Допусти он мысль, что он жесток по отношению к Селии, он бы так себя вести не смог… Как многие другие безжалостно честные мужчины, он не был честен по отношению к самому себе. Он считал себя лучше, чем был на самом деле…

Он хотел быть с Марджори и должен был ее получить. Он всегда добивался того, чего хотел, и жизнь с Селией его в этом смысле лучше не сделала.

В Селии, я думаю, он любил ее красоту и только…

Она же полюбила его крепко и навсегда. Он был, как она однажды выразилась, у нее в крови…

И она цеплялась за него. А Дермот не переносил, когда за него цеплялись. В Селии было мало огня, а женщина, в которой мало огня, с мужчиной не справится.

Вот в Мириам сидел бес. Несмотря на всю ее любовь к Джону, мне не верится, что ему всегда было с ней легко. Она обожала его, но и терзала. А в мужчине сидит зверь, которому нравится, когда ему идут наперекор.

У Мириам было то, чего не хватало Селии. То, что грубо можно было бы назвать, наверное, нахальной смелостью.

Когда Селия начала противиться Дермоту, было уже поздно…

Она сама признает, что о Дермоте стала думать по-другому теперь, когда ее больше не сбивала с толку его неожиданно проявившаяся жестокость.

— Сначала, — говорит она, — выглядело так, будто я всегда его любила и делала все, как он хотел, а потом, когда он мне впервые в самом деле понадобился, когда у меня было горе, он повернулся и нанес мне удар в спину. Сказано это, наверное, несколько газетным языком, но я выразила то, что чувствовала… Есть в Библии слова, которые передают это в точности. — Селия помолчала и процитировала: — «Ибо не враг поносит меня — это я перенес бы; не ненавистник мой величается надо мною, — от него я укрылся бы; который был для меня то же, что я — друг мой и близкий мой». Как раз это-то и обижало. «Друг мой и близкий мой».

Если Дермот мог быть изменником, значит, кто угодно может изменить. Все в мире стало ненадежным. Я больше никому и ничему не верила…

Это так страшно. Вы понятия не имеете, как это страшно. Ни на кого нигде нельзя положиться.

Понимаете… куда ни посмотришь, всюду Стрелец…

Но вообще-то это была моя ошибка: чересчур я верила Дермоту. Так сильно никому нельзя верить. Это неразумно.

Все эти годы, пока Джуди росла, у меня было время подумать… Я много чего передумала… И поняла: вся беда в том, что я была глупа… Глупа и самонадеянна!

Я любила Дермота — и не удержала его. Мне следовало понять, что он любит и чего он хочет, и стать такой… Мне следовало понять (как он сам говорил), что ему «нужна перемена»… Мама просила меня не уезжать и не оставлять его одного… Я его одного оставила. Я так была самоуверенна — никогда даже и мысли не допускала, что такое может случиться. Я была в полной уверенности, что я тот человек, которого он любит и будет всегда любить. Неразумно чересчур доверять людям — я уже говорила об этом, неразумно подвергать их слишком большим испытаниям, водружать их на пьедестал только потому, что тебе нравится их там видеть. Я никогда достаточно ясно не понимала Дермота… А могла бы… если бы не была такой самонадеянной и не считала: то что случается с другими женщинами, никогда не случится со мной… Я была глупой.

Поэтому я и не виню теперь Дермота — такой уж он человек. Мне надо было это знать и быть начеку и не быть такой самоуверенной и самодовольной. Если что-то тебе дороже всего на свете, надо быть умнее… Я не была…

Совсем обычная история. Теперь я это знаю. Нужно только газеты читать — особенно воскресные, которые любят писать о таких вещах. О женщинах, которые суют голову в духовку — или глотают снотворное в огромных дозах. Так жизнь устроена… в ней много жестокости и боли — из-за людской глупости.

Я была глупа. И жила в придуманном мире. Да, глупа.

— А потом, — спросил я Селию, — что вы делали потом? Это же давно было.

— Да, десять лет назад. Я путешествовала. Побывала в тех местах, которые мне хотелось посмотреть. Завела много друзей. Были у меня и авантюры. По-моему, право же я немало поразвлекалась.

Она говорила об этом не очень уверенно.

— У Джуди, естественно, бывали каникулы. Я всегда чувствовала себя виноватой перед ней… И я думаю, она знала, что я это чувствовала. Она никогда ничего не говорила, но я думаю, в душе винила меня за потерю отца… И в этом она, конечно, была права. Она сказала однажды: «Ты папочке не нравилась. А меня он любил». Я подвела ее. Мать все должна делать, чтобы отец ребенка ее любил. Это входит в ее обязанности. Я не справилась. Иной раз, сама того не понимая, Джуди задевала меня за живое, но она помогла мне прозреть. Без обиняков выкладывала все, что думала.

Не знаю, как получилось у меня с Джуди, — провалилась я или преуспела. Не знаю, любит она меня или нет. Вещами материальными я ее обеспечила. Но не могла дать другого — того, что мне казалось важным: ей это было не нужно. Я сделала лишь одно. Поскольку я любила ее, я оставила ее в покое. Я не пыталась навязывать ей свои взгляды и убеждения. Я просто пыталась дать ей почувствовать, что я рядом, если я ей понадоблюсь. Но я ей была не нужна. Такой человек, как я, ни к чему, такой как она, — разве что, как я уже говорила, в вещах материальных… Я люблю ее, как я любила и Дермота, но я ее не понимаю. Я постаралась не идти у нее на поводу из трусости… Была ли я ей когда-нибудь полезна, — этого я не узнаю… Я надеюсь, что была — очень надеюсь… Я так люблю ее…

— А где она теперь?

— Вышла замуж. Поэтому я и приехала сюда. Я не была раньше свободна, надо было заботиться о Джуди. Она вышла замуж в восемнадцать лет. Он очень приятный человек, старше нее — честный, добрый, состоятельный, все в нем есть, что я могла бы пожелать. Я хотела, чтобы она подождала, чтобы имела время убедиться, но она ждать не стала. Нельзя бороться с такими людьми, как она и Дермот. Им обязательно надо на своем настоять. И потом: как можно решать за другого? Можно ведь покалечить жизнь, думая, что помогаешь. Вмешиваться нельзя…

Она уехала в Восточную Африку. Время от времени шлет коротенькие счастливые письма. Такие же, как бывало писал Дермот, — одни факты и ничего больше, но все равно понять можно, что все в порядке.

— И тогда, — спросил я, — вы приехали сюда. Зачем?

Она ответила не спеша:

— Не знаю, смогу ли объяснить так, чтобы вы поняли… Мне запали в душу слова, сказанные как-то одним человеком. Он немного знал от меня о том, что произошло. Он был человек отзывчивый. Он спросил: «Как вы собираетесь жить дальше? Вы же еще так молоды». Я ответила, что есть Джуди, что я путешествую, что осматриваю города и памятники.

Он сказал: «Одним этим вам не прожить. Вам надо завести любовника или любовников. Решите сами, что вам больше подойдет.

Слова его меня напугали, так как я знала, что он прав…

Люди заурядные, ни над чем особенно не задумывающиеся, говорили мне: «Дорогая, вы опять выйдете замуж — за какого-нибудь хорошего человека, с которым забудете о всех своих невзгодах».

Замуж? Даже мысль об этом вселяла в меня ужас. Только муж может тебя очень больно обидеть — никто так, как он…

С мужчинами я не собиралась иметь ничего общего, никогда…

Но тот молодой человек меня напугал… Я же была еще не старуха… во всяком случае, не такая уж старая…

А почему бы не завести себе любовника? Любовник — это не так страшно как муж: от любовника так не зависят как от мужа; мелочи общего быта — вот что привязывает к мужу и разрывает на куски, когда вы расстаетесь… А с любовником просто случайные встречи — твоя повседневная жизнь остается только твоей…

Так любовник, или любовники…

Лучше любовники. С любовниками… ты будешь… почти в безопасности!

Но я надеялась, что до этого дело не дойдет. Я питала надежду, что научусь жить одна. Я пыталась.

Некоторое время она молчала.