- Наверное, прихватила по ошибке, - вслух пробормотала Гермиона, отставив прелестную вещицу. Она действительно спешила поскорее покинуть перешедший в собственность Гарри особняк, сама не зная, почему – может, потому что видеть ставшего напоминанием обо всем произошедшем Гарри, осунувшегося от постоянного стресса, было слишком тяжело. – Нужно будет отдать Гарри.
Но любопытство все же возобладало, и Гермиона снова взяла шкатулку в руки. Какой-то странный замок, к нему нужен ключ, или… Девушка схватила волшебную палочку – она не отпускала ее ни на минуту, всегда держа при себе, - и прошептала: «Алохомора!». Крышка осторожно откинулась, открывая взгляду Гермионы стопку бумаг и лежавший на них кулон с голубым переливчатым камешком.
Почти сразу же внутри девушки появилось чувство, будто этот кулон был ей странно знаком. Гермиона точно знала, что видит и шкатулку, и украшение впервые. И все же пальцы против воли сжали голубой камешек, от которого исходило странное тепло.
Подивившись внезапному дежавю, Гермиона нехотя отложила кулон обратно в шкатулку. Рука ее дрогнула над стопкой бумаг.
- Я не имею права читать чужие записи, - одернула себя Гермиона. – Или…
Но раздавшийся в комнате резкой трелью телефонный звонок прервал ее размышления, и девушка поспешила взять трубку. Все же такое странное чувство – возвращаться к привычной жизни, к магловским штучкам, к покою и уюту слишком тяжело. То и дело ждешь подвоха, ждешь неприятного известия. Кое-как справившись с плохим предчувствием, Гермиона хрипло каркнула в трубку:
- Да?
Тревога тут же исчезла – звонили родители, узнать, все ли в порядке дома и когда уже можно будет вернуться обратно. Гермионе кое-как удалось уговорить родных переночевать пару дней в гостинице – она понимала, что возвращаться домой еще опасно. Все-таки сейчас тревожное время. Да и порядок навести перед визитом родных не мешало.
После разговора с мамой настроение Гермионы улучшилось, и девушка снова вернулась к своему занятию. Шкатулку она решила оставить напоследок, да так про нее и забыла, расставляя по полкам книги и подолгу засиживаясь над вещами, несшими в себе слишком много воспоминаний – в основном тягостных.
Сжав в дрожавших пальцах баночку бадьяна, Гермиона подавила грустную улыбку. Она так волновалась за Рона тогда, при расщепе, лихорадочно смазывала его рану и подолгу сидела у его постели. Сразу же вспомнилась и злополучная ссора, тот дождливый вечер, когда Рон ушел, и его «триумфальное» возвращение со спасенным Гарри.
О ней тогда никто не думал, да Гермиона и сама о себе думала в последнюю очередь. На первом месте всегда были Гарри и крестражи, дальше – с небольшим отрывом, - шли Рон и родители. А уж потом, где-то там, позади, столпились мысли о ее будущем, о ней самой, о том, что ее ждет дальше. А ведь она так волновалась за своих мальчишек, как мысленно она называла приятелей, не спала ночами, обдумывая, что бы предпринять дальше. Иногда в ее сны, наполненные тревожными видениями о родных и о смертях, свидетелями которым она стала, проникали мысли о Роне – о смешном, веснушчатом, нескладном и таком родном, привычном Роне, который всегда сначала делал все наперекосяк, а потом уже думал, осознавал и неуклюже извинялся – хорошо, если дело доходило до третьей фазы. Пожалуй, определяющее слово – привычка. За все эти годы Гермиона просто привыкла к своему другу, привыкла быть с ним рядом, переживать за него больше, чем за себя и, пожалуй, лидировать, вести его за собой, что сейчас, наедине, мысли об их отношениях казались смешными и нелепыми. Просто друг, просто человек, всегда бывший с нею рядом.
Рон был ненадежен. Он мог оставить ее и сбежать, как поступил тогда, поссорившись с Гарри. За ним Гермиона точно не могла чувствовать себя защищенной. Скорее, это она могла защитить приятеля, ловко метнув в очередного нападающего заклинание. Гермиона всегда была сильной, пока Гарри мучился угрызениями совести и постоянным чувством вины, а Рон играл в героя, пытаясь бороться со своей натурой. Гермиона была среди них самой сильной. Ни намека на слабину. Никаких истерик, хотя было столько возможностей послать все к чертям и уйти, подобно Рону. Никаких слез, хотя плакать хотелось. Гермиона была сильной, потому что того требовали обстоятельства.
А сейчас ей хотелось стать слабой. Но, увы, пока что это невозможно. Нужно думать о будущем, о работе, о том, как бы выстроить новую жизнь на обломках рухнувшей старой. Рациональная расчетливая умница-Гермиона, всегда думающая наперед. Невыносимо скучная тоскливая заучка, все мысли которой заполнены знаниями. Этими никому не нужными знаниями о заклятьях и школьной программе.
Гермиона знала обо всем на свете. Но она не знала одной важной вещи.
Как же ей жить дальше?
Следующим утром девушка старательно улыбалась родителям, наконец-то вернувшимся домой. Прошлую ночь она плохо спала, устроившись на диване в гостиной – видеть свою бывшую комнату было невыносимо тяжело. Промучившись всю ночь мыслями о прошлом, наутро Гермиона проснулась совершенно разбитой. Такое привычное, даже родное чувство – так она себя чувствовала каждое утро несостоявшегося седьмого курса обучения в Хогвартсе. И приклеивать улыбку стало привычно. Привычно собирать растрепанные волосы в хвост, доставать из-под подушки волшебную палочку и делать обход территории. На этот раз Гермиона ограничилась пробежкой вокруг дома, немного взбодрившей ее, и чашкой чая.
Родители, кажется, не заметили подвоха в ее поведении. Улыбались, прохаживаясь по вычищенному дому, сетовали насчет всего случившегося и перезванивали друзьям, интересуясь, все ли у них в порядке.
А перед сном Гермиона почувствовала, как на ее постель присела мать. Джин Грейнджер не сказала дочери ни слова. Просто провела пальцами по ее вечно взъерошенным волосам и начала напевать колыбельную. Сразу же накатило ощущение вернувшегося детства. Гермиона вспомнила, как когда-то босая бежала в спальню родителей и укладывалась в их постель, что-то бормоча о страшных снах, и мать вела ее на кухню за чашкой теплого молока на ночь. И пока Гермиона старательно опустошала кружку, мать гладила ее волосы, напевая эту самую колыбельную.
От щемящего чувства в груди Гермиона едва не расплакалась. Уж слишком все хорошо и спокойно, уж слишком хочется верить в то, что все в порядке. На минуту она даже поверила в это, но, едва только девушка прикрыла глаза, как в голове снова возникли картины недавнего прошлого, вспышки заклинаний и грубый смех Беллатрисы Лестрейндж.
Словно в подтверждение мыслям дочери мать коснулась лежавшего поверх одеяла запястья Гермионы и провела пальцами по навечно врезанным в нежную кожу словам.
- Что же мне делать дальше, мама? – глухо пробормотала Гермиона.
- Строить новую жизнь, - тихо ответила женщина.
Через три дня Гермиона нашла съемную квартиру и переехала в другой район Лондона, в небольшую студию. Полностью самостоятельная Гермиона Грейнджер вступила во взрослую жизнь.
Девушка пролистывала предложения о работе в «Ежедневном пророке», когда вдруг наткнулась на заметку о Гарри. Под заголовком, гласившим «Гарри Поттер – герой или одержимый?» была фотография героя Магической войны, расталкивавшего обступившую его толпу. Да уж, Гарри сейчас не позавидуешь, на него навалилось столько всего, что впору и вправду сойти с ума.
Коротенькая заметка под огромной фотографией рассказывала о буйстве Гарри Поттера у больницы Святого Мунго, куда доставили одного из членов семьи Уизли, которой Гарри приходился чуть ли не родственником.
- Черт, я же совсем забыла! – вслух пробормотала Гермиона, так резко подскочив с дивана, что испугавшийся Живоглот, рассерженно фыркнув, вмиг слетел на пол и забрался под журнальный столик.
Какая же она бесчувственная! Ей и в голову не пришло вспомнить о произошедшем в семье Уизли горе. Раненый Фред Уизли находился в тяжелом состоянии, когда Гермиона отправлялась за родителями, она успела только увидеть, как парня унесли в больничное крыло к мадам Помфри, разбиравшейся с ранеными. Честно говоря, Гермиона решила, что Фред безнадежен и умрет, но ведь надежду на лучшее еще никто не отменял?
