Ричи многозначительно покивал.

- Думаю, для таких целей сгодилась бы и минералка. Конечно, напиток не самый изысканный, но лучше, чем ничего.

- Верно! Именно минералка! И обязательно сильногазированная! - воскликнул Морган. - Смотри - даже ты понимаешь, как правильно. Кулачки, братан!

- Да, но как это относится к нашей проблеме?

- Нашей проблеме? - пожал плечами Мори. - Пожалуй, никак.

- В крайнем случае, найду себе работу в сфере общественного питания, - проговорил себе под нос Ричи, записывая в блокнот возможное название нового напитка.

Восседающий на белом облаке Морган, проникшись братским сочувствием, от чего его борода несколько потускнела, в безысходности покачал головой.

- Может, тебе стоит пойти на крайние меры? - вполголоса, страшась собственных слов, предложил он.

- Какие? - напуганный чужим страхом, спросил его Ричи.

- Принести жертву Великому Графоману, - объявил Морган зловещим полушёпотом. - Чего никто не делал уже полтора столетия.

Ричи много слышал об этом акте сектантского поклонения, но, опасаясь возможных последствий, никогда не решался узнать детали, да и, в общем, питал к Великому Графоману не самые тёплые чувства - один из рассказов сочинителя Строубэка забраковала комиссия Единого Порядка по закону о Пресечении умножения сущностей из-за того, что сюжет его, как выяснил позже Ричи, походил на творение Мэтра, как две капли пива на пропотевшей майке домашнего футбольного болельщика. У всего умирающего литературного мира имелись причины испытывать по отношению к Великому Графоману поясничную боль: на написанное им количество текстов в нынешнее время могли бы прокормить свои семьи около десяти именитых писателей или полторы дюжины поскромнее, но, увы, все их идеи подгрёб под своё имя тот, кому лотереей времени судилось родиться до. Как бы то ни было, если учение о реинкарнации верно, жизнь покарала и ещё не раз покарает Великого Графомана в будущем за нерациональное использование словесных ресурсов. Но непосредственно в данный момент от такой мысли Ричи не становилось лучше.

- В чём заключается жертва, Мори?

Кузен выпустил в потолок дымные кольца, сперва принявшие форму олимпийской эмблемы, а после искусно перестроившиеся в очертания нефритового стержня.

- Для начала, насколько я знаю, необходимо похвалить на форуме одно из его произведений.

- Но для я должен его прочитать! - ужаснувшись, воскликнул Ричи.

- В этом и заключается жертва, - лукаво, словно змий-искуситель, пояснил Морган, смочив слюной очередной бумажный свёрток и принявшись набивать его содержимым. - Но можно и не читать. Сказать честно, этим, на самом деле, никто и не занимается. Главное - хвалить. Или ругать, если не боишься оказаться побитым камнями. Словом - говорить о нём, обсуждать и преклоняться.

- И как долго ждать эффекта?

- От нескольких дней до... ну это уже от тебя зависит.

Ричи обречённо расплылся по спинке кресла, бессильный, как работавшая всю неделю гетера, и бесформенный, как огромная амёба, всеми фибрами души ощущая нацелившийся в его позвоночник металлический стержень, чьи порывы, по обыкновению, кое-как сдерживало верное сиденье.

- У меня нет на это времени, Мори. Вечер пятницы - мой дедлайн.

- Пятница когда? - спросил отлучённый от календаря кузен.

- Завтра.

Морган зачиркал зажигалкой, отказывавшейся давать огонь в условиях отсутствия кислорода, но переборов в итоге законы физики, затянулся свежескрученным рулоном, поставляющим в его лёгкие ангельский эфир. Лёгкие его издали паровозный гудок.

- Ричи, Ричи, Ричи! - подскочил осенённый Морган, и Ричи замер в предвкушении и трепете. - Слушай! - Мори наклонился ближе к брату, и тот подался к нему навстречу аналогичным телодвижением, пока руки их, окутанные небесными облаками, едва не сошлись в порыве единения, венчающего таинство передачи божьей искры. - Прищепки... - наконец вымолвил заповедное слово Морган.

- Прищепки?

- Да, да! Прищепки! - динамично закивал кузен. - Производители прищепок усовершенствовали их конструкцию до такой степени, что те стали разумными, объединились с электронными сигаретами и уничтожили человечество! Ну-ка посмотри, есть что-нибудь похожее? Бьюсь об заклад, что нет!

Ричи рванулся к клавиатуре и треморными пальцами вбил в поисковик соответствующий запрос. Два романа, шесть рассказов, один из которых, с похожей тематикой, был написан на стыке двадцатого и двадцать первого столетий, гора технической документации о производстве и эксплуатации объектов бельевого хозяйства и руководства по своевременному предупреждению возникновения зачатков интеллекта у роботизированных устройствах просушки.

- Здесь этого дерьма больше, чем ты можешь представить, Мори. Более девяноста пяти процентов, правда, про электронику, потому что она безопасней прищепок, но и последние тоже имеют место быть.

- Правда? - откровенно изумился неоригинальности своей идеи Морган. - Ладно, в нашем распоряжении ещё полпакета, - взвесил он запасы топлива.

Топливо подошло к концу с последними лучами заходящего солнца, окрасившими балконную стойку в цвет разбавленного свинцом золота, тускнеющего с каждой минутой, как и душа Ричи Строубэка. Посиделки не принесли ровным счётом никаких плодов, а стало быть, вся слава автора последних строк достанется какой-нибудь белой госпоже литературных негров или блаженной троице, чьим сюжетам, по справедливости, самое место в книге истории болезни, а не на страницах "Мурддраала". Эмиль Эмбресвиль, доблестный рыцарь спекулятивного образа, намеревался дать надвигающейся варварской тьме литературного безмолвия финальный бой, где мог бы героически пасть и Ричи, окрасив взмахом пера захлопывающийся форзац трагической, а потому эстетически прекрасной эпохи художественного слова. Но, судя по всему, этому не бывать.

- Держись, брат, - попрощался Морган, оставляя кузена на растерзание тыловым демонам творческой инвалидности. - Держись. - Но разве можно удержаться за ревущий воздух поглощающей тебя пропасти?

Балкон, куда вышел Ричи после коротких прощаний, встретил его стеклянным осенним ветром с едва уловимым ароматом влажной тлеющей листвы. Бессменный заношенный шарф и безразлично скошенная набекрень шляпа дополнили утренний гардероб творца пустоты, состоявший прежде из одинокого банного халата. Вечер накануне последнего рабочего дня недели одаривал Новый Иерусалим обманчивым октябрьским теплом, с приходом темноты грозящимся предательски обернуться мелким дождём и хрустящими под ногами мёртвыми ветками, впредь не познающими цветения и томных пчелиных ласк. Дистанционное ощупывание окутанных в закат силуэтов мегаполиса приносило Ричи слабое, но единственное из доступных, утешение: в гаснущем пожаре утопали антенны, облепленные готовящимися к ночлегу вороньими стаями; наполнялись светом чуждой Ричи беспечной жизни окна, чьим счастливым обитателем он так любил себя представлять; проспект лениво, один за одним, зажигал сонные фонари, скрипящие вслед мчащимся по зеркальной полосе асфальта дорогим аэромобилям, везущим, быть может, прошлых приятелей Ричи к их новым, ждущим покорения, вершинам. Вдоль дороги, то и дело взмахивая рукой в знак приветствия незнакомцам, шагал исполнивший братский долг и, несмотря на едва ли не нулевой результат труда, вполне довольный собой Морган; ветер, смеясь, трепал его развевающуюся бороду, наслаждался её чересчур смелыми для этого города цветами, воплощающими в себе лето и вечный праздник, проникался её карамельным вкусом и разносил по бесконечным кварталам игравшую в голове кузена мелодию, соединяющую в себе музыкальные ритмы регги и рокабилли.

Вот в ком воплотился божий замысел земного счастья, - размышлял Ричи, провожая тонущий в полумраке силуэт брата, пока тот, превратившись в объятую вечерним туманом точку, не растворился в шумных волнах неонового океана. Вот Адам, изначально посвящённый в тайну запретного плода, а посему не принявший искушение из уст обольстителя, вот пляшущий у костра в кругу племени Ливтрасир, избавленный судьбою от созерцания Готтердаммерунга, вот плывущий по Арголидскому заливу Фороней, говорящий с людьми и царями на едином языке. Напрасно только, что из таких Морганов, как и из Ричи, не слепишь мир целиком. Они - лишь случайные недоразумения, не слагаемые, но корректирующие множители, своим существованием приводящие к решению никак не желающее сходиться само по себе уравнение. Родись Ричи в Англии, он, пожалуй, плотно занялся бы изучением данной проблемы и непременно разобрался со сложностью выведения конечного результата, заменив каждое слагаемое, за значением которого, так или иначе, скрывается отдельный член общества, на равные по объёму и функционалу множимые, тем самым упразднив многокилометровую формулу до короткого школьного примера. Перенеся множимое из совершенного мира бинарных операций на грязный преперационный стол материализма, Ричи обнаружил бы под медицинским скальпелем не убеждённого в своей исключительной духовности филолога, ищущего и, что характерно, находящего воду в пустом стакане, точно знающего, что хотел сказать автор, и, подобно шимпанзе, перебирающего найденный в траве кал; не борца за либеральные ценности, днём агрессирующего против ущемления прав жертв энкопреза, а с приходом ночи выкорчёвывающего из своей груди, как персонаж Винни Джонса, омертвевшие гнилостные патрубки; однако и не актёра визуальных сцен, увековечивающего на стареющей плёнке образы бытовой копоти, залепившей все вентиляционные отдушины повседневности; и не создание неопределённого пола, имеющее случайное сходство с человеком, которое требует у профессоров объяснить ему причину придуманной им же самим ненависти к себе, нет. Големом каббалиста Строубэка, его сшитым, оживлённым и приведённым в движение электрическими токами монстром стал бы юноша в чёрной кожаной кепке, безо всяких сложностей, однако, способный описать принцип стационарности действия Гамильтона и наглядно проквантовать гравитацию в домашней лаборатории, индивид, по вечерам дующий дешёвое пиво с такими же, как он сам, друзьями в переулке, а в порыве романтических веяний читающий наизусть для боевой подруги Петрарку в гангстерском раю. Но выдвинуть свою научную теорию на всеобщее обозрение Ричи не позволяло лицемерие порядка Оккама, стремящегося преобразовать и уравнять всё, кроме самих людей, беспомощно мечущихся между двумя взаимоисключающими принципами - свободой слова и толерантностью - и всё никак не решащих, какому из двух богов приносить жертву.