– Завтра заберу тебя, сынок, – говорю я. – Идет?

– Ага, – отвечает Пол. – А я тебя. Идет.

И мы кладем трубки.

Семинарская улица, 8.15, День независимости уже определяет дух предстоящих выходных, и все внешние проявления городской жизни норовят приладиться к нему. До 4-го осталось три дня, однако перед «Френчиз Галф» уже теснятся машины, парковочная площадка «Пелчерз-Маркет» заполнена, горожане обмениваются громкими приветствиями с порогов химчисток и «Городского винного», а утро становится все более жарким. Многие уезжают в Блу-Хилл и Литтл-Комптон или – подобно моим соседям Замбросам, которые не знают, куда девать время, – на пижонские ранчо Монтаны или в рыбацкие приюты Айдахо. У всех на уме одно: избежать пробок, первыми выскочить на шоссе, а там поднажать. Убраться подальше от города – для жителей нашего приморского штата это приоритет № 1.

Первым делом я собираюсь заглянуть с утра пораньше в один из двух моих сдаваемых в аренду домов, забрать у жильцов плату, потом быстренько проскочить через город до офиса нашего агентства, оставить там мою «редакционную» статью, забрать ключи от дома в Пеннс-Неке, который я нынче показываю, и на скорую руку посовещаться с «запасными игроками» агентства, близнецами Льюисами, Эвериком и Уорделлом, насчет нашего участия в понедельничных торжествах. Собственно, участие это сводится к раздаче бесплатных сосисок и корневого пива с принадлежащего мне разъездного лотка, который я ссудил ради такого дела агентству (если удастся заработать какие-то деньги, они пойдут двум осиротевшим детям Клэр Дивэйн).

Я еду по Семинарской, которая со времен бума обратилась в главную нашу «Милю чудес», чего никто из нас вовсе не жаждал, – все магазины на ней сейчас затеяли «пожарные распродажи», выставив на тротуар бросовые товары, пролежавшие без движения с Рождества, лотки с ними украшены патриотическими флажками и броскими лозунгами, каковые призывают граждан потратить заработанные тяжким трудом денежки на истинно американский манер. Магазин «Всего навалом» выставил щедрые охапки сомнительного качества маргариток и красных амарантов, надеясь, что те привлекут замотанного бизнесмена или отправляющегося домой автостопом семинариста, людей подавленных, но пытающихся изобразить праздничное настроение («Будьте галантными за малые деньги»). Брэд Халберт, гей и владелец обувного магазина, выстроил вдоль витрины причудливую обувку, всю одного размера, и поместил среди нее своего загорелого, скучающего катамита Тодда – усадил его на табурет за выносным кассовым аппаратом. А книжный магазин пытается сбыть излишки – груды дешевых словарей, атласов и никому не нужных календарей на 1988-й плюс прошлогодние компьютерные игры; все это свалено кучей на огромный стол, дабы разжечь интерес вороватых подростков наподобие моего сына.

Должен сказать, однако, что впервые с 1970 года, когда я сюда перебрался, два магазина на Семинарской остались пустыми – управляющие их, задолжав многим и деньги, и оплаченные, но не доставленные товары, сбежали под покровом ночи. Один потом объявился в торговом центре Натли, о другом и поныне ни слуху ни духу. Да ведь и многие из дорогих сетевых заведений, распродажами особо не увлекавшихся, пройдя через поглощения, слияния и реорганизации в соответствии с главой 11[11] Закона о банкротстве, обратились теперь в дорогие магазины второго ряда, для которых распродажи – основной способ выжить. Этой весной «Пелчерз» отложил торжественное открытие колбасно-сырного отдела; торговавший японскими автомобилями автосалон прогорел и стоит теперь на 27-м шоссе опустелым. А по уикэндам улицы заполняет и совершенно иная толпа приезжих. В начале восьмидесятых, когда население Хаддама выросло с двенадцати тысяч до двадцати, а я еще писал статьи для спортивного журнала, нашими типичными гостями выходного дня были учтивые ньюйоркцы – богатые обитатели Сохо в причудливых нарядах и обеспеченные истсайденцы, привычно выезжавшие на день «за город» и слышавшие, что есть такой оригинальный городок, Хаддам, который стоит посетить, он еще не испорчен и немного походит на Гринвич или Нью-Канаан пятидесятилетней давности, – и тогда это было правдой, хотя бы отчасти.

Теперь эти люди либо сидят безвылазно в своих бетонных домиках с решетками от грабителей на окнах, выбираясь лишь в город или в места, которые им пока еще по карману, либо продали домики и вернулись в родной Канзас-Сити, либо решили начать все заново в «городах-близнецах», в Портленде – там, где жизнь не так стремительна (и не так дорога). Хотя многие из них, уверен в этом, одиноки, и надоело им все хуже горькой редьки, и хочется, чтобы кто-нибудь их ограбить попробовал, что ли.

Однако в Хаддаме их место заняли, подумать только, джерсийцы, прибывавшие с севера, из Белвилла и Тотовы, или с юга, из Вайнленда и Милвилла, – люди выезжали на денек прокатиться по 206-му, «просто чтобы запомнить, куда оно ведет», и заглядывали в наш городок (неудачно переименованный муниципалитетом в «Хаддам Приятный»), чтобы перекусить и осмотреться. Все они – я наблюдал за ними из окна офиса, когда «дежурил» в нем по выходным, – решительно никакой целеустремленностью не отличались. Детей у них было больше и более шумных, чем у прежних, машины были более жалкими – у той зеркальца не хватает, у этой дверной ручки, – а парковались они ничтоже сумняшеся так, что составляли помеху другим, – поперек подъездной дорожки или рядом с пожарным гидрантом, словно там, где они живут, никто этих гидрантов отродясь не видывал. Они заскакивали в йогуртные кафе, поглощали чуть ли не товарными вагонами печенья с шоколадной стружкой, но лишь немногие из них заходили в «Пару адвокатов», чтобы позавтракать по-человечески, совсем уж немногие проводили ночь в «Харчевне Август», а домами так и вовсе никто не интересовался, хоть иногда они и отнимали у меня половину дня, с шутками и прибаутками осматривая жилища, о которых забывали, едва усевшись в свои «файрберды» и «монтего» и мрачно направив их в Манахокин. (Шакс Мерфи, который возглавил агентство после кончины старика Отто Швинделла, попытался ввести проверку кредитоспособности перед показом дома, установив нижний порог в 400 тысяч. Однако мы хором потребовали отменить ее после того, как одна рок-звезда проверяться отказалась, а затем выложила «Сенчури 21» два миллиона.)

У семинарии я выруливаю из потока покидающих на выходные город машин, огибаю по улице Конституции центр, миную библиотеку, пересекаю под «мигалкой» Плам-роуд и еду вдоль металлической ограды, за которой покоится мой сын Ральф Баскомб, а достигнув Медицинского центра Хаддама, сворачиваю налево, на Эрато, и по ней доезжаю до Клио, где стоят посреди тихого квартала два моих доходных дома.

Может показаться необычным, что человек моих лет и характера (не авантюрного) полез в потенциально коррумпированный мир недвижимости, битком, так сказать, набитый сомнительными, ненадежными жильцами, злобными перепалками насчет залогов на предмет возмещения убытков, бессовестными ремонтниками, фальшивыми чеками, грубиянскими полуночными звонками по поводу протекающей крыши, засорениями стоков, ремонтом тротуаров, злыми собаками, никудышными бойлерами, осыпающейся штукатуркой, шумными вечеринками, на которые соседи приглашают полицию, что нередко приводит к долгим судебным тяжбам. Простое и быстрое объяснение: я решил, что меня эти потенциальные кошмары не коснутся, и так оно, по большей части, и вышло. Два моих дома стоят бок о бок на тихой зеленой улице почтенного, населенного чернокожими района, называемого Уоллес-Хилл, он уютно расположился между нашим маленьким деловым центром и относительно богатыми владениями белых граждан в западной части города – почти на задах больницы. Основательные, более-менее процветавшие семейства негров – средних лет и постарше – десятилетиями жили здесь в маленьких, стоящих вплотную один к другому домах, которые содержались в гораздо лучшем, нежели средний, порядке и ценность которых (за несколькими уродливыми исключениями) неуклонно возрастала – не точно в ногу с недвижимостью белых районов, но и без подешевлений, вызванных недавними спадами в занятости «белых воротничков». Это Америка, какой она была когда-то, только почернее.