Нынче утром я просыпаюсь в моем кабинете наверху, под свесом крыши, довольно рано и сразу просматриваю описание недвижимости, которое я озаглавил – перед тем как мы закрылись на ночь – «Эксклюзив»; ничуть не исключено, что уже сегодня, попозже, она обретет сгорающих от нетерпения покупателей. Такие продажи нередко возникают самым неожиданным, чудотворным образом: владелец недвижимости закладывает за воротник несколько «Манхэттенов», обходит после полудня свой двор, подбирая клочки бумаги, принесенные ветром из помойки соседа, отгребает от форситии, под которой похоронен его далматинец Пеппер, последние, еще хранящие зимнюю влагу листья (хорошее удобрение), производит тщательную инспекцию болиголова, который они с женой – давно, когда еще были юными молодоженами, – посадили так, что получилась живая изгородь, совершает ностальгическую прогулку по комнатам, стены которых выкрасил сам, заглядывает в ванные, которые он вчера до поздней ночи прихорашивал цементным раствором, пропускает попутно пару стаканчиков кое-чего покрепче, сильно ударяющего в голову, сдерживает крик души, скорбящей о ее давно уж загубленной жизни, – испускать таковые время от времени следует всем нам, если мы хотим жить дальше… И шарах: спустя две минуты звонит по телефону, отрывает какого-нибудь риелтора от мирного семейного обеда, а еще через десять минут дело сделано. Как хотите, но это – своего рода прогресс. (По счастливому совпадению мои клиенты, Маркэмы, приехали из Вермонта как раз этой ночью, и, значит, я смогу замкнуть круг – организовать продажу – в течение всего одних суток. Рекордное время – правда, не мое, равно четырем минутам.)

Намечено у меня на это раннее утро и еще одно дело: завершить статью «от редактора» для издаваемого нашей конторой ежемесячного бюллетеня «Продавец и покупатель» (бесплатно рассылается всем пока еще дышащим владельцам недвижимости, какие числятся в налоговых ведомостях Хаддама). В этом месяце я намерен подробно разобрать нежелательные последствия, коих недвижимости стоит, наверное, ждать от близящегося съезда Демократической партии, где мало кого вдохновляющий губернатор Дукакис, он же дух-вдохновитель «Массачусетского чуда»[2], захапает главный приз, после чего двинется прямым ходом к ноябрьской виктории, – я на нее очень надеюсь, но большинство хаддамских владельцев недвижимости боятся ее до колик, ведь почти все они республиканцы, любят Рейгана, как католики папу, но при этом чувствуют себя обманутыми и оглушенными клоунскими представлениями, которые устраивает их новый лидер вице-президент Буш. Мои аргументы проистекают из знаменитой строки Эмерсонова «Доверия к себе»: «Быть великим значит быть не понятым». Я мошенническим образом вывожу из нее тезис, согласно которому на уме у губернатора Дукакиса гораздо больше «жизненно важных для нас вопросов», чем полагает большинство избирателей; что демократы считают нестабильность экономики явлением положительным; что процентные ставки, весь год ползущие вверх, к Новому году доберутся до И %, даже если в президенты изберут Уильяма Дженнингса Брайана[3] и заново введут серебряный стандарт. (Что также способно до смерти перепугать республиканцев.) «Так какого же черта, – это мой решающий довод, – все может ухудшиться, и очень быстро. А значит, самое время прощупать почву, на которой утвердилась недвижимость. Продавайте! (или покупайте)».

В эти летние дни собственная моя жизнь – по крайней мере, наружно – являет собой образец простоты. Я счастливо, пусть и несколько остолбенело живу на манер холостяка сорока четырех лет в доме моей бывшей жены, Кливленд-стрит, 116, в «президентском» районе Хаддама, штат Нью-Джерси, – городе, где компания «Лорен-Швинделл», что на Семинарской улице, предоставила мне должность «партнера-риелтора». Наверное, мне следовало сказать «в прежнем доме моей прежней жены», Энн Дикстра, ныне миссис Чарли О’Делл, сгинувшей в Дип-Ривер[4], штат Коннектикут, Свэлоу-лейн, 86. Там же живут и мои дети, оба, вот только не уверен, что живут счастливо – или могли бы так жить.

Совокупность событий моего прошлого, которые привели меня к нынешней профессии и в этот самый дом, могла бы, полагаю, показаться странной тому, кто рассматривает всю протяженность человеческого существования в духе составленного в начале нашего века авторитетного «Мидлтаунского доклада» и цепляется за штат Индиана или за его «идеал американской семьи», проповедуемый неким «мозговым центром» правого толка, – кое-кто из его директоров проживает здесь, в Хаддаме, – но ведь это всего-навсего пропаганда образа жизни, коего никто не может себе позволить, не имея в своем распоряжении сильнодействующих, подавляющих любые порывы и нагоняющих ностальгию лекарственных средств, которые никому из нас употреблять не дозволено (уверен, впрочем, что им эти таблеточки завозят на тягачах с прицепами). Любой разумный человек счел бы мою жизнь более или менее нормальной, даже-изучив-ее-под-микроскопом, избегнувшей непредвиденностей и несообразностей и не причинившей даже малого ущерба чему-либо – а потому совершенно не интересной.

Впрочем, в скором времени я отправляюсь в уик-эндовое путешествие с моим единственным сыном, и оно обещает, в отличие от большинства моих начинаний, украситься важными для нас событиями. Собственно говоря, поездка наша сопряжена со странным ощущением завершенности, таким, словно наступает некий знаковый период жизни – моей и его; если это и не полное завершение предыдущего, то, по крайней мере, его фиксация в ожидании поворота калейдоскопа, перемена, которую глупо воспринимать как легковесную, – да я и не воспринимаю. (Меня так и тянет перечитать «Доверие к себе»[5], поскольку выходные – любимое мое время появления на людях, неявное его назначение: сделать нас такими, какие мы есть по сути, свободными.) И путешествие наше совпадает – уже перебор – с годовщиной моего развода, в это время я привычно погружаюсь в унылую задумчивость, ощущаю свою несостоятельность и провожу несколько дней, ломая голову над семилетней давности летом, когда жизнь моя как-то вывихнулась и я, растерявшись, попытался, но не сумел вернуть ее на правильный путь.

Но прежде всего мне предстоит отправиться сегодня после полудня на юг, в Саут-Мантолокинг, что на Джерсийском побережье, ради обычного пятничного рандеву с моей подругой (более учтивого, да и лучшего слова не подберешь), высокой, длинноногой блондинкой Салли Колдуэлл. Хотя и там могут вызревать неприятности.

Вот уже десять месяцев у нас с Салли продолжается то, что кажется мне совершенными любовными отношениями «на два дома», оделяющими каждого из нас щедрыми порциями дружеского общения, уверенности в себе (по потребности), стабильности (в разумных пределах) и – в изобилии – пикантными, непреходящими восторгами, все это с совершенной «свободой», презумпцией невмешательства (от которой мне ни тепло ни холодно) и полнейшим уважением к дорогостоящим урокам и красочным каталогам ошибок зрелого возраста.

Не любовь, это верно. Не так чтобы. Но гораздо ближе к любви, чем тот лежалый товар, которым довольствуется большинство супружеских пар.

Тем не менее за последние недели в каждом из нас нарастало – по причинам, указать которые я не в силах, – то, что я могу назвать только чувством странной неловкости, понемногу распространявшееся на наши волнующие, как правило, любовные ласки и даже на частоту наших визитов друг к дружке; походило на то, что сноровка, с которой каждый из нас удерживал благоволение и близость другого, ослабевала и теперь нам следует обновить ее, вступить в более серьезную, долговечную связь, – да только ни я ни она не смогли пока доказать, что способны на это, и потому мы томимся сознанием нашего несовершенства.