– Джон Адамс, – говорю я, – сказал, что попытки добиться от всех колоний согласия на общую независимость сродни стараниям заставить тринадцать часов отбивать время в одну и ту же секунду.

– Кто такой Джон Адамс? – спрашивает Пол. Он скучает. Его бледные, голые, начинающие обрастать волосом ноги перекрещены подчеркнуто не по-мужски, один из «рибоков» с ярко-желтым шнурком угрожающе нависает над рычагом передач.

– Джо Адамс был первым вице-президентом нашей страны, – отвечаю я. – И первым, кто сказал, что это идиотская работа. Я имею в виду, вслух. В тысяча семьсот девяносто седьмом. Ты Декларацию независимости с собой прихватил?

– Нннну. – Это может означать все что угодно.

Он смотрит на вновь появившуюся за окном реку, по которой лоснистый катер тянет крошечную воднолыжницу, взрезающую светлую пленку воды. На девушке ярко-желтый спасательный жилет, ступни ее даааалеко отстоят от буксирного троса, вырезая из неподатливой воды высокий светозарный пенный веер.

– Почему ты ведешь так охрененно медленно? – насмешливо спрашивает Пол. И затем пародийно старушечьим голосом: – Все меня обгоняют, но до места я добираюсь так же быстро, как прочие.

Я, разумеется, намерен вести машину так быстро, как мне хочется, и не быстрее того, однако бросаю на него оценивающий взгляд, первый после отъезда из Дип-Ривера. В ухе Пола, не в том, что врезалось в рулевое колесо «мерседеса», застрял какой-то сероватый пух. Пахнет от него не так чтобы приятно – затхлостью человека давно не мывшегося и спавшего не раздеваясь. Похоже, что и зубов он какое-то время не чистил. Возможно, надумал вновь слиться с природой.

– Ты знаешь, наши отцы-основатели, – с надеждой начинаю я, однако авторы Конституции мгновенно перемешиваются у меня в голове с теми, кто подписал Декларацию независимости (вечная моя ошибка, о которой, впрочем, Пол никогда не узнает), – они стремились к свободе, которая позволит им совершать новые ошибки, а не просто повторять одни и те же старые, оставаясь раздельными колониями и не добиваясь никакого прогресса. Потому они и решили объединиться, стать независимыми и пожертвовать определенной властью, которой обладали всегда, в надежде добиться чего-то лучшего. В их случае – более выгодной торговли с внешним миром.

Пол смотрит на меня презрительно – как на старый радиоприемник, который бубнит что-то никому не интересное.

– Отцы-основатели? По-моему, они были обычными фермерами, разве нет?

– Некоторые были, – отвечаю я. Не стоило мне обращаться к этой теме. Так я с Полом надежного контакта не налажу. – Однако люди, которые не перестают снова и снова повторять прежние ошибки, это те, кого мы называем консерваторами. А все консерваторы были противниками независимости, в том числе и сын Бенджамина Франклина. Его в конце концов сослали в Коннектикут, совсем как тебя.

– И таковы все консервативные фермеры? – спрашивает Пол, подделывая замешательство, но на деле посмеиваясь надо мной.

– Таковы многие из них, – говорю я, – и совершенно напрасно. Что дала тебе сестра?

Я бросаю взгляд на его левый кулак. Мы быстро приближаемся к хартфордской пробке. Справа, между магистралью и рекой, строят что-то сложное – высокий новый съезд, новую параллельную полосу, – посверкивают стрелки указателей, огромные, желтые, наполненные коннектикутской землей грузовики погромыхивают рядом с нами, белые строители в пластиковых касках и белых рубашках стоят на порывистом, горячем ветру, разворачивая толстые свитки планов.

Пол тоже бросает взгляд на свой кулак, словно и понятия не имеет о его содержимом, затем медленно раскрывает его, показывая желтый бантик, близнец красного, подаренного мне Клариссой.

– Тебе она тоже такой дала, – бормочет он. – Красный. А ты сказал, что хочешь стать ее бантиком.

Поразительно, какая, оказывается, темная, закулисная интриганка моя дочь. Пол берет свой желтый бантик за концы и сильно дергает, отчего петельки изящно стягиваются в узелок. А затем сует его в рот и проглатывает.

– Ммм, – мычит он и злодейски улыбается мне. – Вкуснятина.

(Зачем он устроил это представление, да еще и слова сестры переврал, мне невдомек.)

– Я, пожалуй, мой бантик на потом оставлю, – говорю я.

– На потом она мне еще один дала, – отвечает он, косясь на меня.

Он сильно переменился с последней нашей встречи, и я понимаю – борьба нам предстоит нешуточная.

– Ну ладно, что там за история с Чарли? – Мы уже проезжаем центр Хартфорда, маленький золоченый купол Капитолия почти затерялся среди высоток страховых компаний. – Вы что, не можете вести себя как цивилизованные люди?

– Я могу. А он – жопа.

Пол разглядывает двигающуюся на «харлеях» по параллельной полосе компанию «храмовников»[71] в фесках. Здоровенные, раскормленные, толстощекие мужики в зеленых с золотом шелковых одеяниях гаремной стражи, дополненных мотоциклетными очками, перчатками и башмаками. Выглядят они на своих гигантских красных мотоциклах так же импозантно, как настоящая стража гарема, а едут (безопасность прежде всего), построившись «уступами», и рев их моторов, даже при закрытых окнах, гнетуще громок.

– По-твоему, лупить человека уключиной по морде – хороший способ превращения его из жопы во что-то другое?

Это и останется единственным проявлением моей неискренней заботы о благополучии Чарли.

Головной «храмовник», заметив Пола, улыбается ему и поднимает вверх большой палец. И сам он, и вся его команда походят на большие, веселые профитроли, а направляются они, несомненно, к какому-то торговому центру, чтобы продемонстрировать его счастливым, благодарным покупателям езду восьмерками и безупречными концентрическими кругами, а оттуда погнать в некий город и возглавить там праздничное шествие по главной улице.

– Это просто способ, – говорит Пол и отвечает гаремному стражу тем же жестом, сопровождая его саркастической улыбкой. – Классные парни. Чарли хорошо смотрелся бы среди них. Как ты их назвал?

– «Храмовники». – И я тоже поднимаю большой палец.

– Чем они занимаются?

– Это так сразу не объяснишь, – говорю я, следя за тем, чтобы не покидать нашу полосу.

– И костюмчики у них клевые.

Он вдруг издает приглушенный короткий лай, вялый, как у брюзгливого терьера. Похоже, ему не хотелось, чтобы я это заметил, но справиться с собой он не смог. Один из «храмовников» вроде бы расслышал его, тоже изобразил губами лай и поднял вверх большой палец.

– Ты снова начал лаять, сынок? – Я коротко взглядываю на Пола, и машина слегка подается вправо. Не хватало мне еще столкновения – оно стало бы полным моим провалом.

– Да вроде того.

– А почему? Тебе кажется, что ты лаешь за Мистера Тоби, или тут что-то другое?

– Мне это нужно. – Пол несколько раз сообщал мне, что, по его мнению, люди говорят «нужно» вместо «хочу» и ему это кажется смешным. «Храмовники» смещаются на более медленную полосу: вероятно, моя вильнувшая в их сторону машина подействовала им на нервы. – Мне так лучше становится. Но ничто не заставляет меня делать это.

И что я могу сказать, если приветственное обращение к миру с коротким гавканьем вместо обычного «Ну как оно?» улучшает его самочувствие? Из-за чего тут волноваться? Если бы он до конца своих дней только гавкал и ничего не говорил, это могло бы составить проблему или помешать его поступлению в университет. Но, по-моему, дела обстоят не настолько серьезно. Пройдет, как проходит все остальное, и сомневаться нечего. Может, мне тоже попробовать лаять? Вдруг получшает?

– Так что, едем мы в «Баскетбольный зал славы» или не едем? – спрашивает он – как будто мы только что поспорили на сей счет. Кто знает, что у него сейчас на уме? Возможно, Пол думает, что думает о Мистере Тоби, и думает, что это он зря.

– Конечно, – отвечаю я. – Скоро там будем. А тебе уже не терпится?

– Ага, – говорит он. – Отлить, как приедем.