Он опомнился, когда Габриэль щелкнул перед его носом пальцами. Спохватившись, пытался вспомнить, о чем он говорил, пока Сэм пребывал в воспоминаниях, но покраснел, осознав бесполезность. Он смотрел Габриэлю в глаза, но то и дело сбивался на слегка обветрившиеся губы – в пятницу они попытались под дождем проследить за Дином и Кастиэлем просто потому, что Сэм плохо переносил равнодушие брата. Он знал, что ему нужно было дать время, но уже невозможно было сказать, кто из них, в конце концов, друг о друге заботился. Ему нужно было просто понять, что с ним все хорошо, застать его где-нибудь возле машинного магазина и успокоиться. Совершенно случайно получилось на обратном пути пробежать по парку, срезая путь, и соскользнуть в овраг, откуда Габриэль пытался вытащить его почти десять минут, потом, плюнув, скатился за ним, безнадежно пачкая теплую кофту и предлагая пойти по ходу оврага. Смеясь, Сэм вытягивал его по скользкой земле, падая на спину на мокрую траву и часто моргая, до тех пор, пока Габриэль не оказался над ним, заслоняя от крупных и холодных капель. Он говорил что-то о шоу вроде «Остаться в живых», а Сэм, улыбаясь, прервал его на середине предложения, целуя его губы. Было что-то совершенно волшебное во власти, подобной этой – знать, что ты можешь, ты имеешь право сделать так, потому что ты больше не простой знакомый. Это ощущение отделенности от всех остальных – от усталых пассажиров автобуса, в котором они возвращались, совершенно мокрые и обнявшиеся, поздно вечером обратно в общежитие, от сокурсников, когда он уловил в перерыве, как потирает горло Габриэль, когда понял, что теперь есть что-то, что хранят только два человека. Он намотал упрямому Габриэлю свой шарф, проявляя чудеса ловкости и одновременно умудряясь не останавливаться рядом с ним слишком долго.
Кроме этого, в нем все еще жил страх. Страх, что однажды его точно так же поставят перед всеми и объявят о том, кто он есть. Пусть он испытывал желание только по отношению к одному человеку, людям свойственно обобщать. Пусть он ни разу не заметил в себе ни одного интереса, разглядывая парней на потоке – от признанных красавцев до спрятавшихся за стеклами очков пловцов-ботаников, он не мог сказать, что с точки зрения остальных совершенно нормален. И пусть на какой-то миг там, в парке, ему показалось, что значение имеет только то, что скажет ему Габриэль в ответ, он все же отстранился от него, стоило им зайти в холл общежития и попросить ключи у строгой пожилой женщины в очках, которая носила необычное имя Нина и была грозой всех первокурсников. Иногда ему казалось, что Нина знает, как знает и Макс, как знали и девушки ниже рядами, как знали все, кто учился с ними в одном колледже. Представление об этом обнажало его перед таким количеством народу, противостоять которому он не мог. И поэтому он отступил на шаг назад, пропуская Габриэля к лифту, а сам побежал по лестнице, на их этаж, задыхаясь, но успевая за секунду до того, как он откроет дверь. Со стороны казалось, что Габриэль принимает это как должное, но извинение Сэма – отчаянное, слепое и доверчивое, когда он, едва закрылась дверь, обнял его за талию и прижал к себе, на какую-то секунду подался навстречу так, как будто нуждался в этом извинении не меньше.
Они провели тот вечер на кровати, отогреваясь в одеяле и в руках друг друга. Изредка Сэм целовал его в лоб или в щеку, и Габриэль открывал глаза, не разрешая себе задремать. Они спорили о том, могли ли хоббиты эволюционно произойти от людей и в каких условиях вообще могли потребоваться такие мохнатые ноги, и хотя Сэм понятия не имел, какое это может иметь значение, он все равно спорил. В этом был свой интерес – если он угадывал с ответом, ему доставалась улыбка, если проигрывал, Габриэль хмурился и начинал ломать комедию с «уходи, дверь закрой», но это было смешно.
Тогда ему удалось удержать свой взгляд на его лице, несмотря на то, что его тело давно вырвалось из-под контроля и постоянно реагировало на одного лишь Габриэля совершенно разными ощущениями – холодной волной по спине или же резким теплом в груди, совершенно несочетаемыми вместе с тем возбуждением, которого он так стыдился. Габриэль однажды, рассердившись, приложил к его лбу учебник физиологии, который читал чисто из интереса, но Сэм ничего не мог с этим поделать. Стоило поцелуям стать серьезнее, а рукам смелее, и он в последний момент сбегал, благодаря кого только можно за то, что душевые рядом, и в столь поздний час там никого не бывает. Возвращаясь, он испытывал еще больший стыд, но Габриэль обычно с невозмутимым видом занимался чем-нибудь совершенно отвлеченным – или читал, или принимался рисовать, не обращая на вернувшегося Сэма никакого внимания. Пристыженный, Сэм некоторое время молчал и пытался заниматься, но все же не мог и с извиняющимся видом садился рядом с Габриэлем, обнимая его со спины. Он не хотел, чтобы Габриэль думал… просто думал об этом. Достаточно было бессонных ночей, когда он смотрел в потолок и искал ответ на свое поведение. Совсем скоро ему должно было стукнуть семнадцать, и пусть Дин был для него не во всем примером, он не хотел бы уступить ему в первом разе.
- Еще чуть-чуть, и я начну думать, что тебя похитили инопланетяне, а тело забыли, - он поерзал на пледе, являя собой самую глубокую скуку, какую только можно. – Я иногда думаю, что инопланетяне похищают только сумасшедших. Ну, знаешь, тех, которые в них поверят. Вот так похитят познакомиться, а там гомофоб какой вроде нашего футболиста – ни мозгов пожрать, ни удовольствия эстетического от полученной информации, все ненависть к собратьям своим, - Сэм старался сосредоточиться на его словах, но Габриэль как будто бы специально сбивал его внимание. Все дело было в том, что на этот раз даже штаны он одел ровно так, чтобы ни на секунду не переставать напоминать Сэму о том, чего не хватает в их отношениях. Мягкая ткань пояса была совершенно не стянута завязками, и оттого пояс сполз буквально на пару сантиметров ниже, чем должен был бы. В этом, может быть, не было совершенно ничего преступного, но Сэму было трудно не смотреть на выступающие края тазовых костей, особенно проступающие именно в этом положении. Они отделяли то, что он уже привык видеть, от того, что хотел бы исследовать, но вряд ли решился бы. – Я бы напугал его инопланетянином-геем, - он закрыл глаза, представляя, и Сэм воровато оглядел его – от покрасневшей шеи, которую он растирал вчера, до живота и вновь к поясу, открывающему бледную кожу с одного бока. – Сэм, я все вижу, - фыркнул он, сгибая ноги в коленях и открывая глаза – смотря прямо на Сэма, ловя его на месте преступления. – Иди сюда, - он потянул Сэма за руку на себя, обнимая за шею и прижимаясь губами к шее. Почти лениво он коснулся выступающего кадыка и под подбородком, едва слышным шепотом поощряя прикосновения к своим волосам. Сэм забрал назад его челку, проведя по лбу, и улыбнулся – он так привык к играющей в комнате музыке, что не понял сначала, почему Габриэль потребовал внимания именно в этот момент. Он усмехнулся и ответил на поцелуй, руками проводя по его спине – чередование поцелуев и ласкающих прикосновений совпало с ритмом тихой мелодии, пробегая касаниями по коже ровно с ускоряющимся темпом, целовать еще быстрее и глубже, пока пульс не совпал с отсчитывающими такты ударами, сопровождающим рассказом без признаков напева – и пусть в песне говорилось не о том желании, Сэм чувствовал именно его. Подчиненное чужим правилам объятие и совершенно новые, быстрые поцелуи, беспорядочные относительно чужой кожи – ускоряло бег крови до тех пор, пока Габриэль не прошептал именно это слово – desire – ровно в тот же момент, в котором оно прозвучало с песней.
Возможно, Сэм испытывал только часть того единения, которое так отличало Габриэля от остальных. Для него выбранные песни были большим – они брали над ним верх. И сейчас он словно бы нашел в ней то, чего до сих пор Сэм не видел. Он нашел в ней свое собственное желание – Сэм оказался на спине, удерживаемый на месте не только весом Габриэля, но и его неожиданно сильной хваткой на собственных запястьях. Он удивленно выдохнул, не узнавая Габриэля – не признавая его поцелуев, слишком резких и порой причиняющих боль, но все таких же умелых. Как будто каждое его прикосновение имело цель, с какой Сэм до сих пор не был знаком. Это не было показным, как для Дина, когда Габриэль провел языком по его ключице, ладонью задирая футболку. Это не было успокаивающим и отвлекающим жестом, когда он изучал кончиками пальцев его живот, за ними едва касаясь губами, он спускался к поясу джинс. Следом звучала какая-то громкая песня, которую Сэм воспринимал не иначе, как усиливающий шум крови звук, который скрывал некоторое время его панику. Он был возбужден, и это было невозможно скрыть, тем более что ответное желание было так же сильно. На какой-то момент Габриэль опустился на его бедра, и даже двойной слой ткани не скрыл его возбуждения.
