Кулаков с гордо поднятой головой шёл рядом со своей десяткой и с ухмылкой глядел на тех, кто не умел петь.

Пока ужинали, тем временем зажглись лампочки, а на небе вместо нескольких бледных звёздочек сверкали тысячи и миллионы золотых, красивых звёзд.

Месяц помирал от смеха, и свет своих глаз направил на Владикавказ, глядя прямо на главную улицу. Там в обе стороны прогуливались люди, обтираясь друг об друга...

После ужина все явились в казарму, и каждый хотел снять с себя форму, но ждали звуков свирели, без этого ложиться спать не разрешалось. Царай расстегнул ремень, снял башмаки и уселся на кровати.

Несколько начальников торопливо зашли в казарму, огляделись по сторонам, посмотрели на новобранцев и вернулись назад к себе. Тут же загудела свирель:

- Дут-ду-ду-ду-ут! Та-та-та-та-та-та-а!

Она сообщила всем, что пора спать. Солдаты стали раздеваться. В это время кто-то крикнул с дверей казармы:

- Сырхаев Царай!

- Я здесь! - был ответ.

- Сюда!

Царай снова надел башмаки и, подпоясавшись, вышел к зовущему...

Солдаты быстро юркнули в постели и уснули, но молодёжи Овражного не спалось. Их сердца съедал один вопрос:

- Зачем позвали Царая, когда он вернётся?

После отбоя разговаривать было запрещено, и они не прибегали к помощи слов, но хорошо понимали друг друга.

В полночь Будзи вышел во двор и увидел Царая, который стоял караульным у ворот. Протиснувшись боком, Будзи негромко спросил:

- За что?

- Из-за башмаков и ремня, - ответил вполголоса Царай и добавил:

- Иди назад, а то нас заметят.

Будзи резко повернулся и воротился в казарму. Он влез поглубже в свою постель и уснул в тот же час, больше не беспокоясь о Царае.

Глава пятая

Село Каражаевых как-то притихло, подобно зайцу, который от сильного страха присел на корточки под кустом. С полей войны приходили чередой вести одна тревожнее другой. К старшему селения и фамилии Челемету в его гостевую комнату приходили пожилые люди села и слушали вести с войны. Новости узнавали из писем, что присылали их молодые односельчане, находившиеся на фронте. Как и в другие дни, у Челемета сегодня тоже собрались люди. В руках Челемета была бумага, и он, поглядывая в неё, рассказывал новости:

- Карабугаев Сосланбек получил чин полковника, нашего Дафая перевели в осетинский конный полк.

- Это что за чин ему дали, он же молодой офицер? - спросил, не удержавшись, кто-то из стариков.

- Про это здесь ничего не написано, но ты о нём не беспокойся, его очень любят начальники. Они даже не знают его настоящего имени Дафай и называют Данел. Он в почёте у начальства, и сам себя тоже не называет Дафаем, а Данелом, - такими словами Челемет хотел заполучить расположение отца Данела, но это не понравилось старику:

- Челемет, ты старший и извини, но мне не нравится эта новость, связанная с именем Дафая. Нигде не записано в книгах нашей веры, чтобы кто-то из наших людей назвал себя Данелом. Его имя Дафай, какой он Данел?

Челемет бросил на старика тяжёлый взгляд. Пригладив усы, он сказал лениво:

- Это и повод для гнева, и не повод. А знаешь, почему? А потому, что если таки не положено согласно нашей вере, то всё-таки хорошо, что твоего сына любят начальники и поэтому не надо злиться. Когда кончится война, и он вернётся из армии домой, то мы опять будем звать его Дафаем.

- Ты прости меня, Челемет, я не сто́ю того, чтобы из-за меня здесь вели разговор, но мне показалось удивительным дело с именем моего сына, и я поэтому обратился к тебе, - сказал смущённый старик и поглубже погрузился в стул.

В это время дверь комнаты растворилась, и в помещение вошёл удивлённый сын Царая - Куцык. Он, сунув палец в рот, стоял у двери и, направив свои большие глаза на Челемета, смотрел на него исподлобья. Челемет, увидев мальчика, как-то сразу задрожал на месте, и потёр руки друг об друга. Наконец, не сдержавшись, он крикнул на Куцыка:

- Иди отсюда!

Куцык стал неторопливо уходить. Из глаз готовы были брызнуть слёзы, но взгляд мальчика был таким, словно он их сдерживал намеренно. Когда Куцык ушёл, Челемет возобновил разговор:

- Хоть он ребёнок и ни в чём не виноват, но всё равно от его вида у меня болят глаза. Он является свидетельством позора нашей фамилии. Как увижу его, так вся злость вскипает во мне.

- Пожалуйста, Челемет, одно дело.

- Какое?

- Мы недавно отправляли весточку Дафаю. Ничего не слышно оттуда?

- Точных сведений об этом деле пока нет, но как я слышал, осетинскую бригаду отправили на фронт, и он тоже в этой бригаде. Дафай там что-нибудь предпримет.

- Если он сейчас в наши руки не попадётся, тогда уже никогда, - вмешался в разговор сидевший в углу пожилой мужчина с рыжими усами.

- Я не совсем понимаю о чём идёт речь? - спросил кривоногий Магомет, который слыл самым благородным из фамилии Каражаевых, но был обделён счастьем. Он, ещё будучи ребёнком, упал с лошади и сломал ногу. Перевязку хорошо и вовремя не сделали, и нога осталась кривой. И если теперь в селе кого-нибудь хотели подразнить, то без упоминания имени Магомета не обходилось: "Без золы", "кривоногий", "кишка гончей собаки", "длинный, как хворостина". Это всё были клички Магомета. Хотя он был небогат, но всё равно твёрдо придерживался принципов благородства. Магомет обходил дома своих фамильных братьев в своём селе и в других сёлах и так содержал себя и своего серого коня. Тот хорошо усвоил порядок обхода домов, и ему уже не нужна была уздечка. Конь сам направлялся в нужный дом и привозил Магомета прямо к порогу.

Магомет когда-то был богат, но он своё богатство просеял через крупное сито жизни и у него ничего не осталось, кроме серого коня. Правда, в его кармане был привязанный к шнурку куском ремня складной нож и карты, - другого богатства нет уж у Магомета, но люди всё-таки все хорошие. Магомет среди благородных - самый благородный, а среди чёрных людей - самый чёрный. Одним словом, Магомет считался благородным человеком, который умеет жить. Все любили Магомета, однако ни благородные, ни чёрные денег ему в долг не давали, потому, что знали, кто он такой. Магомет являлся на все пиры и поминки. На собрания ходить не любил. Те сборища, где не было еды и питья, он обходил стороной на своём сером коне-иноходце, но на сегодняшнее собрание попал и ничего не понимал в обсуждаемых делах. Поэтому и спросил о чём идёт речь. Челемету не хотелось отвечать Магомету, и он сморщил лицо:

- Кто является одним из нас, тот должен понимать наши дела.

К тому же Челемет побаивался Магомета, ведь если тот узнает про дело, то может кому-нибудь рассказать. Магомету ответ Челемета показался оскорбительным, но он промолчал. Посидев ещё какое-то время, Магомет встал и попросил прощения:

- Простите меня, но мне надо куда-то идти.

- Пожалуйста, пожалуйста, - был общий ответ.

Магомет встал и покинул собрание.

Челемет продолжал дальше.

- Если ещё и на поле боя наша молодёжь не уложит этого гяура, то мы будем опозорены и обесчещены.

Отец Данела поднялся с места и проворчал:

- Что это за Царай, скажите на милость, которого так трудно убрать? На поле боя кто-нибудь из нашей молодёжи почешет ему за ухом, и на этом дело закончится, что ещё здесь есть другое.

Он сел на место и посмотрел по сторонам.

Со всех углов в один голос сказали:

- Так, так.

- Дафай его уложит.

Наконец, дела были обсуждены и собрание закончилось. Старики, опираясь на свои палки, отправились по домам. Челемет проводил их до крыльца, затем вернулся обратно в комнату. Не успел он ещё сесть на своё место, как со двора послышался суровый крик:

- Вот гяур, посмотрите на него, меньше лба головы, а что вытворяет! Бей его палкой.

Тем временем раздался детский плач. Челемет устремился наружу. Куцык неожиданно прыгнул через плетень в огород, потом ловко, как крыса, шмыгнул в дыру стены. Челемет крикнул с крыльца: