел он люк,

Который со скрипом раздвинулся вдруг

И бархатным мраком дыхнул на него.

Но был Эухеньо немного тугой -

У люка он встал и слегка затупил,

Но Брюс Недокус его поторопил:

Пинком Эухеньо был послан во мглу,

Где сел и сидел в самом дальнем углу.

Решил он: "В ловушку я тут угодил,

И жизнь я бездарно свою загубил.

Мне холодно, страшно, почти я погиб..."

Но тут раздался ужасающий скрип,

И сердце застыло в могучей груди.

Собрался от страха ежа он родить.