Дешевые вульгарные обои, которые так стараются казаться дорогими и полными стиля, покрытые пылью декоративные полочки и скромно закрытые дыры в линолиуме засыхающими цветами. Разбитое зеркало на первом этаже, пятна на стенах и бесконечный полумрак помещений. Он заходил в этот отель, будучи уверенным в том, что он был маленьким, но в этих коридорах терялся не только взгляд, но и любой здравый смысл. Запах восточных пряностей смешивался с резким запахом вяленого мяса, а холод сталкивался с жаром, что было совершенно невозможно. Огромный темный конференц-зал и люди, которых Сэм никогда не встречал. Их лица смазаны, их голоса – не больше, чем эхо, но ему кажется, что они обсуждают что-то важное, то, что связано с ним. Женщина, яркая, как огонь, испуганная и собиравшая всю свою силу под контроль. Они обеспокоены. Они все ждут. Дверь распахивается, и Сэму тошно от того, что он ожидает увидеть. Но память, лишь увидев, старается стереть это, забыть. Он боится этого, встретив как будто свой самый страшный кошмар, и кошмар улыбается ему, как родному. Два шага, и Сэму придет конец. Что он сделал? Паника накрывает с головой, а руки потеют. В руках у него ничего нет, но он сжимает ладонь так, словно держит нож. Поднимает взгляд – и Смерть смотрит на него в ответ, усмехаясь. Самое страшное, что это Сэму кажется правильным. Он боится за все то время, что не сумеет истратить. Но его кошмар – его расплата, и он словно бы делает шаг ему навстречу. Что-то внутри него поет, стремится к тому, кого стирает память, оставляя только его ледяной смех, но это что-то не принадлежит ему. Оно чужое. Сколько ты отдашь за покой, Сэмми? Ты ведь готов, я знаю. Он зажмуривает глаза, понимая, что это конец. И только яркая вспышка перед закрытыми глазами заставляет его принять жизнь в следующую секунду. Между ним и тем, другим, кто-то есть. Он защищает Сэма. Он не должен. Он не может. Он говорил, что не будет. Кто он? Сэм слышит только собственное тяжелое дыхание и шум крови в ушах, волосы прилипли к мокрому от пота лбу, и он убирает их в надежде понять, кто перед ним. Зрение теряет фокус, он не управляет взглядом, он лишь идет, повинуясь неизвестному сценарию, и каждый шаг его прикрывает тот, кого он так сильно хочет узнать. Кто же он? Пожалуйста, ответь. Почему он это делает? Сэм должен сделать все правильно на этот раз. Почему он не позволяет? Двигаться тяжело, ноги словно ватные, словно они медленно замирают в цементированном полу, лишая его движения. Огромной силой воли он оборачивается, пытаясь разглядеть лицо того, кто выступил против. И хотя он уже различает дымку сна, эту серость нереальности, он скользит взглядом по ярким глазам и словно бы незнакомым, стертым возрастом чертам лица, светлым волосам и, кажется, огромным крыльям. Это была лишь секунда до того, как в его грудь вонзается кинжал, от которого разливается ярчайший свет, что Сэм когда-либо видел. Веки обжигает изнутри. Он проснулся. Сон, только сон.
После кошмара, неожиданно ворвавшегося в его жизнь, когда он проснулся на мокрой подушке в ужасе, с заходящимся от бешеного ритма пульсом, с пересохшим ртом и болью в голове, когда он случайно разбудил Габриэля и пытался еще утаить от него, что видел, случился разговор, который должен пугать любого, кто не уверен в настоящем. В попытках отвлечь Сэма от кошмара Габриэль гладил его по волосам – хотя это было бы не совсем точное слово, скорее его движения напоминали какой-то вид массажа, после которого боль уходила – и спрашивал о том, что, по мнению Сэма, с ними будет. И хотя это должно было вызвать панику, ведь от него требовали осмысленного решения, Сэм неожиданно понял, что знает, каким хочет видеть будущее. Он рассказал неуверенно, отказываясь смотреть на Габриэля. После того, как он закончил, ему потребовалась пара мгновений, чтобы набраться храбрости и посмотреть в глаза Габриэлю – он наговорил едва ли не на двадцать лет вперед. И когда он выслушал ожидаемый выговор за наивность, он все же увидел то, чего хотел – согласие. Потому что Габриэль, в конце концов, мечтал о семье не меньше его самого.
- Прости, что ты сказал? – переспросил он Габриэля, очнувшись от своих мыслей. Тот возвел глаза к крыше автобуса, помолившись за то, что его бойфренд в этот день особенно заторможен, но тут же возмущенно отстранился, когда Сэм шлепнул его ладонью по макушке.
- Я говорю, что дети затыкают уши наушниками, считая это единственно правильным, а на самом деле они боятся общества, требующего от них чего-то. Они не желают делать ничего, не желают соответствовать, потому выстраивают стены, - и он повернулся к Сэму спиной, когда его оттолкнула в сторону дородная женщина, пробиравшаяся к выходу.
- Тебе не все ли равно? – спросил Сэм шепотом, нагнувшись к уху Габриэля. Тот замер в позе морской звезды, воздерживаясь от желания высказать женщине все, что о ней думает.
- Они затирают весь смысл песен! Каждая песня – это история, это атмосфера, она создает настроение, ее нельзя заучить и заслушать ритмом или словами, это ведь та магия, которая существует только тот промежуток времени, который не записывается в нашу память и каждый раз удивляет. По-настоящему сильная мелодия, подходящая человеку, в первый раз заставит его испытать ощущения не слабее сексуального удовольствия, но с каждым новым разом она потеряет свою прелесть, пока не станет бессмысленным набором слов, разве это стоящее обращение? – горячился Габриэль, выплевывая мех с куртки недовольной его существованием женщины. Между тем теснота в вечернем автобусе позволила им хотя бы так оказаться друг рядом с другом, и Сэм с удовольствием обнял его за талию, прижимая спиной к себе. – А с другой стороны, это же попросту глупо, окружающие люди – незаменимый источник информации. Для тех, кто только начал взрослеть, это один из лучших способов изучить всех представителей всех социальных групп, стоит только приглядеться, и ты узнаешь о человеке многое. Это тренировка, это саморазвитие, я прямо завожусь с пол-оборота, когда это вижу, - признался он Сэму, перевернувшись, наконец, в его руках и постаравшись вжаться в Сэма сильнее, только бы подальше от пушистой куртки. Женщина обернулась на него с такой ненавистью, что Сэму оставалось только предотвратить скандал извиняющейся улыбкой. – Это все равно, что ехать с кем-то, и на пару понатыкать себе наушники – какой смысл вообще тогда с кем-то ехать?
- Расскажи лучше, почему ты думаешь, что Захария не сможет установить камеру сам? – наконец-то большая часть людей вышла, и можно было снова насладиться свободой и прохладой из открытого окна.
- Захария не умеет пользоваться даже сушилкой для рук, - Габриэль усмехнулся. - В его кабинете нет компьютера, как нет и в классной комнате, он раздает материалы многолетней давности, напечатанные еще на печатной машинке. Он технофоб, но, похоже, лечился, раз способен ездить на собственной машине. Там, где можно обойтись, он обойдется.
- Но как он решит позвонить именно в нашу псевдоконтору? – он спрашивал просто потому, что Габриэль ожидал от него этого. Ему самому отводилась роль механика, а общую идею они уже обсудили. Просто Габриэль был таким, чуточку самодовольным во всем, что касалось его идей, хотя они этого заслуживали.
- Внушение. Мы используем внушение. Достаточно расклеить по его обычному маршруту рекламу, какой-нибудь запоминающийся символ, который придумывает Кас, так что стоит ему осознать, что именно ему требуется, как в голову ему тут же придет именно этот символ. Это только звучит глупо, в действительности мы не представляем, насколько точно воздействует на нас реклама, придуманная со знанием психологии, - терпеливо объяснил он.
Они ехали в магазин техники, где продавалась единственно необходимая им камера. Вечер выдался теплее, чем обычно, но неудачный час пик заставил их ехать вдвое дольше обычного. Когда Габриэль, наконец, расплатился и вышел из магазина, сжимая коробку в руках, он махнул скучающему у лестницы Сэму, и они отправились в обратный путь пешком, глянув на пустую дорогу.
