Кастиэль еще никогда так не гневился. Он чувствовал, как гнев заменяет ушедшие силы, идет по непослушному телу и заставляет его встать. Ноги дрожали, руки не слушались, но он, тем не менее, смог сесть на высоком массажном столе и попытаться посмотреть, где тот самый виновник провала его первого жизни плана. От гнева высохли даже слезы, от гнева он готов был разорваться изнутри. Он увидел, что тележка стоит рядом с душевой. Так трудно было дойти до нее, ведь, спрыгнув со столика, Кастиэль упал на колени, впрочем, бесшумно, как и всегда. Так трудно было удержаться на ногах, так что Кастиэль просто не думал об этом. Схватился за косяк двери и пытался отдышаться, глядя на русые короткие волосы на затылке. На уборщие был обычный синий комбинезон, но он был не такой, как все предыдущие. В языке Кастиэля не было такого понятия, потому что мама всегда запрещала ему смотреть телевизор или журнал, если кто-то был там обнаженный, так что Кастиэль не знал, что значит быть «обнаженным» - их сгоняли в общую душевую и заставляли раздеваться, не оставляя времени размышлять. Но то, что такого понятия у Кастиэля не было, не запрещало ему смотреть, потому что ему нравилось смотреть. У уборщика были особенные движения, уверенные и сильные, потому что он был молод, в отличие от всех предыдущих уборщиков. Мог ли быть Кастиэль таким? Он взглянул на свои худые руки. Пальцы были тонкими и длинными, как будто лапки пауков – вторых местных жителей после пациентов, а на запястье можно было посчитать косточки, если натянуть кожу чуть сильнее. Он случайно посмотрел на трубу, и воспоминания снова накрыли его с головой. Гнев и раздражение сжигали его изнутри, так что ему очень хотелось просто спросить, почему он вообще это чувствует? Почему кто-то вмешался в то, что Кастиэль решил сам? От неожиданности он даже открыл рот и сделал что-то, что никогда не понимал прежде.
Он произнес слово. И слово это было таким ощутимым, таким полновесным, что Кастиэль прижал пальцы к губам, чувствуя словно бы его контуры. Говорить было трудно и больно, приходилось концентрироваться, но гнев делал это за него, и он смог произнести, останавливаясь, целую фразу. Под гневом рождалась эйфория и счастье. Он не говорил так долго, что забыл, каково это. И хотя он не понял механизма, не уловил последовательность действий, которую нужно было выучить, первый опыт доставил ему необъяснимое удовольствие. Но нельзя было дать уборщику вмешаться и в это.
А когда он спросил, Кастиэль его не понял. Разве он трогал этого человека? Нет. Он не просил, но тот почему-то все равно вмешался. Кастиэль считал, что если человек и рождается не от своей воли, то уходить точно должен по своему решению. А тут какой-то настырный человек, который говорит ему, что не хотел бы, чтобы Кастиэль умирал рядом. Но что такого в смерти? Она самое естественное, что может произойти с человеком, и ее можно позвать, как котенка. Но теперь план казался ему не таким блестящим, потому что в его жизни появилось что-то, что он понять не мог. Пока он не объяснит это себе, второй раз испытать план не получится. Поэтому Кастиэль ушел к себе в комнату, где его никто не станет искать.
Перед ним на кровати лежали две розы – одна картинкой и другая на брошке. Он не знал, что сказала бы ему мама, потому что усилиями специалистов мама была стерта из его разума как человек, скорее, как явление, которое не уйдет, даже если умрет. Но и с ней Кастиэль не разговаривал. Он вообще ни с кем не разговаривал, потому что это вроде как не было нужно, а тут чужой человек, который бы не понял его с жеста, как Гарт, и рядом с ним Кастиэль заговорил. А еще человек не прошел мимо. Он снял Кастиэля оттуда, хотя Кастиэль должен быть противен людям «оттуда». Медсестры часто говорят, что такие, как Кастиэль, портят общество.
Кастиэль не хотел портить общество, но в нем что-то словно бы перевернулось в тот момент, когда уборщик разозлился на его вопрос. Как будто для уборщика это было важно, потому что если бы Кастиэля спросили, зачем он делает свои обычные вещи, он бы тоже разозлился. Ведь он их делает и все, кому какое дело. Неужели там, откуда уборщик пришел, есть профессия мешать людям уходить из жизни? Какой же это удивительный мир! Кастиэль смотрел много фильмов, Кастиэль знает кое-что о мире.
Он попробовал подумать, как герой фильма. Он в сомнении, у него есть вопрос, который он не может задать человеку, потому что человек разозлится и не ответит. Значит, надо искать ответ в его окружении и жизни, а для этого очень нужно выйти отсюда. Но выйти на улицу значит встретиться со всеми опасностями. Он подумал, что сказал бы Гарт – наверное, он бы уповал на то, что со страхами нужно бороться. Однажды они боялись, что на чердаке есть призраки, и только Гарт уговорил их всех, даже Барона, пойти туда, хотя этого они боялись больше всего после подозрительного стука с чердака. Однако когда они пришли туда, умирая от страха, так что Хохотушка, и та молчала, то ничего не обнаружили. Кастиэль был очень честен с самим собой и понимал, что отказ выйти не значит струсить. Просто он должен понять, что важнее – его вопрос или жизнь здесь, после чего понял, что жизнь здесь никуда не денется, если он выйдет ненадолго.
Решено. Он выйдет вслед за уборщиком.
Нужно было собрать те немногие вещи, что у него были. Его белый костюм был слишком заметен, так что Кастиэль разломал грифель от карандаша и смазал этой пылью белую ткань так, что она посерела. После этого он сломал грифели от цветных карандашей, но они почти не оставили следов. Так что пришлось пользоваться только простыми. Наконец футболка посерела, хотя и неравномерно. Он взял с собой свою тетрадь, в которой были все свидетельства его терапии – строго-настрого наказано всегда держать ее рядом с собой – изображение розы и брошку. Взял стопку денег, которую они давным давно нарисовали и спрятали под матрасами, прямо как в фильмах. А еще черничный кекс, что выиграл у Гарта. Оставалось только подождать, когда уборщик выйдет.
Кастиэль простоял так полчаса в одном из коридоров, прежде чем уборщик вышел и закрыл последнюю палату. Наверное, Гарт сказал, что Кастиэлю плохо, раз никто его не искал. Он был благодарен другу за помощь и несколько беспокоился, что не предупредил. Потом понял, что Гарт умный, он поймет. Он скользил тенью за уборщиком, пока тот не зашел в кладовую, где хранился инвентарь. Когда он вышел оттуда, Кастиэль страшно удивился, ведь заходил он туда в комбинезоне, а вышел в чем-то другом, прямо как в фильмах! Разглядывая его одежду, Кастиэль едва не споткнулся о крепеж для линолиума, но вовремя ушел в тень закутка, которых в больнице было много. Прижимая к груди тетрадь, он шел за уборщиком, разглядывая его со спины, потому что Кастиэлю понравилось это делать – его разглядывать. Он был необычен – в больнице таких никогда не было, и даже бугаи-медбратья тоже были не такими. У него был смешной ежик волос – у Кастиэля тоже такой был, но очень давно, когда персоналу было не все равно, как они выглядели. Но он был аккуратным и очень уборщику подходил, потому что в ощущениях Кастиэля уборщик был какой-то очень колючий, но в хорошем смысле.
Кастиэль подождал его даже у выхода из кабинета мисс Свинс, пытаясь отдышаться после преодоления стольких автоматических дверей, ведь он должен был успеть пройти и не попасться на глаза уборщику! Наконец уборщик вышел. Кастиэль разглядел его лицо и быстро запомнил, потому что не смог определиться в отношении к нему сразу. Оно было, безусловно, как из фильмов, а про такие очень любят говорить «красивый», так что Кастиэль решил именно это и употребить. Он сам не знал, что значит «красивый». Вот роза была красивой, но уборщик розой не был. Все было очень сложно.
Уборщик шел очень быстро, а Кастиэль – еще быстрее, потому что был слабее. Но нельзя было останавливаться даже для того, чтобы отдать дань страху перед выходом. Он не посмотрел на охранников у выхода, так что его и не окликнули. Он вышел вслед за уборщиком на темную и теплую улицу, улицу, которой так боялся.
