Так все и получилось. Доклад делал П.Н. Дурново; он начал с того, что назвал законопроект легкомысленным, поскольку «всякое вероисповедание как христианское, так и не христианское могут быть только терпимы»[1243]. По его убеждению, иное отношение к этому вопросу не вяжется с правами господствующей церкви, а с общей пользой государства – в особенности[1244]. На речь главного докладчика с энтузиазмом откликнулся целый сонм иерархов РПЦ. Архиепископы и протоиереи наперебой убеждали присутствующих в очевидных преимуществах и прелестях синодального православия. Архиепископ Николай заявил, что недопустимо возвышать староверие до православной церкви, последнюю же нельзя низводить до раскола. К тому же и само название «старообрядцы» – неправильное, ведь тогда получается, что мы – «новообрядцы», а это оскорбление[1245]. Однако нужно отметить, что противники законопроекта высказывали и трезвые суждения, содержащие серьезный анализ его практики. Таково, например, выступление графа Д.А. Олсуфьева. Он провел тонкое сравнение с сословиями:

Он расценил усилия правительства по проведению законопроекта об общинах как неудачную попытку примирить раскол с господствующей церковью на почве гражданского законодательства; а религиозный инстинкт староверов подсказал им, что власть взялась не за свое дело. Поэтому законом об общинах за три года воспользовались всего лишь сто тысяч старообрядцев, а миллионы его проигнорировали[1247].

Прямых защитников староверия в Государственном совете оказалось в разы меньше, чем в Думе. Одиноко прозвучал голос А.Ф. Кони – о болезни в виде старообрядчества, которая поразила организм русского общества и для лечения которой требуется не пластырь, а хирургический нож – чтобы безвозвратно отрезать прошлое с его тяжелыми воспоминаниями[1248]. Выделяется и выступление профессора А.В. Васильева, призвавшего вместо огульного порицания изучать староверие, всячески инициируя исследования в этой области[1249]. Собственно, А.Ф. Кони и А.В. Васильев вместе с М.А. Стаховичем и Н.Т. Таганцевым составили особое мнение меньшинства по защите думского варианта старообрядческого законопроекта[1250]. Правительство вновь решило не вмешиваться, очевидно, не желая обострять отношения с влиятельными членами верхней палаты. Однако в обществе впечатление от слушаний осталось тяжелое:

После того как думская редакция законопроекта о старообрядческих общинах была отвергнута большинством Госсовета, он поступил в согласительную комиссию для устранения разногласий между нижней и верхней палатами. В состав комиссии вошли по шесть представителей от каждой из них[1252]. Заседания проходили в ноябре-декабре 1910 года, но совместное заключение так и не было принято: компромисс коснулся лишь мелких деталей[1253]. Так, по правительственному варианту общину могли образовать не менее пятидесяти человек, а по думскому – не менее двенадцати; комиссия же остановилась на двадцати пяти. Никаких более принципиальных вопросов согласовать не удалось. В IV Государственной думе старообрядческий вопрос уже не поднимался. Соответствующая комиссия (после смерти В.А. Караулова в 1911 году – во главе с депутатом Н.Ф. Каптеревым) в течение четвертого созыва, т.е. за четыре года, собиралась всего шесть раз. На этих редких заседаниях выяснялись условия и пределы права проповедования, заслушивались экспертные мнения по этому поводу, но на продвижение законопроекта уже никто не рассчитывал[1254]. На этом думская старообрядческая эпопея завершилась.

Отрезок от революции 1905-1907 годов до начала Первой мировой войны рассматривается в литературе как период бурного капиталистического развития царской России. Именно в эти годы страна продемонстрировала наиболее впечатляющую промышленную динамику. Большевики, а затем и советские историографы считали, что экономическое положение отечественной буржуазии в эти годы заметно упрочилось. Конечно, справедливость такого вывода не вызывает сомнений. Однако напомним, что подход, который используется в настоящей работе, основан не на общих оценках капиталистического развития страны в целом, характерных для советской исторической науки, а на выделении основных участников этого процесса. В русле данного подхода следует обязательно различать разницу в позиционировании петербургской и московской буржуазии. Экономическая специфика функционирования двух этих финансово-промышленных кланов определила и разность их политических устремлений, а в конечном счете, и вовлеченность купечества в оппозиционное либерально-конституционное движение, захватившее страну в начале XX столетия. Экономические потребности купеческой буржуазии естественным образом стали побудительным мотивом для утверждения политической практики, которая сводила к минимуму непредсказуемость предпочтений правящей бюрократии и связанные с этим риски.

Однако установившийся думский формат, на который возлагалось немало надежд, не отвечал в полной мере чаяниям московской группы. Как и прежде, придворные круги и столичное чиновничество продолжали ориентироваться на патронаж более близкого им петербургского бизнеса и иностранного капитала. Коммерческие интересы же купечества по-прежнему оставались на втором плане, что вызывало у него большую озабоченность. Даже принципиальный старообрядческий законопроект, прошедший Государственную думу, был отвергнут верхней палатой и затем затаскан по комиссиям. Иными словами, эти политические реалии вновь побуждали купеческую буржуазию к активным действиям. О ее праве на реальное управление государством было заявлено в ходе семинаров, где открыто и в полный голос прозвучали претензии в адрес правящей бюрократии. Причем они коснулись не только традиционных экономических проблем, но и других общественно значимых вопросов. На разгром Московского университета, учиненного Министерством народного просвещения, купечество ответило жестким заявлением о некомпетентности правительства в образовательной сфере. Все это свидетельствовало о новой волне протестных настроений купеческой элиты, с чем властям приходилось все больше считаться. Как, например, при попытке назначить на пост Московского городского главы правительственного кандидата, минуя выборные процедуры в думе; эта попытка закончилась неудачей, и власти были вынуждены отступить. Короче говоря, вся ситуация предвещала новый виток борьбы за власть по линии усиления влияния Думы на правительство через назначение на министерские посты. На повестке дня оказался вопрос о полноценной парламентской модели, не только принимающей законы, но и реализующей управленческие решения.