Прошло минут пять, и Кастиэль заставил себя встать. Он вспотел от такой нагрузки, слишком часто дышал, к тому же ощущал голод, но не собирался сдаваться. Он оказался перед четырьмя одинаковыми дверьми. Такого он не ожидал. Не зная, что ему делать, постучал в первую попавшуюся. Затем во вторую. И в третью. И в четвертую. И только за одной он услышал шаги. Дверь приоткрылась, и тогда Кастиэль услышал уже знакомый голос.
Он вошел в квартиру, думая только о том, что ему еще предстоит узнать. Положил тетрадь на стул, но, подумав, забрал обратно – не отпускать из рук, ему велели, а в этом Кастиэль один из самых послушных. Он смотрел неотрывно на уборщика, находя его совсем молодым, гораздо моложе большинства медперсонала, и не злым. В причинах эмоций Кастиэль не очень хорошо разбирался, но если бы он почувствовал, что на него гневаются, он бы тут же ушел. Но в уборщике не было гнева. В нем была только усталось и удивление.
Его звали Дин. В сумраке Кастиэль не смог разглядеть, но при свете в обшарпанной комнате с минимумом мебели заметил, что все его щеки покрыты светлыми пятнышками. Он протянул руку, чтобы коснуться их, потому что они были ему так знакомы. Он помнил, что у его мамы были такие. Это веснушки, и мама всегда говорила ему, что человек с веснушками – добрый человек. Он знал, что Дин добрый. Но, наверное, он напугал Дина своей попыткой его коснуться, так что отдернул руку и сидел так смущенно. Нельзя было тянуть дальше, он хотел знать все о людях, которые мешают другим умирать. Ведь ради этого он проделал такой путь! Возражение он даже не сразу осознал. А как только понял, что вихрь мыслей накрыл его с такой силой, что он упал на колени перед Дином. Не могло быть так, что какому-то человеку с такой интересной улицы было не все равно, жив Кастиэль или нет. Ведь он никому бы не помешал своей смертью. Он пришел невовремя и ушел бы вовремя, ведь все должно быть возвращено, в том числе и жизнь. Он наблюдал за тем, как эмоции сменяют одна другую на лице Дина, и обычно суровое выражением сменилось каким-то смущением. Он взял Кастиэля за руку – никто никогда не брал его за руку так, чтобы это не причиняло ему боль – и хотел поднять, когда неожиданно упал на пол. Он потянул Кастиэля за собой, обладая физическим преимуществом, и Кастиэль оказался на мгновение оглушен громким стуком его сердца, его запахом и теплом. Последний раз лишь мама обнимала его. Но это было так давно, что ощущения эти стали словно первыми во всей жизни Кастиэля. Дин, наверное, закрывал его собой от чего-то, но для Кастиэля это было объятие, потому что он так хотел. Он не мог перестать смотреть на человека из другого мира. Дин оглядывался, смотрел на стены и не позволял Кастиэлю поднимать голову, да он бы и не стал, потому что ему и с пола все хорошо было видно. Это были мгновения до оглушающего звона и странного свиста. Кастиэль ничего не понимал, знал только, что Дин тащит его снова куда-то за собой, а Дину он доверял. Люди с веснушками – добрые люди.
В такие моменты в фильмах все обычно выживают. Поэтому Кастиэль не боялся. Просто сидел, прислонившись к стене, и инстинктивно вжимал голову в плечи, потому что боялся громких звуков. Дин, наверное, даже не заметил, а Кастиэлю было очень важно знать, что в момент его страха кто-то держит его за руку. У него, конечно, рука была красивее, чем у Кастиэля, ведь она совсем не была такой тонкой и слабой. Тем более что и кожа его была много темнее. На запястье был какой-то браслет, но Кастиэль не успел его разглядеть. Дин поднял голову, выглядывая в окно, и лучшее, что Кастиэль мог сделать – просто сидеть и надеятся, что Дин забудет его отправить обратно. У него был особенный запах, из тех, что никогда не бывают в больнице, и он настолько запомнился Кастиэлю, что одной лишь попытки разобрать его на составляющие хватило, чтобы он не заметил бега. Стиснул в руках коробку, которую ему сунули, и побежал, куда сказали, отстранившись от реальности в свои собственные мысли. Опасности он не ощущал, потому что в фильмах все вечно куда-нибудь бегут. Ему было трудно бежать, но не так, как вверх по лестнице, поэтому он ничего Дину не сказал. Бежал и думал, как случилось, что он никогда не чувствовал таких запахов. Не только Дина, обычной квартиры, лестницы, улицы, машины, - ведь они все были прекрасны в своей яркости. Кастиэль снова извинился шепотом перед машиной, нажимая на единственную ручку, что была видна, и сел на пассажирское сидение. Он был так голоден, что запах из коробки едва не заставил его снова упасть в обморок. С обмороком Кастиэль был знаком теперь – это когда в глазах темнеет и хочется просто лечь как можно ниже. Он был так занят запахом и вкусом пиццы, что случайно пропустил весь разговор. В больнице нельзя слушать чужие разговоры, вспомнил он, так что просто не стал различать слова, а слушал голос. У Дина был красивый голос, хотя и раздраженный. Кастиэль, откусывая маленькие кусочки и пережевывая их как можно дольше, пытался понять, относится ли раздражение к нему. Оказалось, что относится, хотя и не так сильно. Так что когда Кастиэль доел второй кусок с позволения Дина, он решил, что если скажет волшебное «спасибо», Дин перестанет на него злиться, потому что Кастиэль все равно не знал, что он делал не так.
Дин смотрел на него с каким-то удивлением. Кастиэль на всякий случай отставил коробку от себя, хотя и был все еще чуточку голоден, и сложил руки на ней, потому что помыть негде было, а ничего пачкать он не хотел. Взгляд снова упал на собственные руки – почему он настолько худ? Они показались ему уродливыми, особенно по сравнению с руками Дина. Одна из них лежала на большом колесе, которое говорило машине, что хочет от нее Дин, а другая на каком-то шарике на ножке. Кастиэль слышал, как из телефона на Дина кричали, а потому, когда Дин резко стартанул с места так, что Кастиэля прижало к сиденью, Кастиэль больше всего боялся, что это из-за него.
Или что Дин решит отвезти его обратно в больницу. Он не возражал вслух, потому что его учили не ныть, но очень не хотел этого. В больнице нет Дина. А Дина можно изучать.Смотреть. Ощущать. Не понимать.
Или что Дин оставит его посреди дороги. Это не так плохо, как вернуться в больницу, но плохо, потому что других людей с улицы Кастиэль не знает. Да и почему-то не хочет знать. Он достаточно вырос, чтобы понимать, что люди разные.
Он так боялся, что страх перед Дином оказался слабее, и Кастиэль дернул рукой так быстро, что Дин не успел среагировать. Это было так глупо, пытаться ладонью его размера сжать руку Дина, но он хотя бы попытался. Поднять взгляд он уже почему-то не смог. До сих пор он никогда не стыдился плакать.
========== Часть III. Кастиэль рисует Дина. ==========
Дин ехал всю ночь. Он думал снова и снова о том, насколько правильно будет заявиться к отцу, когда вспомнил, что свадьба Сэма должна была состояться в этом месяце там же, у отца. Состоялась ли она уже? Дин не знал. Он слышал об этом случайно, в новостях, после чего тут же вышел из бара, не вынося даже звука своей фамилии. Да, его брат был младше на целых три года, а уже был знаменитым юристом с высокой заработной платой и красивой невестой. Он был легендой своего университета, да и вообще у него все было хорошо. Так бывает, когда не старший, а младший брат добивается всего. Хотел бы Дин стать знаменитым? Вряд ли. Он не хотел иметь много денег, потому что не знал, куда их деть (в отличие от своего брата, опять же), и совершенно точно не хотел свадьбу, потому что у него не было первых двух пунктов. Жена была в его представлении просто очень дорогим приобретением. Любовь в его представлении очень давно устарела. Теперь и любовь покупалась.
Кастиэль спал. Во сне он снова напоминал ребенка. Но лишь во сне ли? Если подумать, то весь его внутренний мир здорово походил на мир ребенка. Он ни о чем не спрашивал, что вызывало бы сомнение у обычных людей, он не боялся, отправлялся с первым встречным… Словом, явно не тот человек, ради которого бы Дин рискнул свободой. Но теперь поздно об этом думать. Он оставлял этот чертов город навсегда, в этом не было сомнений, но как быть с Кастиэлем, совсершенно не приспособленным к жизни? Ведь и Дин был совершенно не приспособлен к ответственности за кого-то. Сэм ведь никогда его не слушал. И правильно делал.
