– Да успокойся ты, – в жесте поддержки сжал его плечо Филлип, – уверяю, ваш разговор будет не о том, что ты целовался со смертным, – заверил он рыжего, вспоминая собственную беседу с Владыкой.

– Я не целовался, – поспешил оспорить слова друга Хранитель, неосознанно поднимая руку и стирая с губ воспоминания мимолетного прикосновения кончиками пальцев. – Погоди, – нахмурился он, наконец, переварив полное содержание фразы кудрявого и не давая тому объяснить себе основы тактильных контактов, – о чем ты? – поинтересовался Йен.

– Верховный просил не говорить тебе ничего, пока он сам не разберется со случившимся, – закусил губу Филлип, сдерживая внутри распирающие его восторги от увиденного в Зале, выполняя обещание, данное старейшине. – Ничего плохого, уверяю, – но, заметив на лице друга очередное выражение испуга и напряжения, добавил он, тепло улыбнувшись и решая вернуться к более интересующей его теме. – Так, значит, ты у нас по мальчикам? – усмехнулся кудрявый, возвращая внимание Йена в необходимое ему русло.

– Я не…

– То-то ты Марию столько времени морозил, – продолжал он выстраивать логическую цепочку вслух, каждым новым словом все больше смущая опять покрасневшего приятеля, прятавшего глаза от его насмешливо-любопытного взгляда. – Сколько она уже за тобой бегает? Лет двести, если не ошибаюсь? – спросил он, отпуская плечо рыжего и проходя к мягкому креслу, удобно устраиваясь на его подушках в желании получить подробный отчет о мыслях и эмоциях Хранителя на счет его первого поцелуя.

Вот только Йен и сам себе сейчас не смог бы объяснить, что чувствует он после произошедшего в камере – рыжий никогда не испытывал интереса подобного характера ни к одной девушке или молодому человеку, предпочитая одиночество увлечениям, и не анализировал свою сексуальность в поисках определения ориентации.

Ему было комфортно в собственном личном пространстве, и никого постороннего в него впускать Хранитель не спешил. В то время как его сверстники вовсю строили личную жизнь и отношения, он просто плыл по течению, лишь в редкие минуты самокопания задумываясь о том, что за прожитые им пятьсот с лишним лет он никогда не влюблялся.

Но это не волновало Йена.

Он знал, что отец найдет ему достойную кандидатку на роль спутницы, с которой ему будет суждено провести остаток жизни, и надеялся на то, что она будет хорошим человеком, другом и матерью для его будущих детей. А то, что, возможно, Йен не будет испытывать к ней ожидаемых чувств, отходило на второй план, с каждым новым прожитым десятилетием подкрепляясь уверенностью рыжего в том, что любить он и вовсе не умеет.

– Эээй, – щелкнул в воздухе пальцами Филлип, привлекая к себе внимание задумавшегося парня, кажется, пропустившего мимо ушей все, что он только что сказал.

– Что, прости? – дважды моргнув и тряхнув головой, переспросил Хранитель, выплывая из глубины размышлений на поверхность.

– Понятно все с тобой, – усмехнулся кудрявый, расценив отвлеченность друга по-своему и самостоятельно сделав все необходимые ему выводы. – Парни, так парни, – пожал плечами он, поднимаясь с места и двигаясь к выходу. – Но, надеюсь, ты понимаешь, что Микки в этом плане под запретом? – обернувшись, проговорил Филлип, задумавшись на секунду над тем, что влюбленность Хранителя в смертного ничем хорошим не закончится.

– В каком плане? – свел брови на переносице рыжий, искренне не понимая, к чему клонит его друг.

– Раздел три, пункт один? – спросил Филлип, встречаясь взглядом с интересом в зеленых глазах напротив.

– «Любого рода контакты и отношения с подопечным, достигшим критического возраста осмысленности, запрещены, а все следы вынужденного вмешательства Хранителя в его жизнь в последующий период подлежат немедленному уничтожению», – на автомате выдал Йен заученные наизусть строки.

– Твое любимое правило, да? – усмехнулся кудрявый и вышел прочь, оставляя друга наедине с самим собой и воспоминаниями о мимолетном прикосновении губ Милковича к его губам, подходившим на роль этого самого «контакта» ничуть не хуже, чем десятки проведенных в тюремной камере в его компании ночей.

– Я просто поцеловал его на прощание, это ничего не значит, – повторил Микки вслух, надеясь, что с сотого раза он себя сможет убедить в правдивости составленного предложения.

Две с лишним недели в общем блоке пролетели незаметно, оставляя в памяти Милковича короткие отрывки встреч и разговоров с сокамерниками, три пачки сигарет, с радостью составляющих компанию брюнету на прогулках, и несколько бессонных ночей, проведенных Микки за самобичеванием и анализом неожиданного своего порыва.

А также надежду в сердце на то, что возможные последствия этого поступка не лишат его только недавно вернувшихся воспоминаний, и, самое главное, их непосредственного участника.

Дни сменялись ночами, отсчитывая последние месяцы тюремного заключения молодого человека, беспокойство и волнение которого постепенно сменялись молчаливым ожиданием знаменательной даты и возможной встречи с Йеном.

Вот только небольшая деталь в виде красочных сновидений, основным сюжетом которых все чаще становился произошедший в одиночной камере инцидент, не давали ему возможности до конца расслабиться.

Продолжая убеждать себя в том, что поцелуй стал лишь последствием разочарования от вынужденной разлуки, а невозможность отпустить горячей руки Хранителя – проявленной слабостью перед непривычным чувством привязанности, Микки упорно игнорировал посещающие его голову мысли о возможном интересе к Йену любого другого характера, нежели дружеского, и надеялся удостовериться в своей правоте при первой же возможности.

– Ты, действительно, разрешишь ему продолжать видеться с этим мальчиком? – опуская ладони на плечи мужа, спросила Шейла.

– Я уже дважды пытался запретить, – не оборачиваясь, ответил старейшина, продолжая рассматривать два куска серого камня в своих руках, возвращаясь воспоминаниями на несколько столетий назад. – Только хуже сделал, – признал свою ошибку мужчина, прикрывая глаза и склоняя голову, наслаждаясь теплом пальцев, сжимающих его ключицы.

– Но ты понимаешь, что он влюблен в него? – поинтересовалась женщина, быстро обернувшись, чтобы убедиться, что Иоанна пока здесь нет и он не станет нежеланным свидетелем разговора.

– Думаю, именно поэтому трещины исчезли, – поделился своими предположениями Верховный, укладывая части не спасенной когда-то им души обратно на алый бархат и закрывая деревянную крышку шкатулки.

– А ты не думаешь, что наш мальчик потом будет страдать? – задала свой следующий вопрос Шейла, отпуская плечо мужа, поспешившего подняться на ноги.

– Не более чем если душа этого смертного расколется, – твердо заявил Владыка, прекрасно зная, о чем говорит, ведь тупая боль от пережитой потери в его собственной груди до сих пор не давала свободно вдохнуть.

Тихий скрип открывающейся двери не позволил женщине оспорить слов старейшины, вынуждая замолчать и обернуться на вошедшего в комнату Хранителя, печально улыбнувшись зеленым глазам сына, покорно склонившего голову в знаке почтения.

– Оставь нас, – попросил жену Верховный, размещая шкатулку на столе и поворачиваясь лицом к Иоанну.

– Фрэнк… – все же решилась Шейла, но поднятая вверх рука мужа остановила ее на полуслове.

– Иди, – повторил свою просьбу мужчина, одного взгляда которого хватило женщины для того, чтобы убедиться в его непреклонности.

***

Обжигая легкие глотками раскаленного летнего воздуха, Милкович вдохнул запах свободы, прикрывая глаза от удовольствия под громкий скрип закрывающихся за спиной ворот, и покрепче сжал в ладони лямку сумки с личными вещами, другую руку протягивая к бегущей ему навстречу девушке.

– Почему так долго? – повиснув на шее Микки, взволнованно поинтересовалась Мэнди, зарываясь пальцами в короткие волоски на затылке давно-уже-брата, едва сумев сдержать на ресницах соленые капли.

– Какая-то хуйня с документами, – прижимая брюнетку к груди сильнее, ответил парень, вспоминая продолжительное ожидание момента постановки печати на его обходном листе. – Эти мудаки проебали мое удостоверение, – пояснил он, отстраняясь, обеспокоенным взглядом скользя по пустому пространству парковки, не находя в радиусе видимости ни единого человека.