– Двадцать пять миль. – Она переворачивает страницу, со своего места я не могу разглядеть картинки.

– Выходит, в городке все закрыто, так? – с сомнением спрашиваю я.

– Бары. У нас же обычная деревушка. Лишь притворяется чем-то другим. Но и это не ново.

Женщина снова небрежно переворачивает страницу и наклоняется, чтобы получше разглядеть что-то, – возможно, более искусную «стратегию совокупления», или некий замысловатый и тоже новый «порядок введения», или хитроумный шведский «аппарат» для манипулирования не обнаруженными ранее укромными частями и зонами – изобретение, способное сделать жизнь прекрасной как никогда. (Моими собственными укромными частями, смутно соображаю я, лет уж сто как никто не манипулировал, разве что извечным способом; и я вяло гадаю, не может ли Пол находиться сейчас в каком-то извращенном, но не опасном уголке Куперстауна, где, пока я выпрашиваю скромный ужин, кто-то пылко обслуживает его укромные части?)

– Послушайте, – говорю я, – как по-вашему, не могло у вас остаться немного спагетти? Я голоден как волк, с удовольствием съем все и холодным. Или что-нибудь еще – что найдется. Немного тапиоки, сэндвич.

И я прохожу сквозь дверь, чтобы сделать мое присутствие более явственным.

Она покачивает кудрявой головой, пристукивает банкой «Джинни», но от журнала не отрывается.

– Джереми вешает на холодильник здоровенный замок, чтобы никто не лазил за сэндвичами, а такое случалось, особенно с японцами. Они, похоже, всегда голодны. Но комбинацию он мне не доверил, а то отошла бы в сторонку и позволила вам съесть все, что там лежит.

Я смотрю на тускло поблескивающий холодильный шкаф. Да, к двери его действительно приварены засов и дужка, а к ним подвешен большой, неприступного вида замок, пока такой взломаешь, семь потов сойдет.

Зато теперь я подошел к столу достаточно близко и могу видеть то, что привлекло особое внимание поварихи. Четыре рисунка во всю страницу: голые мужчина и женщина изображены в технике полупрозрачной, непохотливой пастели, фоном служит словно подернутая дымкой зеленая спальня (эмблема супружества). Тема рисунков – «собачья» позиция. На рисунке № 1 оба стоят на коленях; на № 2 «он» так и стоит, а «она» полусвисает с кровати; на № 3 оба стоят. Что до № 4, его я разглядеть не могу, а жаль.

– Новые рецепты ищете? – плотоядно улыбаюсь я поварихе.

Она поворачивает голову, поднимает на меня взгляд – поджатые губы, лишенное какого-либо стыда лицо, говорящее: занимайся своими делами, а не то я ими займусь. И женщина эта сразу нравится мне, пусть даже она не отпирает холодильник и не кормит меня сэндвичем. Ладно, об ужине можешь больше не думать, хотя, готов поспорить, комбинацию замка она знает наизусть.

– Я думала, вам сэндвич нужен, – роняет она и возвращается к рисункам, позабавленная собачьими выходками двух идеализированных, пастельных версий женатых людей, чем-то похожих на нас. – Как по-вашему, что она говорит?

Повариха тычет коротким пальцем, ноготь которого слегка испачкан мукой, в № 1 – женщина оглядывается на уже сопрягшегося с ней мужчину так, точно ее только что озарила отменная новая идея.

– «Тук-тук. Кто там?» – говорит повариха. – «Ты слышал, гаражная дверь хлопнула?» или «Можно я пока проверю состояние своего счета?»

Она шаловливо проводит изнутри языком по щеке и изображает пародийное отвращение, как будто эти картинки – бог весть какое бесстыдство.

– Или они беседуют о сэндвиче, – говорю я, чувствуя, как начинает пошевеливаться собственный мой заскучавший под палубой аппарат.

– Может, и так, – соглашается она, откидываясь на спинку стула и выпуская новую порцию дыма. – Возможно, она спрашивает: «Ты не забыл купить латук?»

– Как вас зовут? – спрашиваю я. (Мой разговор с Салли был скорее серьезным и успокоительным, чем веселым.)

– Ш-а-р-а. Шара, – отвечает она. И отпивает «Джинни». – Сокращенное от Шарлей, а не от Шарлотты или Шармейн. Эти имена достались моим сестрам.

– Вашего отца, надо полагать, звали Шарлем.

– Вы его знали? – говорит она. – Здоровенного горластого мужика с крошечными мозгами?

– Не думаю. – Я жду, когда она перевернет страницу, мне интересно, чем еще могут порадовать нас художники журнала.

– Занятно, – говорит Шара. Зажав «Винстон» в зубах, она подтягивает рукава просторной поварской тужурки выше хрупких локтей. При ближайшем рассмотрении она даже более изящна. Это наряд огрубляет ее, бедняжку, придавая ей облик существа коренастого.

– Как случилось, что вы стали поваром? – спрашиваю я, радуясь, пусть этой радости и не хватит надолго, что нахожусь в освещенной кухне, с женщиной, вместо того чтобы выклянчивать в темноте гамбургер или тратить силы на попытки достучаться до моего сына.

– Ну, знаете, сначала я училась в Гарварде и защитила докторскую по… что ж это было-то?.. а, прозекция пивных банок. А после, в постдокторантуре, изучала варку яиц и намасливание тостов. Но это уже в МТИ[90].

– Сдается мне, это потруднее английской литературы.

– Да уж будьте уверены.

Она переворачивает страницу, появляются новые пастельные картинки, на сей раз посвященные минету, с кое-какими яркими, но исполненными вкуса крупными планами, показывающими все, что вы когда-либо хотели узнать – из картинки. Волосы натурщицы, отмечаю я, теперь увязаны в не мешающий ее занятию «конский хвост».

– Ну и ну, – произносит Шара.

– Вы подписчица? – игриво осведомляюсь я. Желудок мой снова бурчит – низкий, животный какой-то звук.

– Просто читаю журналы, которые оставляют отобедавшие постояльцы. Вот и все. – Картинки про минет задерживают Шару надолго. – Этот лежал под одним из кресел. Интересно, кто спросит о нем завтра. Подозреваю, что он так и останется у меня.

Я представляю, как зрелая обладательница лошадиной физиономии прокрадывается в кромешной тьме в столовую, чтобы перевернуть ее вверх дном.

– Послушайте, – говорю я, внезапно понимая (опять), что волен поступать, как захочу (тем более что тарелку спагетти мне урвать не удастся). – Вы не хотели бы заглянуть в один из баров и позволить мне угостить вас пивом, пока я буду управляться с джином и, может быть, сэндвичем? Кстати, я – Фрэнк Баскомб.

И я улыбаюсь ей, пытаясь сообразить, не следует ли нам обменяться рукопожатием.

– А кстати ли? – насмешливо спрашивает Шара. Она захлопывает журнал, задняя обложка его отдана рекламе толстого, розового, анатомически натурального, но сфотографированного немного не в фокусе искусственного фаллоса, на рабочем конце которого некий шутник из предыдущих читателей изобразил красную улыбающуюся рожицу. – Ну привет, – говорит Шара, глядя на ухмыляющийся ей розовый придаток. – Ты всем доволен?

В тексте рекламы пенис поименован так: «Мистер Обычное Удовольствие», мне, впрочем, непонятно, какое отношение он может иметь к обычной семейной жизни. При обычных обстоятельствах тягаться с мистером Удовольствие будет трудновато. На моем собственном энтузиазме «мистер» сказывается далеко не лучшим образом, нагоняя на меня грусть-тоску.

– Может быть, я и разрешу вам проводить меня до «Тан-никлиффа», – говорит Шара, отталкивая от себя журнал по гладкой поверхности стола, отвергая м-ра Удовольствие, как журавля в небе. Затем сама отъезжает на своем металлическом стуле от стола и теперь уже одаряет меня полным вниманием. – Он как раз на середине пути к моему дому. Но там мы с вами и распрощаемся.

– Отлично. Просто отлично. Для меня это станет приятным завершением вечера.

Однако она не встает, зажмуривается, а затем резко, чуть ли не со щелчком, открывает, словно выходя из транса, глаза и вращает головой, разминаясь по завершении долгого дня тяжелых поварских трудов.

– Чем вы занимаетесь, Фрэнк? – Встать она еще не готова и, по-видимому, решила, что ей следует узнать обо мне побольше.

– Продажей жилья.

– Где? – Она постукивает пальцами по пачке «Винстона», явно думая о чем-то своем.