И тут, как бы с сожалением, Хейнс добавил:

— И все же мне бы не хотелось, чтобы вы унесли с собой в могилу образ алчущего крови человека. Поверьте, полагай я, что вас можно… перевербовать, я с удовольствием принял бы вас на службу. Но так уж получилось, учитывая вашу высокую должность, вы всегда останетесь нашим непримиримым врагом. Уж поверьте, что я с превеликим сожалением выношу вам смертный приговор, точно так же мне пришлось поступить, отдав позавчера из Нейроби приказ об устранении капитана Загари.

— Прощайте, полковник. Моя профессиональная добросовестность требует, чтобы я присутствовал при вашей казни. Но, в сущности, я рад, что обстоятельства вынуждают меня поторопиться в Аддис-Абебу. Я не люблю подобные зрелища и к тому же полностью доверяю нашим друзьям.

Фредерик взглянул на мальгашей, у одного из которых в руках был карабин, у другого — маузер. Они были готовы привести приговор в исполнение, их бдительность ни на секунду не ослабевала. С оружием на уровне бедра они горели желанием стрелять.

— Позвольте мне задать последний вопрос, просто из любопытства, — сказал он. — Почему вы используете мальгашей?

— Все очень просто, полковник, — ответил Хейнс. — Наша африканская штаб-квартира находится в столице Южной Родезии Солсбери, что со стратегической точки зрения весьма удобно. Но африканцы, проживающие в этом регионе, довольно чувствительны к расовым проблемам. Мальгаши же — люди очень умные, чрезвычайно ловкие и к тому же не страдают комплексами: они не африканцы и действительно независимы. В подобных делах они действуют бесстрастно и без малейшего колебания. Вы увидите, они прекрасно справляются с исполнением приговоров. Прощайте!

В ходе второй половины беседы шофер развернул «Остин». Мортон Хейнс и Якоб Паулюс устроились рядом на заднем сиденье. Машина тронулась.

Фредерик Лемуан оказался лицом к лицу со своими палачами.

Он внимательно посмотрел на мальгашей, размышляя о том, какое же оружие оборвет его жизнь: американский карабин или немецкий маузер. Странный союз германо-американских промышленных групп воплотился в двух направленных на обреченного француза иссиня-серых стволах.

Оба мужчины были достойны своих смертоносных орудий. Оба худые, невысокого роста, но настоящие атлеты с мускулами, накачанными регулярными и жестокими тренировками. Им было лет по тридцать, и они могли бы быть братьями: тот же терракотовый цвет лица, вьющиеся волосы, острый профиль хищной птицы, но плоские скулы. Наконец, одинаковый отрешенно-безликий холодный взгляд усердных исполнителей, готовящихся добросовестно выполнить привычное задание.

Они в свою очередь рассматривали человека, которого им приказали отправить в мир иной. Они смотрели на него, будто заранее снимали с него мерку или, подобно скупщику лошадей, на глаз определяли вес скотины.

— Ну давай. Пошел, — сказал по-французски человек с карабином и указал на крутую тропинку, ныряющую к реке.

У Фредерика Лемуана вновь возникла несбыточная надежда. Они вовсе не собирались тупо пристрелить его на обочине дороги, по которой, наверное, частенько ходили местные деревенские жители и где тело могли преждевременно обнаружить. Они предпочли выполнить свою работу на берегу реки Аваш, намереваясь, вероятно, сбросить труп в воду, отдав его на волю течения…

Они начали спускаться. Впереди тип с маузером, за ним Лемуан, а затем второй мальгаш, уткнувший ствол карабина ему в спину.

Перепад высот составлял метров тридцать, по наклонной тропинке было трудно идти, но карабин не оставлял пленнику никаких шансов. Даже если броситься сверху на идущего впереди, второй, словно нависший над ним, не промахнется. Возможно, это лучший выход: чуть раньше, чуть позже…

Так они достигли небольшой площадки, возвышающейся прямо над рекой. Аваш нес свои быстрые мутные воды в гуще пышной растительности. По обоим берегам возвышались темно-зеленые с синевой горы, которым черное небо придавало причудливую и мрачную красоту. Никаких признаков присутствия человека, но тысячи порхающих и щебечущих птиц. На противоположном берегу река образовывала что-то вроде болотистой бухточки, заросшей тростником. Стая розовых фламинго, изящно изогнувших шеи, лакомилась чем-то, методично исследуя дно длинными клювами. Посреди водного потока лениво пошевеливались огромные тела гиппопотамов, напоминавшие неустойчивые камни брода.

Травяная площадка спускалась к самой воде. Она стала скользкой, отполированная копытами животных, приходивших сюда на водопой. Мальгаши решили, что дальше идти нельзя.

— Здесь! — скомандовал человек с пистолетом и повернулся к приговоренному. В этот момент Лемуан бросился на него, словно нырнув в приступе отчаяния.

Как он и рассчитал, человек с пистолетом, хотя и застигнутый врасплох, даже не подумал прервать его полет. Он сопроводил падение приемом дзюдо, и, пролетев пять или шесть метров, мужчины оказались лицом к лицу на полусогнутых ногах. Фредерик понял, что это конец. Для него начался кошмар, так часто преследовавший его по ночам. Но на сей раз ему наяву пришлось пережить знакомый ужас, и, что самое нестерпимое, в последний раз. Мальгаш выронил пистолет, но принял боевую стойку, чтобы отразить новую атаку. В шести шагах его товарищ со смехом вскинул карабин и прицелился.

Выстрел прозвучал в то самое мгновение, когда француз, повинуясь теперь уже лишенному всякого смысла инстинкту самосохранения, упал, сжавшись клубком, на левый бок. Несколько секунд он лежал, не меняя положения, даже не пытаясь подняться, потому что мальгаш произвел второй выстрел. Прозвучало два выстрела, эхо которых прокатилось по узкой долине на уровне воды. Теоретически Фредерик Лемуан был мертв, но даже если он не убит наповал, если еще не почувствовал боли, сейчас подойдет второй мальгаш и добьет его выстрелом из маузера в затылок.

Однако страшный момент почему-то странно долго не наступал. Прошло две или три секунды — целая вечность в подобных обстоятельствах. Лежа на влажной земле на левом боку, Лемуан решился открыть глаза, и то, что он увидел, поразило его. Стрелявший из карабина медленно опускался на колени, держась за зияющую рану в боку, сквозь брюки и светлую рубашку проступало яркое пятно крови. Лицо второго мальгаша выражало нескрываемый ужас. Словно окаменев, он застыл в борцовской стойке с руками, опущенными на согнутые колени, даже не помышляя подобрать маузер.

Чтобы лучше видеть, Лемуан приподнялся. Его мысль была буквально парализована изумлением, он никак не мог уловить нить происходящего. Пока он поднимался, мальгаш с карабином рухнул в лужу крови. К нему бросился его товарищ, и это вывело Лемуана из оцепенения. В сотую долю секунды он снова был готов к схватке, словно фильм замер на стоп-кадре, а потом пленка пришла в движение. Он вновь бросился на землю, на этот раз за маузером. Пытаясь до него дотянуться, он сбил противника захватом на уровне лодыжек, и тот упал, удивленно вскрикнув, но проявил необыкновенное проворство и быстро откинулся назад, чтобы добраться до карабина, который выпустил его соотечественник. Фредерик не дал ему на это времени. Схватив маузер за ствол и даже не успев подняться, опершись на левое колено, он нанес ему страшный удар рукояткой по голове, чуть за ухом.

Наконец он поднялся, глубоко вздохнув, чтобы восстановить дыхание. Два выстрела, казалось, подняли в воздух всех птиц на реке. Теперь же они возвращались небольшими шелестящими стайками к своим обычным заботам. Противник лежал, распластавшись на земле. Ребро рукоятки рассекло кожу черепа, чуть за виском. Когда он через час или два очнется, то услышит все колокола Антананариву.

Владелец же карабина был мертв. Он был убит пулей, вероятно, крупного калибра, вошедшей со стороны сердца и буквально разорвавшей грудную клетку.

Еще не оправившись от потрясения, вызванного неожиданной сменой ситуации, Фредерик поднял глаза к склону горы, чтобы отыскать место, откуда был произведен выстрел. В этот момент треск сломанных веток и примятых ногами кустов, донесшийся сквозь чащу, покрывающую склон, возвестил о приближении человека. Француз на всякий случай сжал рукоятку маузера.